«Расколдованный мир». Диктат разума

Влияние новой научной картины мира распространялось медленно, исподволь вытесняя старую, религиозно-мифологическую. Выдающийся немецкий социолог М. Вебер назвал этот процесс «расколдовыванием мира». Его результатом было утверждение «формальной рациональности», основанной на логике, калькуляции, количественном учете [126].

Принцип «формальной рациональности» со временем проник во все сферы: в рыночную экономику, политику, даже этику. На определенном этапе рациональность стала автономной силой и начала диктовать свои условия [127].

Это вызывало радикальные изменения в человеке и его мышлении, в его отношении к истории, к своему прошлому и будущему, социальной жизни, природе и самому себе [128].

Принимая те или иные решения, совершая те или иные поступки, человек мог руководствоваться теперь не обычаями, традициями или высшими религиозными ценностями, а доводами разума и соображениями пользы. Рационализация освободила от необходимости слепо следовать догмам, приучала мыслить и критически оценивать все истины, казавшиеся прежде незыблемыми. И вместе с тем, создавала новую «тюрьму», новые ограничения, ставя на первый план практицизм, карая воображение и интуицию, пытаясь дать «инженерное» решение любой проблеме [129].

Религия, разумеется, не была искоренена, несмотря на разрушительную критику просветителей, которые ниспровергали догматы христианства с позиций научных законов и представлений о мире. Однако она отделилась от государства и стала частным делом человека, который получил право исповедовать любую веру или быть атеистом. Религиозные ценности, этические нормы и запреты уже не играли главенствующей роли в обществе и внутренней жизни европейцев: они существовали наряду с утилитаризмом и рационалистическим подходом, то есть сфера их воздействия резко сузилась. Сила оппозиции «грех – праведность» не исчезла, но заметно ослабела, открыв дорогу для свободного, почти беспрепятственного развития эгоизма, у которого уже не было необходимости лавировать между десятью заповедями и надевать на себя личину благочестия.

В процессе развития научного рационалистического мышления на первый план выдвинулся принцип – «сомневаться во всем». Это породило скептицизм, умение дистанцироваться от себя, усилило способность к самокритике. Радикальное самоотрицание затронуло все стороны жизни европейского общества: культурные ценности, религию, а впоследствии и институт власти, ибо их истинность следовало проверять и подтверждать практикой.

Природа лишилась того священного ореола, каким она наделялась в Средние века: в те времена в ней искали следы присутствия Творца, видели символы высшего мира, аллегории божественных истин Писания [130]. Теперь она стала просто объектом исследования, которое санкционировало человеческое вмешательство в ее мир. Такое вмешательство, разумеется, осуществлялось и раньше, но оно имело чисто утилитарный, прикладной характер, не превращалось в культурную норму.

Новое отношение к истории и обществу тесно связано с появлением во второй половине XVII-XVIII вв. понятия «цивилизация»: оно идейно обосновало ту «революцию» или цивилизационную «мутацию», которая, в конце концов, сделала из Европы совершенно особый регион мира. Цивилизация понималась не просто как определенная ступень в развитии человеческого общества, она представала в качестве идеала, оптимального, желаемого «стандарта» общественного устройства и даже высшей цели исторического процесса [131].

Ход истории представлялся как поступательное удаление человечества от состояния варварства и приближения к идеальному цивилизованному, хорошо и разумно устроенному, процветающему коммерческому обществу, в котором царят закон и порядок, материальное изобилие сочетается с расцветом наук и искусств. Создать такое общество мог и должен был сам человек. В результате существующий строй стал восприниматься в образе «девственной природы, которая ждет заботливой, но твердой руки садовника, чтобы превратиться в пригодное для человечества место проживания» [132].

Механицизм стал способом мысли. И микрокосм, и макрокосм уподоблялись автомату – машине, которая движется с помощью пружин и колес. Такое сравнение впервые сделал в 1661 г. английский ученый, занимавшийся историей ремесла, Т. Пауэлл. Известный философ Т. Гоббс во введении к своему фундаментальному труду «Левиафан» уподоблял сердце человека – пружине, нервы – нитям, суставы – колесам.

Представление о мире как механизме повлияло на теорию естественного права, «социальную физику», антропологию и другие науки. Механистический подход давал возможность постичь любой объект – от государства до Вселенной, исследовать его элементы и связи между ними. Причем, речь шла об исследовании техническими средствами, которые совершенствуются вместе с ростом человеческого знания. Наука стала средством овладения Природой, «Инструментальный Разум» был направлен на достижение господства над ней, на активное вторжение в ее силы и их подчинение. Идея господства над Природой дополнялась идеей подавления внутренней природы человека, страсти и влечения следовало подчинить строгой рациональности, калькулирующей все и вся [133].

Именно в таком «расколдованном мире» вызревало общество нового типа – индустриальное, которому предстояло на определенное время стать универсальной моделью: «искушая» техническими достижениями, «оскорбляя» материальным уровнем жизни, угрожая военно-политической гегемонией, западная цивилизация выводила незападные общества из равновесия и толкала их в сторону подражания, на путь «догоняющего развития» [134].

Что представляла собой эта модель? В чем состоит сила и слабость индустриального общества? Об этом мы узнаем из следующих глав.

[126] Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 23-24.

[127] Feenberg A. Alternative Modernity: the Technical Turn in Philosophy and Social Theory. Los Angeles, 1995. P. 222.

[128] Подробнее см.: Гордон А.В. Указ. соч. С. 23-69.

[129] Тоффлер Э. Третья волна. М., 2004. С. 200.

[130] Об этом см.: Соколов В.В. Европейская философия ХV-ХVII вв. М., 1984. С. 233.

[131] Подробнее см.: Ионов И.Н., Хачатурян В.М. Теория цивилизаций от античности до конца ХIХ века. СПб., 2002.

[132] Bauman Z. Fate of Modernity // Theory, Culture a. Society. Middleborough, 1985. Vol. 2, N 3. P. 7-8.

[133] Карпинская Р.С., Лисеев И.К., Огурцов А.П. Указ. соч. С. 290-309.

[134] Гордон А.В. Указ. соч. С. 67.