АГРА

Он был потомком знаменитых раввинов, – но сам никогда не занимал никаких постов.

Ему не нашлось достойного его учителя, – но его ученики и потомки основали ешивы и школы по всему миру.

Элиягу бен Шломо Залман – каждый знал это имя. Но векам остался его титул – Гаон, что на иврите XVIII века означало «достоинство» или «величие», а на современном иврите – «гений».

* * *

Однажды в Вильно появился прорицатель. Надо полагать, предсказания его были настолько точны, а популярность так велика, что горожане привели его к АГРА (АГРА – акроним имени а-Гаон рабби Элиягу).

– Вчера вы, рабби, разбирали отрывок из Торы, – скромно промолвил гость. – Вы, как обычно, сидели на вашем кресле, а в это время по правую руку от вас находился рабби Шимон Бар Йохай, а по левую – великий АРИ.

– Ты прав, так и было, – согласился рабби и приказал выпроводить ясновидца за пределы городских стен. Он объяснил это тем, что гадать о будущем не полезно для иудея.

Правдива ли эта история – узнать нелегко, да это и не важно. Замечательно другое: молва усадила Гаона не между мудрецами Гмары или Талмуда, что было бы, наверняка, и справедливо, и логично, но, как видно, – для современников рав Элиягу был, прежде всего, признанный каббалист. И потому рядом с Гаоном здесь упомянуты авторы «Зоар» и «Древа жизни», РАШБИ и АРИ, – авторы основополагающих трудов в науке каббала.

Тот, кто поднялся на уровень этих великих каббалистов, родился в первый день Песаха, в 1720 году, в маленьком польском городке Селец, Брестского воеводства. Каким образом его почтенная, высокообразованная семья оказалась в местечке, не знаменитом ничем, кроме первосортной рыбалки, источники не сообщают. Однако достоверно известно, что уже в шестилетнем возрасте Элиягу бен Шломо получил приглашение на трапезу к рабби Хешелю, главе раввинатского суда города Вильно. И еще известно, что именно с этого дня начался отсчет пути, который проделал провинциальный еврейский вундеркинд до вершины почета и еще дальше, до вершин, которые нам пока еще не дано оценить.

Но сначала надо объяснить, что представлял собой город Вильно, что принесло ему репутацию «столицы еврейского рассеяния».

Первое официальное упоминание о еврейской общине Вильно относится к 1568 году. Говорят, что в это время в Литве проживало 333 еврея, знавших Талмуд наизусть.

В 1633 году евреи получили ряд привилегий и – плюс к этому – право заниматься любыми ремеслами и торговлей. Это означало, что врастая корнями в экономику города, община обретала и независимость, и безопасность, что и предопределило ее грядущий расцвет. Евреи Европы – из Германии, охваченной Тридцатилетней войной, с Украины, опустошенной резнею хмельнитчины, из Польши, с ее непредсказуемым завтрашним днем, – стекались в Литву.

Вильно становилось центром раввинской учености. Общины были сплочены, ешивы переполнены. Лучших учеников приглашали на раввинские должности во многие города Европы. А самое главное – в иерархии местных ценностей наивысшую ступень занимал не банкир, не политик, не краснобай и даже не воин, а ученый.

«Богатство, физические преимущества и таланты всякого рода, – писал современник, – хотя и ценятся в Литве, не могут, однако, сравниться с достоинством хорошего талмудиста...» Не это ли причина того, что Вильно тех лет заслужил славу «литовского Иерусалима»?

Таким был этот город – многолюдный, кипящий, зажиточный, наверняка, по-столичному, высокомерный. Ему не хватало только одного – того, что стало бы символом, воплощением его высокого духа.

Стоя перед почтенным главой суда, Элиягу бен Шломо еще не догадывался об уготованной ему роли. Впрочем, кто рискнет это утверждать? Утром этого дня произошло событие, которое пересказывается тысячами людей вот уже почти три столетия.

Если попытаться очистить рассказ от стараний приукрасить происходящее, то это выглядело примерно так.

