Архивы Цфата
Душераздирающая картина, которую Максим застал в доме Сени, заставила преисполниться его сердце искренним состраданием. Друг, сиротливо пристроившись на краешке обеденного стола, сплошь заваленного бумагами, буквально, давился пересушенными оладьями из кабачков.
– За что ты его так? – притворно сурово спросил он Милу. – Пытаешь что ли? Хоть бы сметану ему дала…
– Он со сметаной много съест! – отрезала та, – на диете человек, не видишь разве, полнеет на глазах, а без меня вообще распустился. Ну, кабачки не афрозидиаки, конечно, зато не будет тяжести в желудке, нечего на ночь наедаться, взяли моду…, положить тебе?
– Нет, уж, – с искренним ужасом отказался Максим, – лучше я лягу спать голодным!
– Ты хотя бы определился с эпохой, – деловито перевела беседу в интересующее ее русло Мила, – наметил какие-то временные рамки? Или собираешься искать иголку в стоге сена?
– Мне тут Сеня недавно рассказывал о каком-то письме, отрывки из которого ты ему зачитывала, может, дашь мне на него взглянуть? Оно, как я понял, примерно, средними веками датируется? Можно с него и начать, а там посмотрим…
– А! Вот, ты о чем! Да, это любопытнейший документ! Собственно говоря, он интересен даже не столько своим содержанием, сколько объемом информации и сохранностью текста. Само письмо, а точнее его черновик, о чем свидетельствует множество помарок и зачеркиваний, большой ценности для истории не представляет, – профессиональным языком затараторила Мила, оседлав любимого конька, – но к нему приложено нечто вроде дневника или памятных заметок, которые автор вел, по всей вероятности, на протяжении достаточно продолжительного времени. Я когда его откопала, сразу сердце ёкнуло: внушительный такой пакет, перевязанный трогательной голубой ленточкой. К сожалению, я испанского не знаю, мне пока только письмо спецы и перевели, а всю стопку я еще не разбирала. Это ювелирная работа, ее надо очень аккуратно делать. Листы слиплись, видимо подвергались воздействию огня и влаги в разный период времени. Но поскольку были тщательно завернуты в несколько слоев плотного пергамента, это их спасло.
– А я как раз испанский неплохо знаю, – обрадовался Максим, – стало быть, наше сотрудничество может иметь взаимовыгодный интерес: тебе не надо никого напрягать с переводом, а я удовлетворю свое любопытство. Только, как все это осуществить технически.
– Это, уж моя забота, – ответила Мила уклончиво.
– Интересно, я какой-нибудь гешефт буду с этого иметь? – Спросил Сенька противно-гнусавым голосом, расправившись, наконец, с оладьями.
– Тебе мы доверим отрясать пыль столетий с наших одежд, – пообещал Максим. – Это очень почетно, старик, можешь не сомневаться. Работы всем хватит. Как говорил один мой знакомый сантехник: «Пока я жив, вы обеспечены!». Только он никогда не уточнял, чем…
Наконец, Максим держал в руках письмо того самого «срендевекового рыцаря».
Отдав должное искусству, с каким оголодавший идальго сопровождает свои просьбы к семейству о вспомоществовании, он перешел к длинному и подробному списку невзгод постигших его на новом месте. Жалобы и пени шли вперемешку с бытописанием Цфата.
Цфат выстроен на склонах гор, домики все невысоки, а в дождь по улицам не пройти, сплошное месиво грязи, оттого и обувь быстро приходит в негодность.
«В Москве ты не жил, кабальеро, когда от Лужковских реагентов вся обувь к вечеру скукоживается», – злорадно подумал Максим, которого уже начало раздражать постоянное нытье этого писаки.
Но изо всех здешних мест Святой Земли воздух тут самый здоровый, вода очень полезная, а ведь только это мне и доступно по моей полной нищете. Сюда после указа Изабеллы продолжает стекаться множество изгнанников из Испании, иные из них – представители знатных и богатейших семейств, так что у вас не будет недостатка в честных людях, с которыми вы сможете переслать мне немного денег.
«Прямо, как в том анекдоте: «Вышли денег! Нет, чтобы просто: вышли денег…», – комментировал Максим раздраженно каждый абзац.
В городе имеется множество лавок, торгующих шерстяной одеждой, галантерейных магазинов и ларьков, в которых продаются привезенные из Дамаска товары и ароматные воды, да они все не про нас, сирых. Я совсем обносился, даже стыдно на улицу выйти таким голодранцем. Тело просвечивает местами сквозь лохмотья.
Цфатские купцы ездят в Бейрут и поджидают там корабли из Европы, чтобы скупать на месте одежду и прочее. Деньги можно и с ними передать. Я познакомился в день приезда на базаре с одним местным коробейником, торгующим фруктами, овощами, маслом, сыром и прочей снедью. Он отчего-то проявил ко мне неслыханную щедрость, и накормил меня – бедолагу, видя скорбное мое положение. Но мне фамильная наша честь не позволяет часто пользоваться его добротой, не могу же я попрать гордость и славу нашего древнего рода.
«Забодал, зануда! Видать знает своих родственничков, на все кнопки нажимает. Я даже есть захотел от его описаний…». Максим направился, было, к холодильнику, но машинально опустил глаза на самую нижнюю строчку, где стояла подпись и дата. Аппетит его мгновенно улетучился, а сердце учащенно забилось.
Засим, остаюсь преданный Вам, Ваш несчастный младший сын Хосе Кольвадос. Март. 1566 год.
«Кольвадос, говоришь? Это я запомню, пивал я однажды этот кальвадос, редкая гадость, бутылки хватает на месяц, больше двух глотков в день не одолеешь! Хосе. Так звали одного из трех посланников Великого Магистра! Неужели это был я? Однако, как же он оказался в Цфате? Ведь два с половиной века прошло после падения ордена Храма. Великий Магистр и его рыцари взошли на костер, так и не выдав ни одной из своих тайн. Значит, это уже другой кругооборот. Тогда «коробейник», возможно, Шимон! Он опять меня узнал! И все же, лучше бы «Мартини», чем «Кальвадос»…».