Это воспоминания о Рабаше [1] – моем Учителе и духовном отце. Я назвал их – «Фотографии в сердце». У меня почти нет его фотографий, ведь я не придавал этим съемкам особо большого значения, не стремился оставить на память что-то материальное. Самым главным для меня было оставить что-то в сердце, а также сохранить учебный материал.
Я постоянно записывал его на магнитофон, а если не было магнитофона, писал на бумаге. Когда я оставался один после разговора с Равом, тотчас же записывал все, что от него слышал. А фотографиям и видеофильмам я не придавал особого значения.
Быть рядом с каббалистом – это очень тяжело. Я даже не могу объяснить, как это было сложно, насколько трудно человеку оценить духовное и быть готовым отказаться от всего, чтобы достичь его. Ведь одно зависит от другого. Мера отказа от материального – это и есть входной билет, мера открытия двери в духовное.
Поэтому, как бы трудно ни было человеку отказаться от материального, но еще во много раз труднее оценить каббалиста, который находится рядом с ним. Ведь земная картина затушевывает его величие, и тебе кажется, что это обычный человек - с разными требования, слабостями и привычками, как у всех. И чем же он отличается?
Эта картина стоит перед тобой, ты получаешь от нее впечатление, она влияет на тебя, и ты видишь все его слабости, все его привычки. И как же ты можешь придать ему особую важность? Ведь есть люди, которые внешне выглядят гораздо более значительными, чем он.
Человеку очень трудно отключиться от земной картины. К тому же каббалисты настолько просты и раскрыты во всей своей материальной жизни, что не оставляют людям, находящимся рядом с ними, никакой возможности оказывать им уважение. Они не играют так, как адморы, которые должны привлекать к себе и вести за собой большое общество, ведь общество обязано ценить и уважать таких людей, целовать им руки, называть большими Равами.
Каббалисты ведут себя как раз наоборот. Ведь каббалист чувствует собственную ничтожность: «Кто я такой, и что у меня есть?..» - и показывает это другим. Ему очень трудно держаться подобно важному человеку. И поскольку он оценивает себя относительно Творца, то его собственное ощущение: «Я – ничто, прах и пепел» передается также тому, кто находится рядом с ним. И здесь очень трудно выстоять и понять, что все это - ложная, внешняя картина.
Каббалисты не делают этого намеренно. Они сами так ощущают себя. Человек, постоянно проверяющий себя относительно Высшего света, Творца, совершенства и вечности, которую он раскрывает, всегда видит себя самым ничтожным по сравнению с Высшей силой. И потому именно такое ощущение он испытывает.
Поэтому очень трудно рядом с каббалистом проникнуться его значимостью. Только после многих лет можно начать осознавать важность того, в чем он пребывает, что он ощущает. По мере того, как растет для тебя важность духовного, ты начинаешь оценивать каббалиста по его уровню в духовном, - в зависимости от того, насколько ты раскрываешь этот уровень. Ведь он всегда скрывает себя.
И потому это очень трудная работа. А когда тебе приходится ухаживать за его телом, у тебя нет стимула. Ведь для кого ты будешь все это делать? Наоборот, тебя это отталкивает – так же, как обычно духовное отталкивает людей, они не ценят его, пребывают в депрессии, у них нет настроения. Мы видим это по ученикам в их первые годы – пока они не достигают осознания духовного.
Выходит, что человек, находящийся рядом с каббалистом, не способен обслуживать его. Здесь требуются поистине высшие усилия. Это очень тяжело.
Когда я спрашивал об этом Ребе, он говорил: «Теперь представь себе, насколько трудно мне было рядом с отцом…». Ведь это отец… У тебя отнимают последнюю возможность. Здесь у тебя по крайней мере есть кто-то чужой. С чужим ты можешь постараться наладить какие-то особые отношения, а отец есть отец. Ты чувствуешь, что он любит тебя, и эта абсолютная любовь отца к сыну отнимает у тебя последнюю возможность сделать что-то. Ведь ты можешь ничего не делать - и он все равно любит тебя. Тем самым он будто лишает тебя обязанности по-особому относиться к нему.
Разумеется, я хорошо это понял в то время, когда был рядом с Ребе, - сколько он прилагал усилий - поистине потрясающих, высших усилий, выше человеческих сил, чтобы быть рядом с Бааль Суламом и получать от него духовное возвышение, – до раскрытия в нем духовного, раскрытия Шхины.
Люди думают, что если ты находишься рядом с каббалистом, то пребываешь в каком-то свечении от него, в безопасном месте, и тебе так хорошо, что ты ни о чем не думаешь и уже продвигаешься вместе с ним. Это совсем наоборот. Ведь мы говорим о каббалисте, а не о простом человеке, который кажется маленькому большим, и потому возле него маленький чувствует уверенность, ему хорошо рядом с ним – так же, как младенцу хорошо и безопасно на руках взрослого.
Но здесь наоборот: он сбрасывает тебя с рук, он хочет научить тебя ходить. Выходит, что тут невозможно воспользоваться его силой, его величием. Напротив, он все время показывает тебе свою малость, вызывает в тебе пренебрежение, ведет с тобой такую игру, что ты остаешься без всякой поддержки. И все почему? - Он желает направить тебя к Творцу, чтобы от Него ты потребовал подъема, силу, чтобы подняться.