Была суббота. Элиягу привели в главную синагогу Вильно. Он должен был прочесть комментарий, который написал для него его отец. Выступление было подготовлено заранее. Это значит, что слух о невероятно одаренном ребенке уже будоражил город, и чтобы взглянуть на восходящее светило, собрался весь приход. «Там были старики, изучавшие Талмуд более шестидесяти лет; были и молодые, но уже весьма ученые люди», – говорит свидетель. Можно добавить от себя: не только ученые, но и опытные в «пильпулим» – этой своеобразной казуистике, процветавшей в ешивах Литвы. В основе методы лежали не просто знания, но и красноречие, и дидактика, и игра ума.

Перед собранием умников и знатоков стоял мальчик, чьи сверстники, дай Бог, только научились читать. Комментарий, сочиненный отцом, он, разумеется, сказал наизусть. Его феноменальную память потом опишут во всех биографиях.

Начались вопросы.

«На любой возникающий вопрос он давал правильный ответ», – говорит один комментатор. Стоит ли этому удивляться, если, как утверждает второй, Элиягу «уже в три с половиной года постиг всю Тору и труды Пророков». Поэтому-то любители «пильпулим», не подозревая, что будущий Гаон будет врагом их бесполезной и мелочной методы, поспешили доложить о нем рабби Хешелю.

Идти, кстати, было недалеко. Весь еврейский Вильно – от Ятковской улицы до Жидовской, и от Немецкой до Стеклянной – можно обогнуть за полчаса. Для великих событий истории не всегда потребны просторы.

Итак, на исходе субботы мальчика Элиягу бен Шломо привели к рабби Хишелю, где уже собрались несколько видных раввинов.

Далее – снова цитата из источника.

«Раввины увидели, что этот мальчик – необыкновенно знающий ребёнок, но решили преуменьшить его заслуги и его знание Торы. Они сказали ему: "Сегодня утром ты лишь повторил то, чему учил тебя твой отец. Это не так уж сложно. Посмотрим, на что способен ты сам". С этими словами его отвели в библиотеку и оставили там одного. Через час мальчик снова появился и прочел собственное сочинение…»

Комментарий шестилетнего автора был опубликован, и некоторые отрывки из него изучаются по сегодняшний день.

Но главным итогом этой субботы было не это. Мальчику определили учителя – такого учителя, который не направит его руку на вязь бесконечных «пильпулим» и не растратит его дар на жалкую борьбу амбиций. Ни один из раввинов, бывших на трапезе, не вызвался принять его в свой класс. Ни один не преступил правило «не можешь помочь – тогда не вреди». В наставники ему назначили того, кто наделил его даром и привел сюда, чтобы он сам учил учителей – Творца.

О последующих годах Элиягу бен Шломо Залмана известно только, что жил он очень скромно и занимался всегда в одиночестве. Вероятно, вследствие этого, и произошла эта досадная оплошность – запрет на занятия каббалой до сорокалетнего возраста как-то обошел его стороной. В девять лет он перешел, так называемый, «махсом», то есть приобрел ощущение окружающего нас духовного мира. Вскоре после этого он написал свои первые книги по каббале.

_______________________________________________________________________

(Из учебника каббалы)

ПЕРЕЙТИ МАХСОМ

Перейти махсом – означает возможность отрешиться от желания насладиться, от мыслей о себе, желаний ради себя...

Этому предшествует осознание своих естественных желаний, полных забот только о себе, как зла, от которого я хочу оторваться, но не могу! Но если «очень хочу», то проявляется некая особая сила, которая совершает надо мной это действие. Это действие во мне называется «Рассечение Красного моря» (на иврите «Конечное море»).

Переход происходит только при моем полном осознании и готовности. Вообще, любое духовное исправление происходит только с абсолютного согласия человека с действием, которое затем совершает с ним Творец или Свет.

_______________________________________________________________________

Когда ему исполнилось 18, он женился. С этого времени его жизнь словно бы выходит из тени. Такое чувство, будто бы прошел какой-то период аккумуляции постижений, время тайного роста. Так РАШБИ таился 12 лет в пещере Пкиин, АРИ уединялся в своем «доме на Ниле»…

Вероятно, в жизни каждого каббалиста есть эти годы внутреннего созревания, после которых он выходит в мир.

Так и рав Элиягу. Вскоре после женитьбы он отправляется в путешествие по общинам Польши и Германии. Пять лет длится это странствие, в которое он отправляется как талантливый, но начинающий ученый, а возвращается, как прославленный в еврейском мире авторитет.

