Пролог

Лошади, которая знает, что она лошадь, нет в природе.

Главная задача человека состоит в том, чтобы усвоить: он – не лошадь.

(ДОВ БЕР ИЗ МЕЖЕРИЧА)

Михаил вернулся домой в 3:15 ночи. Эти самые 3:15 навязчиво и зелено горели в темноте над телевизором. Сработала старая военная привычка следить за временем. Но привычка – вторая натура. Банальность, конечно, но правдивая.

После увольнения из армии, он всячески пытался отделаться от поминутного, а порой посекундного отсчета своей жизни, и снял часы с руки в день получения приказа об увольнении и более не одевал никогда. «Почему так с часами? Полезный вообще-то прибор». Ему почему-то казалось, что с общепринятым понятием времени не все в порядке. А почему? Объяснения у него не было – так ощущение.

Квартира опять пуста. Последнее время она часто пуста. Жена уже ушла, а может быть, еще не пришла. «Кто ж знает, черт подери ее!» Свет не хотелось зажигать. «Зачем его зажигать?» Он знал, все, что есть в доме, стоит на своих, хорошо известных местах, а темнота скрывает, ставшую в последние месяцы привычной, запущенность небольшой, но когда-то очень уютной квартирки. Михаил сел на кухне не раздевшись. Нащупал пепельницу и какую-то чашку. Вытащил из кармана куртки банку пива и дернул ключ. Пиво недовольно зашипело и плюнуло пеной на руку и рукав. «Вот ведь гадость, какая. Пиво теплое! Дрянь. Все дрянь. Все вообще!» Раздражение накатывало, накрывало все сильнее, и не было сил его гасить, да и не хотелось. Кровь, порядком уже подогретая алкоголем, вскипала. Руки сжались в кулаки до боли, особенно в правой. В ней оказалась банка, раздавленная всмятку, пиво из которой уже текло по столу и на пол, и на колени. Михаил вскочил инстинктивно – стул упал с грохотом, резко прозвучавшим в ночи. Банка, с силой брошенная в стену, снесла с холодильника горшок с цветком. «Да что же это такое!» Под ноги попался опрокинутый стул – прямо по косточке. «Как больно! Ах ты, гад ползучий!» От удара стул отлетел в угол. Там разлетелось еще что-то стеклянное. От досады он треснул кулаком по столу – чашка брызнула осколками, часть которых осталась в руке, разорвав плоть. «Вот, дрянь!» Все события последнего года навалились одновременно и закружились в хороводе неразрывной чередой: полный развал бизнеса, которым он занимался последнее время; цепь попыток его наладить, перемежающаяся попойками для снятия стресса с загулами до утра, которые довели жену до отчаяния и ухода в виртуальный мир Интернета с головой и телом; подлость партнеров по бизнесу; наезды кредиторов и еще бог знает сколько более мелких, но не менее неприятных событий последнего времени, окончательно завершили его любовь к человечеству и текущему мироустройству.

Затуманенное сознание не справлялось с хаосом эмоций. От всего этого было только почти физическое ощущение черноты во вздыбившейся душе, еще более усугубляющее темноту разгромленной кухни.

Михаил стоял посреди бывшего домашнего очага и тихо рычал от бессилия. Он не умел сдаваться. Его всю жизнь учили именно не сдаваться. Он бился с неудачами с упорством, и это вовсе не страшило его. Страшно было другое. Все, что было фундаментом его жизни: долг, честь, семья, друзья, страна – все это разрушилось за какой-то год-полтора. И люди, которых он любил и считал своим долгом защищать, как его учили, стали ненавистными и презираемы им. Это порождало страшную пустоту в душе, практически невыносимое состояние. И еще – ему больше не хотелось бороться. Он больше не хотел вообще ничего! Ни любви, ни денег, ни славы, ни знаний. Ничего… Осталось только острое сожаление о жене. Они прожили очень хорошую жизнь в любви, вырастив замечательного сына, а теперь стали почти чужими и даже враждебными друг другу. Это обстоятельство злило более остальных.