На первом этаже нашего здания, по улице Хазон Иш 81, был рабочий кабинет Рабаша. Мы учились с 3 до 6 часов утра, затем до половины седьмого у нас была молитва, а потом перерыв – примерно до 9 часов утра. После этого мы ездили вместе с ним на море или в парк – в зависимости от сезона года. А перед тем, как разойтись на перерыв, мы выясняли, что именно делаем в этот день, куда идем – может быть, он должен зайти к врачу или поехать по каким-то делам.
Во время Хануки на столе в кабинете стояла ханукия. Обычно она была спрятана, и только во время Хануки ее вынимали, чтобы зажигать по вечерам. И тогда каждый вечер мы зажигали ханукальные свечи и пели песни, которые было принято петь в этот праздник. Мы пели их или на обычные мелодии, или на мелодии Бааль Сулама, если кто-то мог спеть на них эти тексты. После этого мы произносили «Лехаим», пили немного бренди «777», которое обычно было на нашем столе, потому что Ребе очень любил его, и ели ханукальные пончики. Ребе сам раздавал их каждому из нас.
Разумеется, во все свои действия он мог внести духовное. Ведь ему было не важно, какие физические действия совершать, что произносить, - он всегда присоединял к этому свою внутреннюю работу. Поэтому во все свои действия он вкладывал большие усилия и совершал исправления.
Вопрос: Каким был ваш распорядок дня?
Как правило, я вставал в два часа ночи – и так продолжается по сей день. В течение часа перед уроком я читал статьи «Шамати». Рав тоже был погружен в свои мысли, учился, а также ходил на прогулку. Обычно он выходил из своего дома по улице Хазон Иш 81, шел через всю эту улицу до Рабби Акива и возвращался обратно. Он успевал пройти пешком весь этот путь, немного напевал, делал дыхательные упражнения и думал. И так в два часа ночи ему было удобно и хорошо подготовить себя к уроку.
В три часа ночи мы собирались на урок и начинали учиться. Как обычно, с 3-х часов до шести был урок, с 6-ти до половины седьмого - молитва, затем минут пять мы с ним обсуждали, что делаем в течение дня, и уходили на перерыв, чтобы поесть и отдохнуть до 9-ти часов утра.
В 9 часов утра я уже подъезжал к его дому на машине, поднимался к нему в квартиру, забирал его и какие-то вещи, которые нужно было взять с собой, - и мы уезжали или на море, или в парк, или навестить врача, или посетить кого-то другого. Мы уезжали на три часа – с 9-ти утра до 12-ти часов дня.
Обычно в половине первого мы возвращались, я поднимался с ним домой, заносил туда все, что мы брали с собой или покупали для него по дороге. Затем я возвращался к себе домой, обедал и принимал людей. Как правило, я работал три часа – с часу дня до 4-х. В пять часов я уже снова был у Рава, в это время начинались послеобеденные занятия. До 8-ми часов мы изучали статьи Бааль Сулама и Талмуд Десяти Сфирот, с 8-ми до 8:30 - Зоар, с 8:30 до 8:45 была молитва «арвит», а в 8:45 мы возвращались домой.
Через пять минут после того, как Ребе поднимался к себе домой, он уже спал. Он действительно не растрачивал ни минуты. Я тоже возвращался домой, чтобы поспать, поскольку назавтра должен был снова вставать в два часа ночи.
Такого распорядка дня мы придерживались на протяжении всех лет, которые я был у него, за исключением того времени, когда ухаживал за ним в больнице, где мы провели вместе много дней.
Или же мы выезжали с ним на два-три дня на север - в Тверию или еще куда-то, где уединялись с ним вдвоем в каком-то удаленном от людей месте. Это была уже совершенно другая учеба и иные отношения, чем в бейт кнессете.
Когда я пришел к Ребе, этот бейт кнессет еще строился. Это было примерно в 80-м году. Там еще велись строительные работы, не было мраморного покрытия, не был закончен «Арон кодеш» (шкаф для хранения свитка Торы) и колонны. Все это еще не было построено.
В то время они получили большое пожертвование от одной старушки из дома престарелых, которая хотела тем самым увековечить имя своего покойного мужа и свое собственное. Она дала деньги в счет имени, и тогда стало возможным достроить это помещение.
На втором этаже находилась квартира Ребе, в которой до сих пор живет рабанит Фейга, а внизу располагался бейт кнессет.
Вопрос: Кто решал, какого цвета должно быть мраморное покрытие и все прочее?
Я не могу этого сказать, потому что никогда не интересовался такими вопросами, это не имело для меня значения. Возможно, так было сделано по совету Рава, потому что у него было развито чувство красоты – его собственное, особое чувство. Он очень заботился о том, как выглядит бейт кнессет, понимал согласно своим вкусам и не разрешал делать как попало. Он действительно разбирался в этом. У него было достаточно острое чувство красоты – и внешней, и внутренней, - его природное чувство.
После утренней молитвы «шахарит», когда люди уходили домой или уезжали на работу, бейт кнессет был почти пуст. Оставались только мы с Ребе да еще несколько стариков, которые не торопились расходиться по домам. Мы с Ребе стояли и обсуждали наш распорядок дня. Я задавал ему разные вопросы, связанные с учебой, о которых размышлял во время молитвы. И независимо от того, нашел ли я сам на них ответ или нет, я проверял себя и спрашивал Ребе, как человек продвигается в своих духовных поисках, на своем пути.
Вопрос: Вы могли разговаривать с ним просто так или задавали заранее подготовленные вопросы?
