Национальное государство в глобализирующемся мире

Кризисные явления затронули и национальные государства. Под мощным воздействием глобальной экономики и глобальной политики начинает размываться их автономность. «По мере того как экономика становится все более взаимозависимой на глобальном уровне, тем меньше местные и региональные власти могут с помощью существующих механизмов решить проблемы повседневной жизни своих граждан, – пишет Дж. Фридманн. – Традиционные структуры социального и политического контроля, используемые властями для решения проблем развития, создания рабочих мест и распределения создаваемого богатства, разрушаются под влиянием интернационализации экономики и потоков обмена информацией между мощными акторами, чья деятельность находится вне сферы регулирования государства» [168].
Сторонники так называемого гиперглобализма, который получил распространение в научной мысли Запада с середины 1980 гг., полагали, что в условиях формирования единого мирового экономического пространства государства-нации вообще будут не нужны: они «становятся неестественными и даже невозможными коммерческими единицами мировой экономики» [169].

Прогнозы по поводу «отмирания» национальных государств не оправдались, они по-прежнему существуют [170]. Более того, само функционирование глобальной экономики невозможно без опоры на национальные государства [171]. Однако государственное регулирование в этих условиях теряет свою прежнюю силу, контроль над глобальными потоками капитала, товаров и рабочей силы ослабевает, социальные обязательства по отношению к населению сокращаются, и сама возможность их выполнить тоже.

Таким образом, не лишаясь полностью своей значимости, национальные государства постепенно утрачивают автономность, самодостаточность и способность выполнять ряд важных функций. «Перегородки» между ними не рушатся, но становятся проницаемыми. Принятие решений зависит от весьма жестких рамок, которые устанавливают различные наднациональные структуры (например, Мировой валютный фонд, Всемирный банк). Многочисленные международные организации, а также транснациональные промышленные и финансовые корпорации образуют еще не вполне оформленную, но уже весьма влиятельную систему наднационального правления, с которой национальным государствам приходится считаться. Происходит своего рода «передислокация» власти, усиление так называемой субполитики, которая действует «вне парламентской системы, не в оппозиции к ней, а просто ее игнорируя» [172]. Роль национальных правительств в ряде важных вопросов становится все более ограниченной и формальной, а традиционные механизмы регулирования общественной жизни оказываются неэффективными.

Помимо внешних факторов, подрывающих мощь государства, действуют и внутренние. Еще сравнительно недавно этнические претензии и конфликты были редкостью. В наши дни эти явления имеют глобальный размах: помимо Ирландии, Палестины, Ирака, Афганистана, стран Тропической Африки, Индии, они охватывают Испанию (баски и каталонцы), Италию (Легга Ломбарда), Бельгию (фламандский национализм), Великобританию (шотландский и валлийский национализм), Канаду (франко-канадский национализм), Россию и другие страны. Неожиданные претензии на автономность высказывают даже те этносы, которые уже давно вошли в состав национальных государств. Для многих людей в наши дни национальная и цивилизационная идентичность утрачивают свое значение, на первый план выходит этническая общность. Это приводит к отторжению от «общей» национальной культуры и ее ценностей, а, в конечном счете, к сегментации общества [173]. Интересно, что в конце 1980 гг. 47% населения европейских стран считали себя европейцами и полагали, что их страна выиграет от членства в ЕЭС. В середине 90 гг. 45% полагали, что в их чувстве национальной принадлежности нет европейской составляющей. Около 90% отметили, что идентифицируют себя, прежде всего, со своей национально-этнической общностью и со своим регионом [174].

На Западе в процессе «этнического ренессанса» участвуют также многомиллионные очень разнородные диаспоры, которые стремятся сохранить свою этническую и культурно-религиозную идентичность. П. Бьюкенен, американский политический аналитик и публицист, в своей книге «Смерть Запада» пишет: «Неуправляемая иммиграция грозит уничтожить страну, в которой мы выросли, и превратить Америку в хаотическое скопление народов, не имеющих фактически ничего общего между собой – ни истории, ни фольклора, ни языка, ни культуры, ни предков… Среди наших граждан крепнет ощущение, что страна распадается на этнические группы» [175].

Известный политолог С. Хантингтон в одной из последних своих книг, которая называется «Кто мы?», утверждает, что постоянный приток иммигрантов из Латинской Америки грозит разделением США на два народа, две культуры и два языка [176].

Проблема «раскола» не менее остро стоит и в Европе, а сама угроза его выглядит более чем вероятной, учитывая (наряду с прочими факторами) демографический спад среди коренного населения Запада и нарастающее размывание состава титульных наций. Кроме того, наличие большого количества иммигрантов, которые в большинстве случаев получают мизерное жалование или живут на пособие, исповедуют свои религии и соблюдают свои обычаи, уже сейчас усиливает социальную напряженность в западных обществах, порождает межнациональные и конфессиональные конфликты.