Об этом свидетельствует архивная запись о том, что некий рабби И. Эйбеншюц в своем споре с рабби Я. Эмденом апеллировал к авторитету Элиягу бен Шломо Залмана, «слава которого велика в Польше, Берлине, Лиссе и во всех местах, где он странствовал».

В 1745 году Элиягу бен Шломо Залман окончательно поселился в Вильно, в городе, который стал частью его титула – Гаон из Вильно, и на улицы которого он спустился из своей тихой комнаты считанное количество раз. Современники называют его «последним из поколения Талмуда». Они, без сомнения, правы, хотя трудно определить, что именно они имеют в виду. Интеллектуальную мощь? Не прерывающуюся ни на минуту связь с Всевышним? Или, может быть, они отмечают одиночество его духовного подъема? Ведь ни учитель, ни поддержка товарищей, ничто не сопровождало его в пути. Только книги…

«Если бы ангел открыл мне все тайны Торы, – говорил он, – я не получил бы большой радости, так как изучение важнее знаний. Только то, чего человек достигает собственными усилиями, дорого ему». Сидя лицом к стене, поставив ноги в таз с холодной водой, этот человек работал почти круглосуточно, оставляя для сна только два часа в день, да и то – не более получаса подряд. «Только муками, – говорил Гаон, – можно добиться истинного знания».

Им написаны комментарии к Торе, к Талмуду и к книге «Зоар». Ему приписывается авторство еще 70 сочинений, 50 из которых были изданы посмертно. И все это – не считая бесчисленных заметок, комментариев и развернутых записей на полях читаемых им книг.

Он был аскетичен и строг. Глубина и широта его познаний были бесподобны. Логика безупречна. В основе его мировоззрения лежала идея вечности Торы. В любом отклонении от заповедей он видел преступление против совершенства вселенной. Обо всем, что не имело отношения к его труду, он говорил: «Эта мирская жизнь подобна соленой воде – когда пьешь, кажется, что она утоляет жажду, но на самом деле только разжигает все внутри. Жизнь – череда мучений и боли, и бессонные ночи – обычное дело».

А город, чьи предложения занять любые должности он отвергал, жил, видя это вечно горящее окно его дома, и ощущал, что где-то рядом существует это величие, эта ледяная страсть. Даже если бы дом мудреца стоял на окраине, он был бы самым центром Вильно.

Таким рисует рабби Элиягу молва. Тем удивительней выглядит рассказ о его встрече с Яаковом бен Вольфом Кранцем, известном, как Магид из Дубно. Пишут, что он был знаменит, как наставник в «мусаре», еврейской этике, человек проникновенный и душевный.

_______________________________________________________________________

(Из учебника каббалы)

Рабби Яаков Кранц (1740-1804) – «Магид из Дубно» (магид – рассказчик, сказитель) – был известен во многих местечках Литвы, Белоруссии, Польши. Свои знаменитые лекции он давал даже в синагогах Берлина.

Магид обладал незаурядным юмором и умением заставить смеяться или плакать любую аудиторию. Однако своей исключительной популярностью он был обязан не только блестящему таланту оратора, но и проницательному уму, обширным знаниям Торы и Талмуда, а также огромному опыту и здравому смыслу. Любую сложную тему он мог объяснить просто, ясно и образно.

Притчи и рассказы Магида, записанные его учениками и слушателями, составили сборник «Мишле Яаков».

_______________________________________________________________________

Что побудило возвышенного и холодного Гаона попросить об этой встрече, неизвестно. Да кто осмелится гадать? Однако известно, что Гаон попросил о наставлении.

В источниках приводится пересказ того, что ответил ему Магид: «Сегодня в недельной главе Торы, «Ваэра», мы читали, что Всевышний сказал Аврааму: "Если в пределах Содома найдется хотя бы пятьдесят праведников, я спасу его". Почему в Торе говорится "в пределах города"? Всевышний говорит: "Мне не нравится, когда праведники живут в отдалении и изучают святое учение Мое в доме своем, не зная о заботах и нуждах ближних своих. Мне нужны выдающиеся люди, но чтобы присутствовали там не только телесно, но и духовно. Чтобы они могли оказать хорошее влияние на людей, с которыми живут "».

Рассказывают, что когда Гаон услышал эти слова, он зарыдал.