Разумеется, я подготавливал вопросы и спрашивал его как можно более точно, просто и коротко. Скажем, я задавал вопрос в течение 10-15 секунд. С одной стороны, я старался, чтобы он был как можно более понятным. А с другой стороны, в этом вопросе я хотел дать ему пример того, как отвечать. Ведь я хотел получить от него именно такой ответ – маленький фрагмент под небольшим углом зрения, который мог бы воспринять, запомнить, усвоить, ощутить, а не тот, который запутал бы меня на пути, ведь я был еще мал и молод.
Но он знал, что делает. И хотя мои вопросы были достаточно выясненными и точными, он иногда специально давал такие ответы, которые мне было очень трудно усвоить. И только с течением лет, когда я вспоминал их, вновь и вновь извлекая из своей памяти, из своего сердца, тогда понимал эти ответы.
Вопрос: Вы предполагали, что когда-то станете лектором, и потому задавали такие вопросы?
Я знал, что мне потребуется стать учителем и лектором. Через год или полтора моих занятий у Ребе я уже сам начал обучать преподавателей в институте Берга, который разрешил мне проводить там лекции. После этого оттуда ушли сорок человек и перешли учиться к Рабашу.
Я знал, что должен буду этим заниматься. К тому же впоследствии Рабаш сказал рабанит Фейге, что ожидает от меня распространения науки каббала. Он постоянно подталкивал меня к этому, а также побуждал к преподаванию в институте Берга. Даже утром, в то время, когда я обучал там преподавателей, читающих лекции для широкой публики, он звонил им посреди моих уроков и спрашивал: «Как дела? Как проходит занятие?». А ведь иногда это было за счет наших прогулок, потому что потом мы уже никуда не выезжали. Он отменял эти прогулки только ради того, чтобы я преподавал там каббалу.
Затем, в 1983 году я написал три свои первые книги. И хотя они были написаны на русском языке, но он был очень заинтересован и побуждал меня к этому. Я советовался с ним обо всем, включая даже то, по какой цене продавать эти книги. Он настаивал, чтобы я продавал их недешево, потому что тот, кто учит каббалу, должен знать, что он покупает, что желает этого. Каждый раз он был очень рад, что я продвигаюсь в этом деле.
У него никогда не было принято, чтобы кто-то записывал то, что он говорит. А я принес магнитофон, чтобы записывать его на пленку. Вначале он был испуган и не знал, как это воспринять. Затем, когда я показал ему, что и как мы делаем, и объяснил, для чего, то постепенно он согласился – но при условии, что сам будет нажимать на кнопку и определять, когда он записывает, а когда нет.
Поэтому половина урока, на которой он говорил о внутренней работе, не записывалась – пока он не согласился с этим. И с тех пор на протяжении лет все это записывалось. А ту часть урока, которую он не записывал на магнитофон, я тотчас же конспектировал у себя в тетрадях, сидя возле него. Благодаря этому после Рабаша у нас осталось много материала – больше тысячи кассет, которые я затем размножил и дал всем его ученикам. Поэтому сейчас у всех есть этот материал, и все могут вновь обратиться к этим источникам и учиться.
Кроме того, когда пришли новые ученики с института Берга, которые увидели, что изучали там не совсем то, чему учит каббала, тогда Рабаш начал обучать их и поручил мне организовать из них группы. Ведь каббалисты всегда учились в группах, в соединении между собой, поскольку наука каббала говорит об объединении душ. Соединяясь вместе, мы строим духовное кли для получения Высшего света, раскрытия Творца, духовного.
Я спрашивал его: «Как же это сделать? Я не знаю», стараясь задать этот вопрос в такой наивной форме, как будто бы начинаю с нуля, не зная ничего. Ведь этим я хотел извлечь из него как можно больше. Тогда он начал все глубже раскрывать мне этот вопрос и записывать на бумаге.
Сначала он писал просто на клочках бумаги. Эти записки до сих пор хранятся у нас в архиве. А затем он начал писать нам статьи и продолжал делать это на протяжении нескольких лет вплоть до своей смерти. Раз в неделю он всегда писал для нас статью о строении группы или о недельной главе Торы, о внутренней работе человека. Сегодня эти статьи охватывают всю внутреннюю работу человека. Все, что сделали Ари и Бааль Сулам, раскрыв нам небеса, - все это Рабаш приблизил к человеку, объяснив ему, где внутри себя он должен найти все эти градации свойств, и как с ними идти.
Часто я приносил Рабашу почитать свои записи, иногда с чертежами, и просил объяснить мне, правильно ли я понимаю. Иногда мне было легче что-то написать и показать ему, чтобы он заинтересовался этим и увидел между словами, где я прав, а где нет, каким был ход моих мыслей и в каком месте я споткнулся и ошибся.
Рабаш внимательно просматривал мои записи и заинтересовано слушал, что я говорю. А затем, когда мы ехали куда-то, он рассказывал мне, что думает по поводу написанного мной. Обычно там встречались какие-то правильные выводы, но большинство было неправильных. Но так на ошибках учатся.
Вопрос: Вы все время чертите на уроках. Это пришло к Вам от Ребе?
У Ребе есть множество чертежей, они хранятся у нас в архиве. Бааль Сулам тоже много чертил, как и другие каббалисты до него. Еще в книге Создания мы видим всевозможные рисунки – круги и линии.