Казалось, что мир рассыпался, но рассыпался как-то уж очень пошло. Неправильно как-то. Нечестно! И кто же в ответе за все это? Михаил поднял лицо вверх и впервые в жизни подумал о Том, Кто мог все это устроить: «Эй, ты там, наверху! – глухо сказал, даже скорее зарычал, срываясь на хрип. – Если ты есть вообще. Это, что за дерьмо ты тут натворил? И, что, тебе этот бардак сойдет с рук?». Впервые за много лет по его щекам полились слезы. Слезы жуткой злости и отчаяния и он их пытался вытереть рукой не видя, что она в крови. «Я хочу дать тебе в морду! Я вызываю тебя биться! Появись и отвечай! Мне наплевать, что ты меня убьешь! Наплевать мне на такую жизнь! Только появись!». Пульс с такой силой бил в виски, что, казалось, голова лопнет. Но тихо. Конечно же, тихо. «Нет тебя! Или ты наделал это все и свалил!? Или ты просто садюга и наслаждаешься сейчас!? Твои создания всю свою никчемную жизнь только и делают, что пожирают друг друга. Загадили всю планету «до ручки». И все их достижения только в том, что они могут теперь совсем разнести ее термоядом на молекулы! Если бы я мог сбросить тебя с твоего места, я бы сделал все иначе. Люди не страдали бы так!». Тихо. Навалилась тупая, тяжкая усталость и он, сбросив с себя где-то по дороге куртку, побрел, натыкаясь на стены, в спальню к кровати. Заснул, еще не коснувшись подушки.

Пробуждение было невеселым. Спать можно было бы хоть до самой смерти. С работы ушел, из последних сил пытаясь соблюсти приличия и не послать, куда следует, начальника. Может, и зря не послал. Затраченное эмоциональное усилие для компенсации тут же потребовало алкогольной релаксации. Проснулась память. «Так вот почему так тошно! Боже как хреново! Язык вообще прилип к небу. А вкус во рту! Вроде не унитазом на вокзале работал, а вкус- тот еще. Хорошо бы так вот плавно из сна, да и в смерть. Не заслужил видать, – горько подумал.- Ну, какой же идиот не закрыл шторы? Блин, солнце в глаз прямо». Пришлось вставать. Шарил по полу ногами, сидя на кровати, в поисках домашних тапочек. Обнаружилось, что ноги в носках, а рядом вместо тапок – грязные ботинки. «Вот, черт, а пить то, как охота!» Побрел на кухню. «Хоть бы минералка была в холодильнике». Вид кухни не радовал. Особенно земля из горшка с цветком на холодильнике и по всему полу. Но минералка была. Нет ничего вкусней газированной холодной воды из горла! «Где же тапки, черт их дери? А, вот они подлые». В коридоре привычно глянул в зеркало: «Ну и рожа!» Из зеркала смотрело лицо, знакомое отчасти, с всклокоченными, неопределенного цвета и довольно длинными, волосами на голове. Под мутными глазами, со следами былой голубизны, наметились мешочки. На щеке – разводы запекшейся крови. Рука тут же заныла. «А, – вспомнил, – чашка». Выражение лица как у дохлого карпа. Уголки губ привычно уже опущены. «Это кто? – подумал он. – Это, что, я, блестящий в недавнем прошлом, военный пилот? Старший офицер? Гордый и достойный восхищения жены и сына?» Горькая усмешка отразилась в зеркале. Объективно, фигура еще подтянутая, хотя все внутри мелко дрожит. «Да уж, приплыли! Ладно, если не помер – надо жить. Последняя надежда на душ». По пути попалась куртка, брошенная на пол вчера (или сегодня?). Поднял, повесил на вешалку. Опять сработала привычка. Из кармана куртки, наполовину вывалившись, торчала какая-то книга в кожаном переплете. «Странно, откуда бы? Да ладно, душ – надежда на жизнь, все остальное так неважно».

Через полчаса, приняв душ, побритый и вымытый, он выбрался из ванной. Удивительное свойство у воды: льет вроде снаружи, а внутреннее дрожание также унимает.

«Где же эта коза? Где ее носит? – взгляд на часы стоящие на телевизоре.- Не видать ничего. Ночью светились как сверхновые, будто орали – 3:15, а сейчас тускло до невидимости. Нет, все же со временем в этом мире не все так просто». Циферблат электронных часов пришлось прикрывать рукой от солнечного света, чтобы увидеть цифры.12:20. Опять накатывает раздражение. «Да знаю я, где тебя носит – в Интернет кафе, которое за три улицы от дома, последние деньги просаживаешь. Каждые день и ночь там сидишь. Что люди подумают? – завертелись злые рудиментарные мысли. – Вот вроде бы и чужие уже друг другу, а сердце щемит. Почему так все получилось?» Боль в руке тут же проснулась. «Опять кулаки – агрессор чертов».

