Тупики глобальной экономики
Анализ глобального кризиса мы начнем с экономики – сферы, в которой, пожалуй, наиболее зримо проявляется неблагополучие современного мира. Начиная с 70-80 гг. ХХ в., ключевой тенденцией стало формирование экономики нового типа – глобальной. Ядром ее является «экономика знаний» (knowledge-based economy), а материально-технической базой – новейшие информационные технологии.
Глобальная экономика открывает огромные возможности для интеграции и превращения всей планеты в единый хозяйственный организм. Но первые шаги на этом пути вряд ли можно назвать обнадеживающими.
Национальные экономики зависят теперь от деятельности глобализированного ядра, которое надстраивается над ними, проникает в них, диктует свои условия, развиваясь по своим, особым законам. Глобализированное ядро включает в себя разные компоненты: глобальные финансовые рынки, международную торговлю, транснациональное производство, которое осуществляют транснациональные и многонациональные корпорации (ТНК и МНК), науку и высокие технологии, некоторые виды труда. На первое место в этом комплексе экономисты ставят не транснациональное производство, а глобальные финансовые рынки, и это не случайно. Именно финансовая сфера, по словам известного экономиста М. Кастельса, образует «хребет» новой экономики, именно в ней в наибольшей степени возрастает концентрация стоимости [154].
В результате финансовые рынки обособляются от материального производства и национальных экономик. Точнее сказать, связь между ними существует, но она очень сложна и опосредована. Опасный процесс автономизации финансовой сферы наиболее ярко отразился в «виртуализации» капитала и денег. Деньги «ушли в сети электронных взаимодействий более высокого порядка, которые едва ли понятны даже тем, кто выступает в качестве их менеджеров» [155].
Ежегодный объем мировых финансовых трансакций еще недавно оценивался астрономической суммой около полуквадриллиона долларов. Поток операций на валютно-финансовых рынках в десятки раз превышает реальные потребности международной торговли. Их ежедневный объем близок к совокупным валютным резервам всех национальных банков вместе взятых. Рынок вторичных ценных бумаг (производных финансовых инструментов) в несколько раз превышает совокупный валовый продукт всех стран мира [156].
Иными словами, глобальная экономика имеет ярко выраженный спекулятивный, «фантомный» характер, и не случайно М. Кастельс метко назвал ее экономикой «вселенского казино». Она в высшей степени неустойчива, неопределенна и непредсказуема. Финансовая сфера не подчиняется всецело нормам рыночной экономики, законам спроса и предложения. Изменения на финансовых рынках – это результат сложной комбинации разнопорядковых факторов: «рыночных законов, стратегии бизнеса, политически мотивированных действий, планов центральных банков, идеологии технократов, психологии толпы, спекуляций и вихрей информации самого различного происхождения» [157].
«Экономика казино» не просто чревата большими рисками, но во многом и функционирует за счет них. Сама кризисность современного мира становится часто источником доходов. Очень перспективной областью является теперь так называемая экономика управления рисками (хеджирование, опционы, фьючерсы, валютно-финансовые «интервенции» и прямое провоцирование финансово-экономической турбулентности) [158]. Угрозу глобального финансового коллапса, который потряс мир в 2008 г., предсказывали давно как нечто неизбежное [159]. Кризисы конца 90-х гг. в Юго-Восточной Азии, России, Латинской Америке были его прелюдиями.
В области производства глобальная экономика проявляет себя, на первый взгляд, гораздо более конструктивно, ведь, как уже говорилось, она открывает простор для интеграции. ТНК и МНК занимают ключевые позиции во всех наиболее перспективных отраслях экономики (информационные технологии, биотехнологии, энергетика и т.д.), на их долю приходится 20-30 % мирового производства и 66-70% мировой торговли. Была создана новаторская организационная форма – транснациональное «сетевое предприятие», которое основано на временной кооперации и выгодных альянсах между головными корпорациями, их полуавтономными филиалами и обширной сетью малых и средних фирм [160], разбросанных по всему миру.
Интеграция сочетается, однако, с дезинтеграцией, так как глобальная экономика не является общепланетарной, т.е. она не охватывает все экономические процессы, не включает в свою деятельность всех людей и все территории, хотя ее косвенное, опосредованное влияние очень сильно и затрагивает, в сущности, каждого. Глобальная экономика сегментарна и приводит к сегментации мирового пространства на самых разных уровнях. «Фундаментальная асимметрия» разделяет не только страны, она распространяется и на регионы внутри стран, охватывая отдельные отрасли, оффшорные зоны и даже города.