Каббалисты любят чертить. Они понимают, какая сущность кроется за каждой линией, какое характерное свойство, что именно они хотят объяснить. И потому у них нет проблемы провести несколько линий.
В конечном счете, буквы – это тоже чертежи. Каждая буква – это чертеж, на котором несколько линий и точек соединяются вместе, образуя некую сущность, кли, духовное состояние.
Поэтому чертеж, формула и слова – это одно и то же. В сущности, все это – тот же самый язык. Разными способами, в разном выражении человек объясняет свое внутреннее состояние – меру его раскрытия духовного.
И потому меня, как человека науки, очень привлекали чертежи. Ведь я пришел к Рабашу уже будучи ученым в биокибернетике, в рамках своей учебы я изучал также электронику и медицину. Придя к Ребе, я тотчас же начал чертить. У меня были очень толстые альбомы чертежей. Я приносил их Рабашу, и он выбрасывал 90% из них, поскольку я еще не находил себя внутри этих линий. Я рисовал их, но еще не понимал их внутреннее, духовное содержание.
Поэтому и сегодня я люблю чертить. К тому же я не думаю, что можно сразу же объяснить науку каббала чувственно, без чертежей, не передавая ее в научной форме. Ведь в конечном счете это наука.
Так же, как мы изучаем поведение этого мира, связь между его частями, - так мы изучаем и духовный мир, его поведение, связь между его составляющими. Только тот, кто видит и понимает духовный мир, - тот изучает его. И потому это называется наукой каббала. Это наука. Поэтому каббалисты используют чертежи, формулы, гематрии и таблицы.
Я не думаю, что можно передать эту науку, не используя такие средства. Как раз чем дальше человек продвигается, тем больше буквы, последовательности букв и чертежи начинают приобретать у него духовную сущность.
Вопрос: Вы не думаете ни секунды перед тем, как начинаете чертить. Чем это объяснить? Навыком, который приобрели за много лет?
Нет. Мне кажется, я всегда рисую что-то новое, потому что это исходит из ощущения. Я ощущаю духовный мир и материальный, связь между ними, чувствую тех, кто находится передо мной. Согласно этому, как мне кажется, я всегда рисую чертеж в другом виде, в ином проявлении.
Но невозможно подготовить эти чертежи заранее. Каждый раз я рисую заново. Может быть, кажется, что они повторяют друг друга, но я не могу представить себе, что сейчас могу взять старый чертеж, даже нарисованный несколько дней назад, и что-то по нему объяснить.
Напротив, чертеж – это результат внутреннего ощущения, которое в таком виде выплескивается на бумагу.
Вопрос: Что Вам ближе на чертеже – линия или объем?
Я не могу сказать, что мне ближе - линия, круг или трехмерное изображение. Разумеется, вся наша работа – в линии. Ведь в нашем отношении к Высшему, в нашем столкновении со своим желанием насладиться, с экраном и Высшим светом все происходит в линии.
Но когда нужно объяснить общее управление в сочетании с частным управлением человеком, тогда уже появляются «игулим» (круги) и «ёшер» (прямая линия). Если мы хотим объяснить наше отношение к Бесконечности, то должны каким-то образом, в каком-то соотношении начертить окружности.
Если говорить о книге «Врата намерений», то в ней очень подробно изучаются круги, поскольку речь идет о частях желания насладиться, которые мы не можем тотчас же исправить, и потому они образуют внешние келим, «келим дэ-игулим».
Но это не зависит от меня. Суть материала, о котором я говорю, образует такие формы – или прямую линию, или круги, или треугольник, или четырехугольник. Все это определено в науке каббала соотношением между свойствами, о которых я рассказываю.
Вопрос: Ваша рука движется сама или ей предшествует какая-то мысль?
Нет. В то время, когда я рисую чертеж, я не думаю о том, что нарисую. Наоборот, я начинаю рисовать, и тогда вижу, как и где должен добавить какую-то деталь, какой связью их соединить.
Я бы сказал, что чертеж выплескивается на бумагу еще больше, чем слова или какая-то мелодия, возникающая в человеке. Он приходит в еще более внутренней форме, чем слова. И потому я не знаю, каким образом в следующее мгновение мне потребуется еще что-то добавить к чертежу и что именно.
Вопрос: Здесь больше чувства?
В чертеже больше чувства. Безусловно. Ведь чтобы выразить что-то словами, я должен думать, как облачить чувство в слова и передать их. А чертеж, как и рука, ближе к сердцу.
Вопрос: Чертеж – это нечто рациональное?
Нет. Я бы сказал, что чертеж – очень чувственный. В то время, когда я рисую чертеж, я словно болен им, я ощущаю его, я чувствую, какая сила действует в каждом месте, я не могу ничего сдвинуть ни на миллиметр вправо или влево, вверх или вниз. Поэтому иногда он кажется слишком тесным, насыщенным, но я не могу ничего изменять на нем, как мне вздумается. Напротив, природа вещей, приходящих изнутри, обязывает меня выразить его в такой форме.
Каждый год, за несколько часов до наступления праздника Песах, мы с Ребе выходили на пустырь возле нашего бейт кнессета, чтобы сжечь квасное (срифат хамец) Иногда к нам присоединялся его сын Хезкель, а больше Ребе никому не разрешал.
Обычно мы с Ребе были вдвоем, и все знали, что это нечто принадлежащее только нам. Ведь сжигание квасного – это особое действие, когда человек готов сжечь все свое эго, всю свою жизнь, чтобы достичь духовного.