В 1760 году рав Элиягу бен Шломо набрал небольшую группу учеников. Нам неизвестно, было ли это событие связано с приездом Магида или нет. Зато имеется запись, что владелец дома, по соседству с домом Гаона, выделил комнату для занятий, так называемый, «клойз». Из стен этого клойза бесценные записи его уроков расходились по миру и складывались в книги.

Хотя в основе исследований Гаона лежали «Зоар» и Иерусалимский Талмуд, он проявлял интерес и к нерелигиозным наукам. Он не знал иностранных языков и понятия не имел об открытиях Ньютона и Лавуазье. Зато законы Высшего, духовного, мира, пронизывающие все мироздание, были ему открыты и, перенося их на материальные формы, он писал труды по астрономии, химии и математике. Не покидая Вильно, он даже начал писать книгу по географии Святой Земли, требовал перевести на иврит сочинения Иосифа Флавия.

И все это вовсе не потому, что испытывал какую-то недостаточность, неполноценность своего духовного пути. Напротив. Источники утверждают, что даже в нашем мире он находил черты верховного совершенства, и изучая его, как в лаборатории или на макете, искал новых постижений, которые еще скрывали от него «Зоар» и Талмуд.

В 60-е годы рав Элиягу бен Шломо Залман был уже безусловным авторитетом в европейском еврействе. И хотя он по-прежнему избегал общественных должностей и продолжал жизнь затворника, история сама пришла к нему в дом, и он очутился в ее водовороте и не где-то с краю, а – в согласии с масштабом его фигуры – в самом центре воронки.

Все началось с обращения общины города Шклова. У Виленского Гаона просили разъяснений, как его добродетельной пастве следует относиться к «новым сектантам»? Речь шла о хасидах.

К тому времени хасидизм уже широко распространился на Волыни, в Подолии, Галиции и Польше. Но в Литве и Белоруссии о нем, как ни странно, слышали немного. Было известно, что хасиды предпочитают молиться не в синагогах, а дома; как-то по особенному точат ножи для убоя скота, что по мнению «литовцев» делает мясо некошерным; по субботам одеваются в белое; табака курят неимоверно много; пьют водку; устраивают шумные застолья с песнопениями и кувырканиями на полу. И теперь молодые люди толпами покидают ешивы, где они прежде так старательно учились, а оправдание находят в изречении Бааль Шем Това, что «дух Божий не посещает того, кто живет в сокрушении и печали».

Реакция книжника и аскета, рабби Элиягу, мало кого удивила.

«Это шайка еретиков, которых следует всячески теснить», – так, согласно источникам, ответил шкловской общине Гаон. А в другом месте добавил: «Веселье и избыток пищи родят все дурное».

Все, что произошло в дальнейшем, – загадка. Нам только известно, что две ветви иудаизма, вернее сказать, последователи двух каббалистических школ сошлись в непримиримой вражде.

Хасидов преследовали, предавали проклятиям, сажали на цепь, обвиняли в эпидемиях. Их рукописи сжигали. По сыну, если он обращался к «хасидской ереси», родителя справляли обряды, как по покойному.

Хасиды в ответ глумились над обрядами «благородных талмудистов», защищались, как могли. А если не могли, то бежали к своим, на юг. Пишут, что в день кончины Гаона, а это случилось в Суккот 1797 года, они заказали музыкантов и плясали на улицах.

В чем настоящая причина этой ненависти – теперь не установить, и подлинная роль Виленского Гаона, от чьего имени велись эти преследования, неизвестна.

Во все еврейские общины Европы было разослано послание за его подписью: «Пусть везде преследуют и угнетают хасидов. Пусть рассеивают их сборища, чтобы истребить идолов с лица земли. Тот же, кто поспешит в этом добром деле, удостоится жизни вечной».

Писал ли он эти строки?

Известно, что каббалисты поднимаются по одним и тем же ступеням постижения. Это значит, что Гаон и Бааль Шем Тов прошли одним и тем же путем. Так почему же первый приказывает сжигать труды второго?

Писательская ревность, которая, как говорят, сохраняется и у высших?

Или это требовательность «до толщины волоска» одного праведника к другому?

Или воздержаться и не судить великих, а просто принять на веру, что существует такое место, такой подход, откуда вражда не кажется враждой, а противоречие не является противоречием, и двойственность пути оборачивается единством цели?

Два подхода, два взгляда, две линии…