Сегменты территорий и люди, имеющие для глобальной экономики высокую ценность, включаются в мировую экономическую сеть, а регионы, где создаются и присваиваются богатства, не имеющие такой ценности – исключаются из нее. Интеграция на сегодняшний день вовсе не исключает конкуренции, напротив – конкуренция имеет теперь общепланетарные масштабы и становится, пожалуй, еще более жестокой. Поскольку положение в сети быстро меняется, это приводит страны, регионы и население в постоянное движение, в состояние неустойчивости. Исключение из «сети» влечет за собой огромные потери, однако и пребывание в ней не дает твердых гарантий. Вспомним судьбу стран Юго-Восточной Азии, пострадавших от кризиса 1997 г. В 80-х и начале 90-х гг. эти страны, связанные с ТНК и глобальными финансовыми рынками, развивались очень динамично. Однако кризис положил конец бурному экономическому росту, выросли бедность и безработица, в Индонезии начались деиндустриализация и дезурбанизация, так как тысячи людей покидали города в надежде прокормиться в деревнях.
Положение усугубляется тем, что политика неолиберализма, которая ныне получила распространение в большинстве стран мира, свела к минимуму возможности государства регулировать экономическую жизнь, защищаться от стихии рынка и кризисов. Не менее опасно и стремление «отстающих» стран любой ценой вписаться в глобальную сеть. Задача – полностью преобразовать свою экономику, довести ее до уровня информационной – крайне сложна, требует времени и огромных затрат, поэтому ставка обычно делается на те отрасли, регионы и города, которые могут представлять интерес для метасети. Это приводит к диспропорциям в экономическом развитии, создает зависимость от иностранных инвестиций и, соответственно, повышает риски и уязвимость перед внешними неблагоприятными обстоятельствами.
На уровне мирового геоэкономического пространства усиливается поляризация «золотого» и «нищего миллиарда», стран преуспевающего «Севера» и отстающего, дестабилизированного «Юга». Бедность остается одной из роковых проблем современного мира. Более или менее успешно ее преодолевают лишь некоторые из стран бывшего «третьего мира» – азиатские «тигры» и «драконы». В докладе Проекта развития ООН (ПРООН) о развитии человека за 1996 г. сообщалось, что за 15 лет (1980-1995) «экономический спад либо стагнация затронули 100 стран…». Вывод был крайне неутешительным: «За последние 15 лет мир стал экономически более поляризованным – как между странами, так и внутри них. Если нынешние тенденции сохранятся, то экономическое неравенство между индустриальными и развивающимися странами из несправедливого превратится в бесчеловечное» [161].
Л. Притчет в своей сенсационной статье «Великая эпоха дивергенции» привел следующие данные: из 108 развивающихся стран в 11 подушевой доход рос более чем на 4,2 % в год, в 28 – на 0,5 %, в 40 он составлял менее 1%, а в 16 странах был негативным [162]. Впечатляющим выглядит разрыв в доходах (ВНП) на душу населения в самых богатых и самых бедных странах: в 1960 г. он составлял 30:1, в 1990 г. 60:1, в 1995 г. 74:1. На беднейшую часть населения мира (1/5) приходилось всего 1,3 мирового потребления, а на 1/5 человечества, живущую в богатых странах, – 86% [163].
Изменилась ли за последние годы ситуация к лучшему? В 2002 г. расчеты ПРООН подверг критике индийский экономист С. Бхалла, в прошлом эксперт Всемирного Банка. Используя новую, разработанную им методику, Бхалла попытался доказать, что в период глобализации темп снижения бедности резко усилился. В 1960-1980 гг. число людей, живущих на 1,08 доллара в день и меньше, сокращалось всего на 1,25% в год, а в 2000-2002 гг. – на 10,1%! Численность людей, оказавшихся за чертой бедности, в 2000 г., по его мнению, не превышала 650 млн. человек, а это – всего 13,1% населения развивающихся стран [164]. Оказалось, что задача, поставленная в программе ООН «Цели развития в третьем тысячелетии» – сократить уровень бедности с 29% до 14,5% в 2015 г., – не только выполнена, но и перевыполнена.
Работа Бхаллы вызвала яростную полемику по поводу того, как именно следует определять уровень бедности, однако в результате эксперты Всемирного Банка не занизили, а наоборот повысили оценку масштабов бедности в развивающихся странах (до 29,6%) [165].
