Богоизбранность

Тихон Федорович быстро, но без излишней суеты убрал конверт во внутренний карман ветровки, спокойно поднялся и с достоинством направился к выходу.

– Тихоня, – окликнула его из-за стойки буфетчица, – сдачу забери, я наторговала…

– Оставь себе на мороженное, Галочка, – махнул он рукой, даже не удостоив ее взглядом.

Потрясенная буфетчица застыла с открытым ртом, окаменев, как жена Лота, держа в протянутой руке две мятые десятки. На весь остаток рабочего дня она была выбита из колеи, и рассказывала каждому из вновь прибывавших завсегдатаев, что Тихоня, обычно скрупулезно взыскивающий с нее всю причитающуюся ему мелочь до копейки, сегодня отказался от сдачи в двадцать рублей.

Выйдя на улицу, Тихон Федорович нащупал в кармане конверт и аккуратно выудил из него одну купюру. Это была родная русская новенькая тысяча.

«Сейчас проверим, – злорадно пробормотал он сквозь зубы, похрустывая бумажкой, – не липовая ли ты, голуба моя. Об остальном подумаем на досуге, «Мастер и Маргарита» мы читали, можно сказать, наизусть знаем. Ты решил математика переиграть, Вольф Мессинг, чертов, а ни фига подобного! Есть у меня один приемчик от гипноза…, как почувствую, что меня напаять хотят, сразу мысленно вспоминаю теорему Гильберта…, никакой транс не берет! Если там «кукла», то тем лучше, можно будет поблагодарить иностранных товарищей за скромную гуманитарную помощь и послать подальше. С паршивой овцы…, ну, подписал я пустую бумажонку, и что из того? Пусть докажут, что это моя подпись! Ни один графолог не подтвердит. Благодетеля-то своего я надул! Пусть думает, что он великий гипнотизер, бомж этот липовый! Бомжей он русских не обонял, мания величия у него, скорее уж на клошара тянет в своих чистеньких митенках…. Опыт приходит с опытом».

Он зашел в Универсам, облюбовал себе запылившуюся от долгого ожидания щедрого покупателя бутылку «Ани», и с вежливой улыбкой протянул кассирше банкноту, готовя мысленно пути отступления, позволяющие перевести «стрелки» на местное почтовое отделение. Та ощупала ее привычным жестом, пробила чек и протянула сдачу.

– Совсем забыл, – воскликнул Тихон Федорович, – еще баночку красной икры, сливочное масло и батон, пожалуйста.

– Шикуешь, плесень? – Услышал он за спиной смеющийся голос Волкова, – по какому поводу гуляем?

– Гонорар, наконец, получил, – ответил он, не оборачиваясь, и неожиданно с удивлением почувствовал, как жаркая волна стыда заливает его лицо. «Это же надо! Не успели деньги в кармане зашевелиться, как уже и совесть проснулась! Оказывается, она у меня есть! За одно это следовало согласиться на сотрудничество. Верно Достоевский говорил, нищета – это порок, я бы даже добавил – мать всех пороков…». – Ты, сосед, заходи вечером, долг верну, коньячка хорошего выпьем. Только непременно, слышишь, Волчара! Я ждать буду.

– Хорошо, – пообещал Максим, – зайду. Долг мне пригодится, я, признаться, и забыл уже про него.

– Ты же только что хату сдал, просадил уже? – Удивился Вахонин.

– Мне пока только задаток вручили. Там иностранец какой-то хотел снять, не приехал еще, заказал в агентстве подыскать ему что-нибудь в центре, ну, они за мою и ухватились. Завтра буду им звонить, вроде, должен был на днях появиться этот тип. До вечера! Поду ребятишкам чего-нибудь к чаю куплю в виду будущих дивидендов.

Тихон Федорович вышел из магазина, напевая в полголоса, неожиданно пришедшую ему на ум песню знаменитого барда:

Но работать без подручных,

Может, грустно, может, скучно,

Враг подумал – враг был дока! –

Написал фиктивный чек,

Где-то в дебрях ресторана

Гражданина Епифана

Сбил с пути и с панталыку

Несоветский человек.