Но сыну он не мог отказать, к тому же тот не спрашивал, а на правах сына приходил и присоединялся к нам. Но для меня, разумеется, было большой честью и огромным знаком уважения, что Рабаш совершал это действие вместе со мной.
Так происходило каждый раз. После сжигания квасного мы всегда беседовали об этом – могу ли я уже на самом деле сжечь свой эгоизм или все еще не готов на это. Я расспрашивал его. Как правило, вопросы были простыми: «Ну, когда уже я достигну этого на практике – не просто сожгу кусок хлеба, а смогу избавиться от эго, заключенного во мне, которое все еще развлекается почестями, властью и прочими желаниями?!»
Разумеется, он гораздо лучше меня понимал, что наполняет меня, что властвует во мне, - и ждал. Но это были уже достаточно продвинутые годы – может быть, за два или максимум три года до его смерти, когда мои вопросы были более глубокими и направленными на внутренние действия «сжигания».
После сжигания квасного мы шли обратно и поднимались по ступенькам к дому. Рав был очень уставшим, ведь в последние дни перед Песахом ему всегда приходилось прилагать огромные усилия, чтобы все сделать. К тому же нам предстоял трудный день, ведь до вечера мы еще должны были приготовить мацу.
Обычно в это время Рав держал меня за руку, тяжело дышал и с большим трудом поднимался наверх. Он нуждался в отдыхе. Я видел это по нему и также чувствовал по себе – мы были просто выжаты.
Вопрос: Что Вы чувствовали, когда он держал Вас за руку?
Он часто держался за меня, прикасался ко мне. Трудно сказать, что я чувствовал, ведь наши отношения были очень и очень близкими. Прежде всего, во многих случаях, когда мы были в больницах, я одевал его. Раз в неделю мы ходили в сауну, там я делал ему массаж, парил веником.
Я купал его, когда он лежал в больнице и не мог двигаться из-за капельниц. Я помогал ему подстригать ногти на ногах. У него были разные проблемы с ногами, и я ухаживал за ним. Короче говоря, я делал все, что должен был делать с его телом как человек, который может помочь. Бывали случаи, когда я должен был ухаживать за ним, как за больным.
Все дни, пока он лежал в больнице, и умер на моих руках, я тоже ухаживал за ним. Только я один был рядом с ним в последние минуты его жизни. На протяжении всех этих двенадцати лет я хорошо узнал его тело. И потому для нас не было проблемой прикасаться друг к другу.
Ведь если ты ходишь с человеком раз в неделю в сауну или ездишь с ним на горячие источники в Тверию, где вы остаетесь обнаженными, или ухаживаешь за ним в больнице, то ясно, что здесь уже нечего и некого стесняться. И какой вообще расчет может быть с телами, если ты хочешь связаться с ним в совершенно иной плоскости – в душах?
Вопрос: Он держал Вас за руку, потому что хотел Вам что-то сказать?
Нет. Ему просто было тяжело. У него была проблема, которую не обнаруживали врачи. Сколько ни делали проверок, у него не находили сахарного диабета. Но бывало так, что даже во время учебы, если занятие было трудным, с большими усилиями, он должен был подняться к себе в квартиру и что-то съесть. Он очень быстро опустошался от сил, сжигал калории, и был обязан снова наполнить себя.
Это чувствовалось по нему. Не один раз я помогал ему подняться наверх, он брал банан и говорил: «Посмотри, что происходит!». Он даже сам удивлялся этому - человек был совершенно без сил, начинал есть банан, и было видно: по мере того, как он поглощал банан, его глаза оживали, все тело восстанавливалось и становилось полным сил. «Теперь пойдем, продолжим учиться!»
Это чудо – насколько быстрой была реакция организма на несколько калорий, которые в него вносят. Это было поразительно! Я очень удивлялся – никогда в жизни я такого не видел. И так же во время учебы было заметно, как постепенно у него заканчивалась энергия, и он должен был наполнить себя – точно как батарея, которая постепенно опустошается.
Этот человек был очень разным в зависимости от времени – во время учебы или молитвы, прогулки или еды. Пока я узнал в нем все эти изменения, мне было очень странно. Он мог запросто поговорить с простым человеком, ведь когда-то он жил в Тель-Авиве и работал на строительстве дорог, прокладывая шоссе Иерусалим – Хеврон вместе с простыми, светскими людьми.
Он работал в налоговой инспекции простым служащим. Много времени он прожил в южном Тель-Авиве, потом на улице Бальфур. Поэтому у него были воспоминания о всевозможных ситуациях, в которых он был вместе с рабочими, простыми людьми и совсем чужими. Три года он жил в Англии, несколько лет - в Голландии, побывал во Франции и в Америке.
Можно было увидеть, как он говорит с самыми разными людьми. Мы могли зайти в какой-то бар (тогда они были не такими, как сегодняшние бары в Тель-Авиве), он усаживался возле стойки и говорил: «Ну, принеси нам кружку пива!». Он делал это так запросто, невзирая на свой религиозный вид– в шляпе и всем прочем. Ведь он был выходцем еще из тех лет – до образования государства, когда все было просто, все жили вместе, и не было такой большой разницы между людьми.
Так он сидел в баре на высокой табуретке и пил пиво. Конечно, это был не такой бар, как в Тель-Авиве. Возле «Мандарина» было такое место, где продавали пиво.
Этот человек мог быть очень и очень простым. И вместе с тем, если он взмывал в духовное, то было совершенно невозможно осознать, кто он и что собой представляет. Это было поразительно.
