Цфат
Максим оставил машину на стоянке, и начал поднимался по улице, обвивающей город каменным полуторакилометровым серпантином, пытаясь обогнать группу голосистых туристов, так же, как и он, штурмующих гору пешком. Меньше всего ему хотелось сейчас оказаться в шумной толпе, он даже вежливо, но решительно отклонил предложение друга показать ему местные достопримечательности.
«Нет никакого резона увидеть Цфат чужими глазами, – сказал он Сене, но чтобы как-то смягчить свой отказ, добавил, – ты все равно не в силах показать мне то, что я хотел бы увидеть – Древний Цфат со всеми его тайнами и великими мудрецами».
Он уже пережил однажды горчайшее разочарование подобного рода, когда решил провести отпуск на Крите. Максим тщательно готовился к этой поездке, и перелопатил груду литературы об античном Кноссе. Самым ужасным было то, что пыльные руины, которые он там обнаружил, напрочь вытеснили из его воображения романтическое впечатление от прочитанного, а рассказы докучливого и невежественного гида чуть не дотла испепелили флер сакральности, окружавшей в представлении Максима критских богов и героев ореолом бессмертной славы.
Когда Максим узнал, что будет делать доклад в Хайфе на Международной конференции по старым, добрым, уже немного архаичным спиновым взаимодействиям, он пообещал себе, что непременно вырвется в Цфат, хоть на пару часов, и параллельно с научной работой стал тщательно изучать о нем все, что только смог найти. Однажды он даже застукал себя на том, что мысленно подгоняет время. «Дался мне этот Цфат, – подумал он с удивлением, – чего я там забыл, и когда?».
В день приезда в Хайфу Максим взял напрокат, знававший лучшие времена, подозрительно лязгающий и дребезжащий джипик, и внутренне порадовался, что его доклад стоял в программе одним из первых. «Отстреляемся с шефом, я и мотану, – подумал он с вожделением, мысленно потирая шкодливые лапчонки экспериментатора, – нет никаких сил, слушать в такую жару все доклады, да, и что нового они могут мне рассказать! Уж, всяко, я про спиновое эхо побольше них знаю…, сто собак на нем съел».
Максим шел по не широкой улице Ерушалаим, полого ведущей к вершине горы, на которой был расположен город, и вдруг ему в голову пришла мысль: «Странно, а ведь саму дорогу сюда можно уподобить своеобразному спину… интересные дела, должно быть, происходили в этом местечке… А почему, собственно, происходили? Жизнь продолжается! Может, мне и повезет…».
У него не выходил из головы последний разговор с Сеней, который, надо признаться, сильно его озадачил. Зарегистрировавшись в качестве участников конференции и получив стандартный набор из блокнота, ручки, «прозрачек» и прочего ненужного, но традиционного хлама, старые друзья отправились пить кофе в маленький уютный зальчик. Оба они испытывали некоторую неловкость, которая часто возникает после очень долгой разлуки между людьми, прежде близко знавшими друг друга. Вроде, столько всего произошло, а рассказать не о чем. После обмена самыми стандартными, банальными вопросами, типа: «Ну, как ты тут?» «А как ты там?», Максим стал расспрашивать друга, как ему добраться до Цфата. Семен как-то странно взглянул на него и предложил сопровождать в поездке, но, получив отказ, ничуть не обиделся, а начал добросовестно рисовать путь на бумажной салфетке. Покончив с объяснениями, он осторожно спросил Максима:
– Чем тебя так привлекает Цфат? Там ведь нет христианских святынь… Поехал бы уж лучше в Иерусалим….
– Сказать честно, я и сам не понимаю, – признался тот, – тянет и все. Даже не могу тебе толком объяснить, почему именно туда. Да, и святыни все уже исхожены, истоптаны, места святые перестроены, придется сильно напрягать воображение, чтобы увидеть то, что там когда-то происходило… Я отнюдь не добрый самаритянин, как ты знаешь.
– Ты думаешь, в Цфате было мало исторических событий? Крестоносцы, тамплиеры, арабы… Там и сейчас полным-полно ортодоксально верующих, каббалистов….
– Ой, как страшно, – вклинилась в разговор прокуренным баском переводчица Верочка, подсаживаясь без приглашения за их столик со своей чашкой кофе, – А ты, Сенечка, не стал, часом, каббалистом, после того, как перебрался из Москвы в Израиль? Помнится, когда ты работал в нашем Институте, на тебе пробу негде было ставить!