Трудный период переживает сегодня демократия, несмотря на то, что последние десятилетия были ознаменованы небывалым ее триумфом, распространением вширь, возникновением демократических режимов правления в разных регионах мира. Политическая карта нашей планеты изменилась в этом отношении радикально. Ценности демократии признаются, по крайней мере, формально, на всех континентах. С другой стороны, все отчетливее обнаруживается ее недостаточная эффективность в решении многих проблем современного общества. Нарастает недовольство масс тем, как функционирует демократическая система, усиливается недоверие к ее механизмам и институтам. Скепсис и разочарование по поводу демократии, как отмечают специалисты, приобрели глобальный характер [177].

Будущее демократии внушает большие опасения. Отчасти это вызвано проблемами, которые встают перед «новыми демократиями» в развивающихся странах, где сложный период их становления часто сопровождается откатами к авторитаризму. Но эрозия демократии идет и в странах Запада, где она имеет давние и прочные традиции. В последние годы только 43% граждан США и Канады против 52% сочли, что правление их страной действительно является демократическим, т.е. соответствует воле народа. В странах Евросоюза – 33% против 61% [178]. Критикуется «закрытость» власти, отсутствие эффективных каналов «обратной связи» между государством и обществом.

Истоки этого явления вполне очевидны. Транснациональный глобалистский слой, и особенно его элитная часть, заметно отличается от других слоев населения уровнем доходов, образом жизни, моделями потребления, системой взглядов, которую именуют «космополитизмом» или «транснационализмом» [179].

Политический истэблишмент, а также интеллигенция и деловые круги «раскалываются» на космополитизированные и национально-ориентированные группировки, которые совершенно по-разному понимают общенациональные интересы и оценивают их значимость. Причем этот раскол происходит не только в «третьем мире», но и на Западе. «Космополиты» правящей элиты полагают, что политика, определяемая императивами глобализации, – единственно верный способ достижения прогресса, а не просто неизбежное и не всегда приятное условие существования национальных государств в современном мире. Недовольство такой политикой расценивается исключительно как проявление узости и косности сознания «рядового» человека. Новый космополитичный правящий слой все больше утрачивает национальную идентичность и связь со своей национальной почвой. Любопытно, что С. Хантингтон в одной из своих последних работ называет его представителей «мертвыми душами» [180].

Последствия этих трансформаций весьма многоплановы. С. Хантингтон с тревогой пишет о растущем разрыве «между предпочтениями американской общественности и политическими решениями, закрепляемыми федеральным законодательством». В результате неуклонно снижается «позитивная корреляция» между общественным мнением американцев и политикой правительства. В 70 гг. политика правительства США совпадала с общественным мнением и настроениями на 75%, в 1993-1994 гг. эта цифра снизилась до 37 %, т.е. политическая линия «верхов» все больше отклоняется от предпочтений основной массы населения [181]. Политическая элита «освобождается» от воли масс, их интересов и требований, усиливается конкуренция между либеральной идеологией и идеологией «транснационального прогрессивизма», требующей транснационального «глобального управления». Соответственно, демократия утрачивает свой представительный характер, становится все более формальной [182]. Падение доверия к власти, упадок политических партий и парламентаризма, рост политической апатии или экстремистские формы выражения общественно-политической позиции – все это создает опасности не только для демократии, но и для общества в целом.

Таким образом, национальные государства оказываются под сильнейшим давлением разнообразных импульсов, идущих и извне, и изнутри. Все они, вместе взятые, имеют по преимуществу разрушительное воздействие, которое вполне может привести к ситуации, когда государства обретут какую-то новую форму, отличную от классической модели государства-нации, и превратятся в подчиненные элементы более крупной и сложно организованной общности.

Правда, эта сложно организованная общность, глобальный миропорядок еще не установился, и у многих исследователей вообще возникают сомнения, установится ли он в ближайшее время. Между тем, политологи убеждены, что глобализация требует качественно иного, более высокого уровня управления общественными процессами в масштабах всей планеты, особенно когда речь идет о глобальных рисках и угрозах, т.е. о новых проблемах международной безопасности.

Всего несколько десятилетий назад угрозы исходили от тех или иных государств или военно-политических блоков. В современном мире источники рисков стали гораздо более разнообразными: это международный терроризм, международная преступность, наркоторговля, угрозы техногенных и экологических катастроф. Причем местоположение источников риска чаще всего неопределенно: например, глобализированные криминальные структуры или террористические организации находятся на территории разных стран и могут быть включены в их социальную «ткань» [183]. Необходимость создания системы глобальной безопасности осознается и учеными, и политическими элитами. Это должен быть новый тип безопасности, основанный на согласованных действиях национальных государств и наднациональных организаций. Однако необходимые нормативы до сих пор не выработаны. Действия существующих наднациональных органов (ООН, МВФ, МБ, G-7, G-10 и др.) недостаточно хорошо скоординированы, их решения часто вызывают критику, противодействие или просто игнорируются в тех или иных странах. Одним словом, инфраструктура глобального управления, которая должна дополнить управление на национальном уровне, слишком слаба и несовершенна, чтобы справиться со стоящими перед ней задачами.