Но он был очень закрыт. Почти невозможно было увидеть его естественным. Он все время был покрыт внешней оболочкой. Иногда, когда я видел его естественным, - это было очень странно и очень отличалось от того, каким его знали все. Я не хочу об этом рассказывать и говорить, поскольку то, что видел я, он, видимо, не хотел показывать другим. Но это был человек, который очень отличался от того, каким его видели другие люди.
Вопрос: Какого роста был Рабаш?
Рабаш был примерно на полголовы меньше меня ростом, но он был очень широким, сильным, очень плотным и тяжелым. Все его тело было сплошным железом. Он был очень здоров, и кроме душевной, в нем также чувствовалась огромная физическая сила. Это был действительно человек-кремень, его невозможно было сдвинуть с места. Только если возникала высшая необходимость, он тотчас же полностью аннулировал себя, как будто бы падал с ног. А если нет – стоял как скала.
Разница между этими состояниями была просто поразительной – насколько все предназначалось только для того, что было связано с личным, групповым, общественным и всемирным продвижением к духовному. Он был или стопроцентно твердой силой, или, наоборот, мягкой. Все служило только для нужд продвижения, только ради него.
Вопрос: Ребе ходил с тросточкой?
Нет. Обычно он ходил без трости, и брал ее только на свадьбы или особые торжества.
Вопрос: Он любил фотографироваться?
Он не очень любил фотографироваться, но и не слишком противился этому, если выглядел по-особому. Он любил выглядеть так, как считал подобающим для себя.
Вопрос: Он любил одеваться красиво? Смотрелся в зеркало?
Он был очень педантичным, если должен был произвести впечатление на людей, пойти куда-то, где собираются уважаемые люди. Тогда он заботился о том, чтобы у него была красивая одежда, и все было начищено, чисто и красиво. Но для себя самого он не был столь педантичным, поскольку был поглощен более внутренними вещами.
Вопрос: С каким хасидутом был связан его внешний вид?
Это было связано с хасидутом Гур, из которого вышли Бааль Сулам и Рабаш. Учитель Бааль Сулама был адмором из Пурсов – маленького городка возле Варшавы. Там, у адмора из Пурсов, он получил начальные основы каббалы.
Но однажды, как рассказывал Рабаш, Бааль Сулам пришел домой, лег на диван и сказал: «Мне больше нечего здесь делать, нечему учиться. Видимо, мы должны ехать в Израиль». С этого момента они начали готовиться к отъезду, поскольку Бааль Сулам видел, что ему больше нечего получить в Польше, и очень надеялся, что, приехав в Израиль, найдет здесь великих каббалистов.
Но, как видно из его писем, он вообще не нашел тут каббалистов, и очень сожалел об этом. Как раз наоборот – он встретил здесь тех, кто учился лишь поверхностно. Но с помощью Высшей силы он достиг всего, чего должен был достичь, оставив нам в наследство все богатство своего Учения, с которым сегодня мы идем по его пути.
Вопрос: Каким было отношение Ребе к ученикам Бааль Сулама и наоборот, как ученики Бааль Сулама относились к Рабашу как к Ребе?
По правде говоря, в среде каббалистов всегда существует проблема, намеренно посланная свыше, - после того, как их Рав умирает, они обычно рассеиваются. Так случилось с учениками Ари, и насколько нам известно, так произошло еще в нескольких группах – пока не образовался хасидут. Но и там всегда было разделение на несколько групп.
Так рассеялись и ученики Бааль Сулама. Шестеро из них уже обладали духовным постижением, и все же не смогли удержаться вместе. Каждый из них отделился от остальных, и Ребе тоже остался один. Было еще несколько учеников, которых он обучал в своей группе в присутствии Бааль Сулама. Разумеется, эти ученики остались с ним.
Когда я пришел к Ребе, примерно в 1979-1980 году, он дал мне в качестве учителя Илеля Гельбштейна – одного из своих учеников еще со времен Бааль Сулама, который учился в группе Рабаша. В его группе был и Менахем Эйдельшейн. Вышло так, что они посещали и какие-то уроки Бааль Сулама, но в основном учились у Рабаша.
Вопрос: Как они относились к Рабашу по сравнению с Бааль Суламом?
Я не застал их отношений с Бааль Суламом. Перед ним они полностью отменяли себя, то есть все, написанное им, не вызывало у них никакого сомнения, не было предметом спора. Они стремились лишь как можно больше понять, осуществлять написанное и полностью, без остатка слиться с ним.
А к Ребе они относились так, что я не очень понимал это отношение. Снаружи в нем вроде бы не было заметно особого уважения и трепета. Я уверен, что внутри так и было, но тогда, в свои первые годы, я не мог этого различить. А впоследствии я был настолько близок к Ребе, что не обращал внимания ни на что происходящее вовне.
Необходимо понять, что первые полгода я учился у Илеля Гельбштейна, а через два месяца уже слушал также уроки Рабаша. Он пригласил меня на свои занятия, хотя я не думал учиться у него, потому что Илель Гельбштейн прекрасно объяснял всю науку каббала. Но, по-видимому, Рабаш различил во мне нечто такое, что мог разжечь больше, и привлек меня к себе. Я начал учиться у него, приезжать к нему к трем часам ночи из Реховота, в котором жил тогда.