Семен рассмеялся откровенно и бесшабашно, а потом посмотрел Максиму прямо в глаза серьезным, долгим взглядом, и сказал откровенно и просто:
– Да. Я изучаю каббалу.
– С ума сойти, – раскудахталась Верочка, – а почему у тебя на руке нет красной нитки? Так, ведь, кажется, положено: всем каббалистам носить на запястье красную нитку, чтобы люди сразу видели, что ты к ним принадлежишь!
– Какой вздор! – Семен улыбнулся и не стал развивать эту тему, ловко переведя разговор в научную плоскость.
«Что же произошло с Сенькой? – размышлял Максим, продолжая подъем. – Он ведь никогда не интересовался мистикой, и вдруг – каббала! Здрасьте-пожалуйста, в религию ударился, да, еще в самую мистическую часть иудаизма… Мне, конечно, трудно судить, может, его обстоятельства вынудили, или работу было не найти иначе… помогли, ну, и завербовали. А ведь мозги у парня – уникальные! Да, и чуй научный – днем с огнем не сыщешь такого. Как он со сцинтилляторами управлялся – любо-дорого поглядеть! Жена вроде русская, из такой Сибирской глубинки, где и слова-то этакого не слыхивали: «каббала». Надо будет расспросить его поподробней, только, захочет ли он открыться, ведь с него могли взять подписку о неразглашении… Но тогда бы он вообще не признался. Мог просто ничего не говорить и все. Круто!».
Сказать, что Максим мало знал о каббале, значит, не сказать ничего. Все его знакомство с этой премудростью ограничивалось колодой Таро, которую не выпускала из рук его бабка, называя ее «мой каббалистический оракул». Пожилая леди постоянно раскидывала карты, а особенно в тех случаях, когда предстояло принять какое-нибудь важное семейное решение.
Само собой разумеется, она метнула их и перед женитьбой своего обожаемого Максика на славной девочке из издательского отдела. Карты предрекали большие неприятности, и не обманули. Перед самой свадьбой невеста сбежала от сутулого, невзрачного, мешковатого «мэнээса» к выпускнику военного летного училища с холеными усами и бравой гусарской выправкой, получившего хорошее распределение. Однако больше всего Максима поразил не сам факт бегства, а убийственная, прагматичная аргументация поступка. «Надо же чем-то кормить детей, – сказала его зазноба, смаргивая с огромных голубых глаз предательские слезинки. – Да, и одеться хочется…, я ведь не знала, что физики теперь так мало получают…». С тех пор матримониальный пыл Максима значительно поиссяк. Он стал избегать визитов в издательский отдел, называя его «издевательским», цинично ухмылялся, когда кто-то в его присутствии произносил слово «любовь», и ограничивался непродолжительными, строго регламентированными отношениями с представительницами изящной половины человечества, не влекущими, как правило, для него за собой серьезных обязательств. Оттого, видимо, и репутацию имел жениха завидного, но крайне пассивного.
«Каббала, каббала, чем ты Сеньку завлекла?», – бормотал Максим, одолев, наконец, подъем, и рассеянно озирая окрестности Цфата с почти километровой высоты. Было странно видеть, как под ногами замерли от безветрия редкие, совершенно эфемерные облака, словно искусно впаянные в прозрачный и ароматный воздух, способный, казалось, сам собой врачевать душу и тело.
Неожиданно с юго-востока его взгляд обжег солнечный блик. Если бы отсюда было видно озеро, то можно было подумать, что это луч отразился от глади воды. Воображение услужливо нарисовало ему Киннерет, каким он запомнил его по изображению на карте, и он мгновенно представил себе небольшое блюдо замысловатой формы, наполненное жидкой влажной амальгамой. Мысли Максима непроизвольно приняли совсем другое направление. Он вдруг живо, почти реально увидел седовласого старца в белых одеждах, точно так же, как он, стоящего на этом месте, пристально вглядываясь вдаль, словно силясь разглядеть нечто невидимое, но очень важное, может быть, даже самое главное. «Да, толмач мне бы сейчас не помешал, и много бы я дал, чтобы найти такого человека, который помог бы мне видеть сквозь время…».