Проблема бедности, разумеется, не сводится к спорам экономистов о том, как именно следует производить расчеты и что брать за основу: подушевой доход или потребительский спрос. Возможно, цифры, приведенные Л. Притчетом, действительно не совсем верны, однако следует учитывать, что уровень бедности, установленный в 90 гг. Всемирным Банком – 1,3 доллара в день, – чисто формальная цифра, определяющая предел для выживания, но не для полноценной жизни. Выживать в принципе удавалось и в Освенциме. Достаточно ли для ликвидации бедности поднять доход почти миллиарда человек, например, до 2 или 3 долларов в день? Изменит ли это существенно их жизнь? Смогут ли они, располагая такими средствами, пользоваться услугами медицины, покупать дорогие лекарства и качественную еду, давать образование детям и помогать престарелым родителям, иметь жилища, которые соответствуют хотя бы элементарным представлениям о комфорте и санитарно-гигиеническим нормам, т.е. пользоваться благами цивилизации? Конечно, нет. Об этом свидетельствуют расчеты, сделанные на основе индекса развития человеческого потенциала – нового показателя, введенного ПРООН: здесь учитываются не только доходы, но и продолжительность жизни, уровень медицинского обслуживания и грамотности, т.е. качество жизни. По этому показателю богатый «Север» и нищий «Юг» разделяет пропасть, которая на сегодняшний день кажется практически непреодолимой. Около 250 млн. человек не имеют постоянной работы, причем многие из них вовлекаются в криминальную деятельность; более 1 млрд. – неграмотны; примерно 2 млрд. прозябают в антисанитарных условиях; более 800 млн. (из них 200 млн. детей) голодают или постоянно недоедают. Детская смертность в бедных странах в 50% случаев вызвана плохим питанием. И не стоит забывать, что за этими сухими цифрами стоят человеческие страдания. Абсолютный разрыв в уровне душевых доходов между развитыми и развивающимися странами продолжает сохраняться, некоторые положительные сдвиги достигнуты в основном благодаря высоким экономическим темпам роста в Азии (прежде всего в Китае и Индии), между тем в нищете живет 42 % населения в Никарагуа и Гондурасе, 62 % населения Боливии. В целом же в зоне бедности или за ее чертой в мире находится более 3 млрд чел.
Глобальная экономика жестока и поощряет появление «Homo economicus», которого интересует только собственная выгода и который руководствуется только прагматическими расчетами. Не случайно большую тревогу вызывает у экономистов разрушение традиционной трудовой этики – «нетерпеливый капитализм» пренебрегает устойчивостью развития ради скорости обогащения [166], и конечно, бурное развитие в недрах современной экономики криминального, «теневого» сектора, его глобализация и «индустриализация». Это торговля людьми и наркотиками, коммерческий терроризм, контрабанда оружием, тайные захоронения токсичных отходов, сбыт фальсифицированных продуктов питания и лекарств, компьютерные аферы, сверхэксплуатация нелегальных иммигрантов – современных «рабов» – и многое другое. Это – однозначно разрушительные тенденции, которые придают глобальной экономике подчеркнуто аморальный, антицивилизационный характер и пагубно влияют на жизнь социума в целом.
Среди перечисленных выше многие негативные моменты отнюдь не новы, они были присущи «старой» экономической системе в той же мере, что и глобальной. Финансовые спекуляции и погоня за прибылью, рецидивы работорговли, рост нищеты и поляризация общества – все это хорошо известные явления, сопровождавшие историю капитализма с момента его зарождения. Однако теперь они имеют глобальные масштабы, вызывают глобальные риски и деформации. Соответственно, приобретает глобальный характер и один из главных конфликтов нашей эпохи – «между голой логикой потоков капитала и культурными ценностями человеческого бытия» [167], расчетливостью и гуманизмом.
[154] Кастельс М. Глобальный капитализм и новая экономика: значение для России // Постиндустриальный мир и Россия. М., 2000. С. 64. Money and the Nation State. The Financial Revolution, Governmemt and the World Monetary System. L., 1998. Sweezy P. The Triumph of Financial Capital // Monthly Review. 1994. Vol. 46.
[155] Кастельс М. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. С. 500.
[156] Неклесса А. И. Геоэкономическая система мироустройства // Глобальное сообщество: Картография постсовременного мира. С. 336.
[157] Кастельс М. Глобальный капитализм… С. 65.
[158] Неклесса А. И. Указ. соч. С. 335-336.
[159] См., например: Hellyer P. Surviving the Global Financial Crisis. The Economics of Hope for Generation X. Toronto, 1996. P. 51-84.
[160] Подробнее см.: Кастельс М. Глобальный капитализм… С. 67-68.
[161] UNDP. Human Development Report 1996. P. I, III.
[162] Pritchet L. Divergence, Big Time // Journal of Economic Perspectives. Summer 1997. P. 14.
[163] UNDP. Human Development Report 1998. P. 3. UNDP. Human Development Report 1999. P. 104-105.
[164] Bhalla S. Imagine There’s No Country: Poverty, Inequality, and Growth in the Era of Globalization. Washington, 2002.
[165] Global Economic Prospects 2003. P. 30. Global Economic Prospects 2003. P. 21.
[166] Sennett R. The Culture of the New Capitalism. L., 2006. P. 134.
[167] Кастельс М. Становление общества сетевых структур… С. 503.