Подошел к зеркалу. «Ну, получше, конечно. Под глазами–то еще плоховато, но не полный секонд-хенд – уже хорошо». Сзади что-то упало мягко. Оглянулся – небольшая, карманного формата книжка в необычной кожаной обложке – таких не выпускают давно. «Таки вывалилась. Откуда ты взялась?» Михаил поднял книгу. На ощупь обложка была как живая человеческая кожа, мягкая и теплая, даже чуть влажная. Он потер ее пальцем. Ему показалось, что она чуть заметно пульсирует. «Больше никогда не возьму в рот эту гадость», – родилась ответная мысль. Михаил открыл книгу. Листы бумаги были также необычными – толще современной стандартной бумаги, используемой в книгопечатании, раза в два, но более как бы мягкой при этом. И цветом она была темно желтой, даже коричневатой, как у старинных книг. Он видел такие в музеях под стеклом витрин. «Ну и дела!» – проскочила мысль. «А в музее я вчера не был случайно? – встревожился рассудок, производя срочную ревизию ближайшего прошлого. – Да нет, вроде бы». На первой странице очень красивым почерком и явно от руки было написано какое–то стихотворение. Буквы также стандартностью не страдали. Написанные зеленоватыми, с оттенком позолоты, чернилами, как из его детства, они, казалось, были в глубине бумаги, а не на ее поверхности. Михаил провел рукой по странице. Она была совершенно гладкой. Следов пера либо литер от печатного станка не ощущалось. «Чудно как–то. А написано-то, что?» В коридоре было темновато, и он неосознанно прошел в комнату к свету. Буквы слегка, но вполне заметно плавали в тексте в зависимости от перемены освещения. Мысль – отказаться от спиртного навеки – еще более утвердилась. Он начал читать:

«Знай, до начала творения был лишь высший, все собой заполняющий свет.

И не было свободного незаполненного пространства -

Лишь бесконечный, ровный свет все собой заливал.

И когда решил Он сотворить миры и создания, их населяющие,

Этим раскрыв совершенство Свое,

Что явилось причиной творения миров,

Сократил себя Он в точке центральной своей -

И сжался свет и удалился,

Оставив свободное, ничем незаполненное пространство.

И равномерным было сжатие света вокруг центральной точки

Так, что место пустое форму окружности приобрело,

Поскольку таковым было сокращение света.

И вот после сжатия этого в центре заполненного светом пространства

Образовалась круглая пустота, лишь тогда

Появилось место, где могут создания и творения существовать.

И вот протянулся от бесконечного света луч прямой,

Сверху вниз спустился внутрь пространства пустого того.

Протянулся, спускаясь по лучу, свет бесконечный вниз,

И в пространстве пустом том сотворил все совершенно миры.

Прежде этих миров был Бесконечный,

В совершенстве настолько прекрасном своем,

Что нет сил у созданий постичь совершенство Его –

Ведь не может созданный разум достигнуть Его.

Ведь нет Ему места, границы и времени.

И лучом спустился свет

К мирам, в черном пространстве пустом находящимся все.

И круг каждый от каждого мира и близкие к свету – важны,

Пока не находим мир материи наш в точке центральной,

Внутри всех окружностей в центре зияющей пустоты.

И так удален от Бесконечного – далее всех миров,

И потому материально так окончательно низок -

Ведь внутри окружностей всех находится он –

В самом центре зияющей пустоты...»

«Ерунда какая-то…» – он не додумал эту мысль потому, что все вокруг начало плавно с ускорением вращаться по часовой стрелке (опять часы, будь они не ладны) и окружающие предметы становились прозрачными. «Во, блин, центрифуга …» Беззвучная вспышка яркого света, но не резкого, даже приятного для света такой интенсивности и затем полная темнота и абсолютная тишина на фоне ритмичного звука. «Я умер? Но я мыслю. И я слышу какой-то стук. А, это мое сердце стучит. А тело где? На месте вроде, только легкое очень, как на перегрузке ноль в самолете…»