Примерно еще через два месяца у него возникла проблема с ухом, я привез его к врачу, а врач срочно направил нас в больницу. Это произошло случайно - после утреннего урока староста бейт кнессета спросил меня, не могу ли я подвезти Ребе к врачу и я поехал с ним. Врач сказал, что с ухом что-то не в порядке, и тотчас же послал нас в больницу. Там нас сразу же госпитализировали, и мы попали в больницу за день до праздника Шавуот.
Мы спрашивали: «Может быть, все-таки можно прийти в больницу еще через день, после Шавуота? Ведь это праздник, приезжает так много людей». Но врачи не оставили нам такой возможности. И потому я был обязан пойти с ним в больницу. Его поместили в отдельную палату, и я должен был остаться с ним. И тогда целый месяц я был рядом с Ребе. Именно этот месяц создал особую близость между нами…
После того, как умер Рабаш, все его ученики должны были оставить этот бейт кнессет. Он остался принадлежать семье и хасидам, которые жили поблизости и приходили туда молиться. А все ученики с течением лет начали как-то оседать возле разных людей – одни там, другие здесь.
Большинство присоединилось к Аврааму Готлибу, одному из учеников, который занимается с ними по сегодняшний день. Мне также известно, что Авраам Синай тоже открыл группу, которую назвал группой «Сулам», и, как мне кажется, тоже обучает людей, хотя он пришел только в последний год жизни Рабаша. К тому же он учился не у него, а отдельно, как начинающий ученик – так же, как когда-то я учился у Илеля Гельбштейна до того, как начал заниматься у Рабаша. А тем временем Рабаш умер, и он ничего от него не получил.
Может быть, есть еще несколько групп, но этого я не знаю, потому что погружен в свои дела. По правде говоря, я был бы рад, если бы еще многие и многие ученики открывали все новые учебные группы, распространяли науку каббала массам и привлекали к ней людей. Ведь об этом так много думал Бааль Сулам и желал этого. Будем надеяться, что в итоге все это случится. Но связи между нами нет.
Вопрос: Вы все время были вместе с Равом. Как относились к Вам другие ученики?
Я был настолько оторван от остальных учеников Рабаша, что даже будучи среди них, я в то же время с ними не был. Ведь я находился с ними только во время урока, а не в группе учеников.
Ребе организовал особую группу, куда входили я, рав Дрори, Миллер, Джерми, Йоси – пять или шесть его особых учеников. Он сказал нам: «Вы будьте вместе, и не более того». Так было несколько первых лет, а затем не осталось даже намека на группу. Кроме одного раза в неделю, когда мы собирались вместе, не было никакого другого признака группы.
А с остальными учениками я почти не был связан, потому что постоянно находился рядом с Ребе. Весь день я был занят с ним – ездил с ним, обслуживал его, учился от него. Эти годы прошли так, что я не видел перед собой других людей.
Я даже не обращал внимания на то, как относятся ко мне другие ученики. Ведь многих из них именно я привел к Ребе. Когда я пришел к Рабашу учиться, то вскоре начал возить его на машине, ухаживать за ним в больнице и обслуживать его. Тогда его старые ученики и хасиды, бывшие возле него, радовались, что пришел такой парень (мне было около 30 лет), который может ухаживать за Равом - уже старым и нуждающимся в помощи, ходить с ним на море и в другие места. Они были рады и уважали меня.
Но затем я сам привел к Рабашу новых учеников. Я дал им несколько уроков в институте Берга, и они пришли благодаря мне, благодаря этим урокам. Поэтому я был как бы не совсем наравне с ними, ведь я их привел.
Я не чувствовал, как ко мне относятся. Я не придавал этому никакого значения, не исследовал и не ощущал, потому что мне было важно только одно - быть замкнутым на Рабаше.
В то время мы не были заняты такой большой деятельностью, какую ведем сегодня, у нас не было всевозможных акций распространения. Хотя я все время подталкивал других учеников, чтобы они открывали какие-то курсы, проводили в разных местах лекции, чтобы могли привести еще учеников. Но на них было очень трудно давить, и они не слишком хотели этим заниматься. После института Берга у них словно закончилось желание распространять истинную науку Каббала. Так это и осталось. И по сей день мы видим, что у них нет к никакой склонности к распространению.
Поэтому у нас не было особых событий, кроме того, чтобы раз в год поехать на север. Раз в год – это в лучшем случае, так было всего лишь несколько лет, а потом мы ездили уже гораздо реже.
Мы выезжали на автобусе в Тверию, проезжали через могилу рабби Меир Бааль Нес, затем - в Мирон, и возвращались домой. Это была краткая поездка – на один день.
Вопрос: Бааль Сулам с Ребе тоже ездили в Мирон?
Безусловно, Бааль Сулам с Ребе бывали там, потому что Бааль Сулам даже устраивал очень большую праздничную трапезу по случаю окончания комментария «Сулам» к Книге Зоар. Тогда он произнес большую речь, из которой сделали статью к окончанию Книги Зоар.
Поэтому, разумеется, много раз они ездили вместе на север, а также в Хеврон, в пещеру Махпела. Кроме того, Бааль Сулам ездил туда один.
У Ребе было особое отношение к Мирону и к могиле рабби Шимона по сравнению с остальными местами. Ни одному другому месту он не придавал никакой важности, кроме этого места – даже могиле Бааль Сулама. Я много раз был рядом с ним на могиле Бааль Сулама, и не видел, чтобы он придавал этому месту какое-то значение. Он бывал там, поскольку обязан был быть в годовщину смерти – раз в год.