Епифан казался жадным,

Умным, хитрым, плотоядным,

Меры в женщинах и в пиве

Он не знал и не хотел.

В общем, так: подручный Джона

Был находкой для шпиона:

Так случиться может с каждым,

Если пьян и мягкотел!

Домой Вахонин вернулся совершенно другим человеком. Он вдруг увидел, что квартира его давно не прибиралась, на некогда дорогой мебели покоится толстый слой пыли, грязный, зашарканный пол в прихожей выводил из себя, но более всего вызывала раздражение груда немытой посуды, беспорядочно сваленной в раковине. Тихон Федорович засучил рукава и с остервенением принялся за чистку Авгиевых конюшен. Мозг его интенсивно работал, и он анализировал каждую деталь нынешних событий, как профессиональный математик доказывает строптивую теорему. И только, отправив со злорадным выражением на лице в муспровод последний пакет со стеклотарой, Вахонин позволил себе пересчитать гонорар.

«Да, дорого нынче обходятся Волковы иностранным разведкам!», – только и успел он подумать. В этот момент раздался звонок в дверь, заставивший его отчего-то вздрогнуть.

Максим замер в передней, не в силах сдвинуться с места, пораженной чистотой квартиры.

– Вот, это – да! – Только и смог вымолвить он.

– Окна всю картину портят, – огорченно оправдывался хозяин, – уж не припомню, сколько лет их не мыли, смотри, пыльные какие, раньше как-то не замечал.

– Не портят…, – машинально ответил Максим, – смотря, кто за ними живет…

Перед его внутренним взором на мгновение всплыл Цфат, белоснежный домик Шимона с голубыми ставенками, вид которого ничуть не портили пыльные оконные стекла. Он резко помотал головой, словно вытряхивая из нее это бередящее душу воспоминание.

По укоренившейся в городке привычке они расположились на кухне. Вахонин являл собой образец предупредительности, учтивости и гостеприимства, и эта перемена в нем потрясла Максима еще более чем прибранное жилище. Вахонин и, правда, преобразился. Держа рюмку за тонкую талию, он изящным жестом подносил ее ко рту и пригублял дорогой напиток маленькими глоточками, а не опрокидывал целиком, как прежде. Тон его приобрел покровительственный велеречивый оттенок, осанка сделалась вальяжной, словом, он выглядел совершенным барином. Сквозь облик опустившегося, спившегося человека, проклюнулся прежний Вахонин, каким Максим знал его во времена своей юности. Так, порой может проглянуть прекрасная фреска, написанная рукой гениального мастера сквозь грубую мазню, нанесенную поверх нее нерадивым бездарным ремесленником.

Однако этот новый Вахонин отчего-то раздражал Максима гораздо сильнее прежнего. С ним хотелось спорить, ругаться и даже дать в морду, но, собрав волю в кулак, он постарался избавить от этого впечатления.

– Ты же знаешь, – вещал Вахонин, пока Максим боролся с собой, – по своим нравственным убеждениям я – креационист.

– Помню, помню, как вы всем теоротделом в девяносто пятом дружными рядами вступили в РПЦ, кроме представителей иудейских и мусульманских меньшинств, разумеется!

– Ну, я бы не назвал их «меньшинствами», – смеясь, возразил Вахонин, – особенно, первых. Хотя ты не прав, и среди них были выкресты, которые приобщились к Православию. А ты, часом, не примкнул к рядам богоизбранного народа? Твоя жена ведь, кажется, еврейского происхождения?

– Откуда тебе это известно? – поразился Максим и впервые за все это время подумал, что Мири была права, отказавшись уехать с ним в Россию, – хотя, что я удивляюсь, в поселке ведь каждый стукач известен на перечет!

