Единое кли
Телефон, буквально, разрывался на части. Максим, по свойственной ему с детства привычке, машинально считал про себя гудки. «Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…». Наконец, звонки смолкли, и в комнате повисла зловещая тишина. Он лежал на диване и бездумно смотрел в одну точку на потолке, придавленный глыбой недоумения и боли. «Странное какое-то пятно, что-то оно мне напоминает своими очертаниями…, это пиво вроде Сенька открывал, оно теплое было, и сигануло, аж в потолок, или шампанское, а, может, джин с тоником? Забыл уже. Какая разница, давно надо было его замазать, а я так и не собрался за три года сделать тут косметический ремонт. Мири меня агитировала…, нет, только не думать о Мири!». Он даже застонал как от пронзительной зубной боли. «Интересно, какая там дома погода? Надо будет посмотреть по Интернету…, зонта у меня, конечно, нет…».
На какое-то мгновение Максим забылся, и тотчас перед ним возникло лицо Шимона, который смотрел на него ласково, с сочувствием, чего никогда не делал на самом деле. «Ты должен продвинуться как можно выше, – сказал старец, нажимая на слово «продвинуться», – иначе, что сможешь передать мне, когда я приду учиться от тебя? Тогда ты вернешь мне все, что я даю тебе сейчас». «О чем ты говоришь, Шимон? Тебе у меня учиться? Ты, верно, что-то путаешь…, я тупица и бездарь, я еще не дозрел до каббалы!». «Времени у тебя достаточно. Теперь ты знаешь Путь, не сходи с него, и помни: ты дал мне слово…».
Максим открыл глаза и зажмурился от яркого света, Сеня тряс его за плечо, призывая проснуться.
– Ты что, напился что ли? Звоню, звоню, никто трубку не берет. Примчался к вам, дверь не заперта, ты дрыхнешь, как последний негодяй! Забыл, что вы сегодня ужинаете у нас? Мила наготовила всего, разогревать уже устала, а вы все не идете, послала, вот, меня. Я смотрю – в окнах света нет. Испугался даже. Где Мири? – Разразился Сеня грозной тирадой.
– Мири от меня сбежала, – спокойно сказал Максим, – с дочкой, разумеется.
Именно этот безразличное спокойствие в голосе друга испугало Сеню более всего. Он несколько секунд оторопело смотрел на Максима, словно стараясь осмыслить то, что он сказал, а потом произнес:
– Знаешь, я ожидал чего-то в этом роде…, было у меня, могу теперь честно признаться, некое предчувствие что ли, просто не хотел тебя… тревожить. И как она это объяснила? Ты с ней говорил?
– Не удостоился чести такой…, письмо оставила. Вон, на журнальном столике лежит. Можешь ознакомиться. – Максим поднялся с дивана и нетвердыми шагами направился в ванную. – Пойду, ополоснусь, пока ты читаешь, башка совершенно ничего не соображает, звенит, как пустой котел. Слушай, борода, тебе это пятно на потолке ничего не напоминает? Это мы пиво с тобой открывали или шампанское? Я уже позабыл.
Сеня механически перевел взгляд в направлении, указанном Максимом и, оторопев от его нелепого вопроса, ответил:
– Джин-тоник…
– Да-да-да, – засмеялся Максим каким-то нездоровым, болезненным смехом, – вспомнил, действительно, джин-тоник! Ты еще его пить не хотел, говорил, что он на почки плохо влияет. Почки, говоришь? Ха! Да, и хрен с ними! Через катетер писать будем!
Сеня успел дважды перечитать сбивчивое, маловразумительное письмо Мири, пока Максим плескался под душем, а когда он вернулся в комнату, спросил:
– Ты не пытался ее искать?
– А что ее искать? И ежу понятно, что к родителям поехала!
– Она с тобой вообще говорила на эту тему?
– Ну, лепетала что-то смехотворное про одиночество в чужой стране, будто это у нее на уровне фобии какой-то. Я высмеял ее, и все!
– Она тебе когда-нибудь рассказывала, почему с первым мужем отказалась в Америку ехать? Мне Борис говорил, что они не плохо жили, вроде…
– Да, не спрашивал я никогда! Не хотелось как-то казаться назойливым…, какая мне, в сущности, разница? Что-то Яша говорил мне, давно еще, не любила она Марика, вроде, он старше ее был намного…, и детей у них не было…. Может, потому и не было, что она не хотела…
– Что думаешь делать? Может, останешься…, – нерешительно предложил Сеня.
– Ну, уж нет! Черта с два! Теперь я точно уеду! У нее был шанс поговорить со мной по-хорошему, что я – изверг, что ли? Или дурак упертый? Я бы понял ее, мне ли не знать, что такое фобия! Сам чудом избавился, да, и то, если бы не Шимон…. Я бы объяснил ей, что в ней до сих пор живет генетическая память о нисхождении в Египет…. Она же предпочла меня поставить перед фактом! Даже не соизволила сказать в глаза. «Не нашла слов», видите ли! Значит, так! Я оставлю тебе все свои деньги, проживу как-нибудь, на кусок хлеба я еще в состоянии себе заработать. Передай их, пожалуйста, Борису, пусть найдет способ ей вручить. Знаешь, я сейчас вспоминаю, что-то было в его поведении такое нетипичное, ну, сочувствующее как бы…, смотрел он на меня странно, словно жалел, когда мы прощались. Знал, должно быть. Не могла она с ним не поделиться, и слово, видать, взяла, что он мне ничего не скажет. Бедный Борис! Я представляю, в какое нелепое положение она его поставила!
– Мири пишет в письме, что это решение далось ей крайне тяжело, и она тебя очень любит …
– Угу, ты не поверишь, вполне допускаю…, это-то и ужасно! Любит, страдает, на стенку лезет, криком кричит – и бросает!
– Может, позвонишь ей, время есть еще, ваш рейс ведь только завтра вечером…
– Нет, борода. Я звонить не буду. С Тайкой, вот, только не простился даже…, и этого она меня лишила, не…, Тайка так на бабку похожа…,- голос Максима дрогнул, он отвернулся и украдкой вытер глаза рукавом рубашки.
– Макс, скажи честно, а ты ее любишь? – Спросил нерешительно Сеня.
– Я люблю рыбу. – Спокойно ответил Максим, повернув к Сене потемневшее лицо, и посмотрел другу прямо в глаза твердым взглядом.
Семен отвернулся, и сердце его болезненно сжалось.