Когда однажды я спросил его: «Может быть, мне покрасить это место? Ведь оно выглядит не очень красиво», он сказал: «Оставь это другим. Занимайся больше внутренней работой». Это также напоминает то, что сказал о себе Бааль Сулам: «Меня не волнует, где закопают мешок с моими костями». Так он относился к своему телу. Ведь тело не имеет никакого значения после того, как оно умирает, и душа уже не может с помощью этого тела подняться еще немного. Так в чем же польза?
Так же относился к этому и Ребе. Я уверен, что у него была такая сильная связь с Бааль Суламом, что он не нуждался во всех этих внешних обычаях. А к могиле Рашби он относился совсем по-другому – это я видел. Было много такого, что проходило перед моими глазами, и я не спрашивал об этом, потому что знал, что лучше не спрашивать.
Вопрос: Сколько людей обычно ездили с вами?
Ездили примерно пятьдесят человек – целый автобус.
Вопрос: Это было осенью или зимой?
Мы ездили туда на Лаг ба-Омер, но не в сам праздник, потому что примерно с 1982-1985-го года на Мирон начали приезжать люди, превратив Лаг ба-Омер в израильский фестиваль, и для нас там уже не было места. До того там была очень пасторальная атмосфера, маленькое, очень тихое место.
С тех лет мы перестали ездить в Мирон в Лаг ба-Омер, а когда ехали с Ребе в Тверию, приезжали и в Мирон. Он прикасался рукой к могиле рабби Шимона, стоял так несколько минут, а я – рядом с ним. Потом он спрашивал: «Ну, что ты сегодня чувствовал? В этот раз?». Это минуты, из которых можно многому научиться.
Обычно в девять часом утра мы выезжали по своим делам, на море или в парк. Я открывал дверь, Рав садился в машину, и мы уезжали.
Вопрос: Это была первая машина, которую Вы купили?
Нет. Это была не первая моя машина. Но в те времена она была достаточно хорошей – Пежо 304.
Вопрос: Вы специально купили большую машину?
Она не выглядела слишком большой. Но это была хорошая машина, она считалась надежной, и нам было в ней удобно. Главное, эта машина подходила Ребе, поскольку в ней были высокие сиденья, на которых ты мог сидеть как на стуле, а не полулежа.
Вопрос: Когда Вы покупали машину, вы думали об этом?
Разумеется, я думал о том, чтобы Ребе было комфортно и хорошо, чтобы машина не была подобной современным автомобилям, в которых человек лежит. Напротив, чтобы человек мог в ней сидеть, и ему было удобно, чтобы была возможность открыть дверь кнопкой – тогда это было большой редкостью, чтобы у Ребе было место, куда он мог положить свою книгу, поставить питье и так далее. Все это было организовано.
Вопрос: Какие книги были в машине?
Тогда еще не было такого количества книг, как сегодня. Были Теилим (Псалмы), Дарование Торы и книга Предисловий. В сущности, это были все книги - кроме Талмуда Десяти Сфирот и Книги Зоар.
Вопрос: Ребе знал, что Вы купили эту машину для него?
Разумеется. К тому же потом я поменял эту машину на другую, более продвинутую модель. И он знал, что я делаю это для него. Но это и так ясно. А для чего я вообще нахожусь там, в Бней Браке? До этого у меня был двухэтажный пентхауз в Реховоте, я жил там без всяких ограничений, в гораздо лучших условиях, чем в Бней Браке. Он знал, почему я переехал в маленькую квартиру, и что мне здесь делать. Все это – только для того, чтобы быть рядом с ним.
Вопрос: С какой скоростью Вы ездили, когда он был в машине?
Он запрещал мне ездить быстро. По правде говоря, я все время немного добавлял скорость. Но у него было принято, что максимальная скорость должна быть 90 км и не более. И он все время останавливал меня.
Вопрос: Вы говорили, что Ребе не любил ехать за мусорной машиной?
Ребе был очень педантичным. Если на стекле или на зеркале было какое-то пятнышко, он требовал от меня, чтобы я его почистил. Я должен был очень тщательно мыть стекла. К чистоте внутри самой машины он был еще не очень придирчив, но стекло должно было быть чистым – это кололо ему глаза.
Если перед нами вдруг оказывалась мусорная или уборочная машина, то он очень сердился, и не терпел ехать за ней. Он сразу же требовал от меня изменить направление или как-то выйти из этого положения. Он ставил несколько таких условий, которые было очень трудно соблюсти.
Вопрос: Как он вел себя, когда кто-то по-хулигански вел себя на дороге?
Он понимал людей, которые использовали свое эго и свою гордость на дорогах. Ребе очень хорошо понимал народ, он сам был близок к нему. В те времена все было несколько иначе. Следует понять, что до 90-х годов, когда Ребе был жив, в России еще не произошел переворот, в Европе, в Америке и во всем мире все было иначе. И Израиль был еще другой страной – не такой, как сегодня. Весь мир был чуточку другим.
После смерти Ребе я начал ощущать, что в мире произойдут большие перемены. И действительно, в течение нескольких лет взорвался эгоизм, начались вспышки террора, и во всех странах произошли большие изменения, которые продолжаются по сей день. Начала раскрываться глобализация, нас стала беспокоить экология – надвигался всеобщий кризис.
[1] РАБАШ – рав Барух Шалом Алеви Ашлаг