– Я прощаю тебе твои оскорбления, – произнес Вахонин тоном священника, отпускающего грехи нерадивому прихожанину, пришедшему на исповедь. – Ты не ответил на мой вопрос: почему у богоизбранных-то не остался? Ведь так они себя там, в Израиле называют?

– Исра эль несколько иначе трактует понятие богоизбранности, – как бы про себя пробормотал Максим.

– Странно ты выговариваешь это слово, – удивился Вахонин, – у них что ли научился? Что ж, просвети, пожалуйста, нас – православных, как ее следует трактовать? Это даже забавно…

Максима вдруг словно прорвало. Он злобно взглянул Вахонину прямо в глаза и запальчиво произнес:

– Изволь. Я объясню, только ты уж – будь добр – не перебивай меня. Может быть, тебе пойдет этот урок на пользу, и твоя православная спесь несколько поубавится. В Израиле понятие богоизбранность тоже, к сожалению, не все трактуют однозначно. Каббалисты говорят…. А знаешь? Ничего я тебе не скажу! – резко воскликнул Максим. – Что-то мне расхотелось с тобой об этом разговаривать, может, ты и достиг ступени «человек», но точка в сердце у тебя еще не заговорила. Поболтайся-ка в нашем мире еще несколько кругооборотов, тогда и поговорим, если встретимся по воле случая.

- Ах, вот, оно что! Пришел в мой дом, трескаешь мою икру, запиваешь моим коньяком, да, еще меня же и оскорбляешь? – он кивнул на пустую бутылку, снова став прежним забулдыгой-Тихоней, утратившим весь свой лоск. – Не дорос я, видите ли, до его объяснений! Это я-то, математик высшей пробы, каких во всем мире счет идет на штуки, не смогу понять какой-то там каббалы? Да, здорово тебя евреи обработали! Высший пилотаж! Снимаю шляпу! Уехал нормальным русским мужиком, а вернулся жиденком. По крайней мере, теперь мне понятно, почему ты так ненавидишь православие.

– Что за чушь ты несешь?! – возмутился Максим, – с чего ты взял, что я его ненавижу? Если хочешь знать лично мое мнение, то я считаю, что в основе православия лежит каббала, ведь их объединяет одна и та же книга, только, читают они ее по-разному, и меня бесит, как искажено древнее учение нашими клерикалами. Если бы ты с ним поближе познакомился, то согласился бы со мной! А так, – ты посмотри на них! Это же сплошное мракобесие: «Астрономию в школах запретить! Промежуточного звена между человеком и обезьяной не было, его создал Бог! Все католики попадут прямиком в ад». Твой креационизм – патология, и духовности в нем ни на грош. Я тут прочитал вчера статейку в Интернете, чуть не напился с горя, хорошо, денег не было! Я ее распечатал на работе, сейчас принесу.

Спустя минуту, Максим вернулся со статьей и зачитал Вахонину ее начало:

«Да, положение русского народа ужасающе. Нет слов, какие муки приходится претерпевать русскому (всё-таки православному в душе, хотя и заблудившемуся, и духовно околевшему в проклятой, адской советчине) народу. И особенно злая часть этих мук, может быть, злейшая, причиняется нам инородными мучителями — например, евреями и кавказцами. Мы все знаем, что творят эти люди, когда получают волю, а волю они получили над нами уже давно».

– И все в таком же духе, дальше – только хуже! Могу тебе оставить, почитай. Знал бы ты, насколько каббала чище все этих злобствований.

– Да! Мы намерены драться за свою веру, так как Господь наш сказал: «Я принес вам не мир, но меч».

– Твой воинствующий пафос зиждется на невежестве! А ты уверен, что правильно понимаешь эти слова? Не слишком ли буквально? Ты задумывался когда-нибудь, что означает «мир», и что такое – «меч»?

– Ладно, устал я что-то от нашего диспута, – сказал Вахонин, притворно зевая. – Ступай уже, после договорим.

«Каббалист, значит, так и запишем! Но это ведь не криминал, что-то тут еще кроется! Однако ниточка ведет в Израиль, это – несомненно…».