Ничуть не лучше обстоят дела и в сфере глобальной социальной политики, хотя потребность в ней ощущается очень остро. В ситуации напряженного экономического соревнования между странами и экономической поляризации мира глобальное социальное регулирование, глобальное перераспределение, социальное обеспечение и поддержка «слабых» становится насущной необходимостью [184].

В национальном государстве власти вмешивались в деятельность свободного рынка, чтобы обеспечить население социальной защитой: например, занимались перераспределением доходов, чтобы помочь пожилым людям, инвалидам, пострадавшим от экономических кризисов и т.д. Сейчас этот основной принцип социальной политики нужно расширить до глобальных масштабов, распространить его на все мировое сообщество. Задача перераспределения доходов между богатыми и бедными странами уже давно была сформулирована в документе ООН «Human Development Report» [185], где говорится о том, что в условиях глобализации рано или поздно необходимо будет создать «глобальные институты, соответствующие системе прогрессивного подоходного налога (от богатых к бедным нациям)». Но на сегодняшний день глобальная социальная политика, которая могла бы вмешиваться в мировую экономическую систему, чтобы улучшить жизнь всего мирового сообщества, ограничивается в основном декларациями.

Не совсем понятно, как именно на глобальном уровне реализовать идею социальной справедливости, какие реформы следует для этого провести, какой должна быть глобальная этика? Теоретики пытаются разработать модель глобальной социальной политики, в которой солидарность и социальная справедливость возобладают над индивидуализмом государств-наций и конкуренцией [186]. Тем не менее, проект, альтернативный современному «глобальному капитализму», еще очень далек от реальности.

[168] Friedmann J. Where We Stand: A Decade of World City Research // World Cities in a World World-system / Ed. by Knox P.,Taylor P. – N.Y., 1995. P. 25.

[169] Хелд Д. и др. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура / Пер. с англ. – М.: Праксис, 2004. С. 3.

[170] Brenner N. Global Cities, Glocal States: Global City Formation and State Territorial Restructuring in Contemporary Europe // Review of Int. Polit. Econ. – L., 1998. P. 9.

[171] Кастельс М. Глобальный капитализм и новая экономика: значение для России // Постиндустриальный мир и Россия. С. 75.

[172] Beck U. Risk Society: Towards a New Modernity. L.: Sage, 1992. P. 223. Beck U. World Risk Society as Cosmopolitan Society? // Theory, Culture and Society. 1996, №. 13. P. 1-32.

[173] Дресслер-Холохан В. Национальные движения, интернационализация протеста, идеология и утопия // Этничность. Национальные движения. Социальная практика. СПб., 1995. С. 26-50.

[174] Reif K. Cultural Convergence and Cultural Diversity in European Identity. Garcia, 1993. Костина А.В. Этнокультурный ренессанс начала ХХI века // Культура на рубеже ХХ-ХХI веков: Глобализационные процессы. М., 2005. С. 125.

[175] Бьюкенен П. Смерть Запада / Пер. с англ. М.: СПб., 2004. С. 14, 16.

[176] Huntington S. Who we are? The Challenges to America’s National Identity. New Delhi, 2004.

[177] Об этом свидетельствуют данные крупнейшего социологического исследования, проведенного в 2006. в 68 странах мира. См.: Voice of the People. What the World Thinks on Today’s Global Issues. A Gallup International Survey, 2006.

[178] Voice of the People, 2002. P. 5. Voice of the People, 2006. См. также: Dulto K. Democratic Challenges – Democratic Choices. The Erosion of Political Support in Advanced Industrial Democracies. Oxford; New York, 2004.

[179] Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000. С. 340.

[180] Huntington S. Dead Souls: The Denationalization of the American Elite // The National Interest. Spring, 2004. P. 9.

[181] Ib. P. 13-14.

[182] Warren M. A Second Transformation of Democracy? // Democracy Transformed? Expanding Political Opportunities in Advanced Industrial Democracies. Cain B., Dalton R., Scarrow S. (eds.). Oxford, N.Y., 2003. P. 223-249. Fonte J. Liberal Democracy vs. Transnational Progressivism: The Ideological War within the West // Orbis. Summer, 2002. Vol. 46. N. 3.

[183] Steinbruner J.D. Principles of Global Security. Washington, 2000. P. 195-196. Of Fears and Foes: Security and Insecurity in an Evolving Global Political Economy // Ed. by J.V. Cirput. Westport (Conn.); L., 2000. Косолапов Н. Безопасность международная, национальная, глобальная // МЭиМО, 2006. №9. С. 3-13.

[184] Deacon B. with Hulse M., Stubbs P. Global Social Policy. International Organizations and the Future of Welfare. L., 1997.

[185] UNDR, 1992. P. 78.

[186] Deacon B. with Hulse M., Stubbs P. Global Social Policy. P. 13. O’Neill O. Transitional Justice // D. Held (ed.). Political Theory Today. Cambridge, 1991.