Похождения русского физика в Цфате

Пресветлый, с вершин излучающий!

Там, за завесою экрана –

Тайны праведников открываются,

Светят вместе и свет, и тьма.

Как прекрасно познать Всевышнего,

Но остерегайтесь коснуться Его –

И возникнет тогда перед вами

Та, особая башня силы.

Воссияет вам чудо Истина,

Лишь уста ее изрекут,

А все, что откроется в откровении,

Вы услышите и никто другой.

Йегуда Ашлаг

Максим оставил машину на стоянке, и начал поднимался по улице, обвивающей город каменным полуторакилометровым серпантином, пытаясь обогнать группу голосистых туристов, так же, как и он, штурмующих гору пешком. Меньше всего ему хотелось сейчас оказаться в шумной толпе, он даже вежливо, но решительно отклонил предложение друга показать ему местные достопримечательности.

«Нет никакого резона увидеть Цфат чужими глазами, – сказал он Сене, но чтобы как-то смягчить свой отказ, добавил, – ты все равно не в силах показать мне то, что я хотел бы увидеть – Древний Цфат со всеми его тайнами и великими мудрецами».

Он уже пережил однажды горчайшее разочарование подобного рода, когда решил провести отпуск на Крите. Максим тщательно готовился к этой поездке, и перелопатил груду литературы об античном Кноссе. Самым ужасным было то, что пыльные руины, которые он там обнаружил, напрочь вытеснили из его воображения романтическое впечатление от прочитанного, а рассказы докучливого и невежественного гида чуть не дотла испепелили флер сакральности, окружавшей в представлении Максима критских богов и героев ореолом бессмертной славы.

Когда Максим узнал, что будет делать доклад в Хайфе на Международной конференции по старым, добрым, уже немного архаичным спиновым взаимодействиям, он пообещал себе, что непременно вырвется в Цфат, хоть на пару часов, и параллельно с научной работой стал тщательно изучать о нем все, что только смог найти. Однажды он даже застукал себя на том, что мысленно подгоняет время. «Дался мне этот Цфат, – подумал он с удивлением, – чего я там забыл, и когда?».

В день приезда в Хайфу Максим взял напрокат, знававший лучшие времена, подозрительно лязгающий и дребезжащий джипик, и внутренне порадовался, что его доклад стоял в программе одним из первых. «Отстреляемся с шефом, я и мотану, – подумал он с вожделением, мысленно потирая шкодливые лапчонки экспериментатора, – нет никаких сил, слушать в такую жару все доклады, да, и что нового они могут мне рассказать! Уж, всяко, я про спиновое эхо побольше них знаю…, сто собак на нем съел».

Максим шел по не широкой улице Ерушалаим, полого ведущей к вершине горы, на которой был расположен город, и вдруг ему в голову пришла мысль: «Странно, а ведь саму дорогу сюда можно уподобить своеобразному спину… интересные дела, должно быть, происходили в этом местечке… А почему, собственно, происходили? Жизнь продолжается! Может, мне и повезет…».

У него не выходил из головы последний разговор с Сеней, который, надо признаться, сильно его озадачил. Зарегистрировавшись в качестве участников конференции и получив стандартный набор из блокнота, ручки, «прозрачек» и прочего ненужного, но традиционного хлама, старые друзья отправились пить кофе в маленький уютный зальчик. Оба они испытывали некоторую неловкость, которая часто возникает после очень долгой разлуки между людьми, прежде близко знавшими друг друга. Вроде, столько всего произошло, а рассказать не о чем. После обмена самыми стандартными, банальными вопросами, типа: «Ну, как ты тут?» «А как ты там?», Максим стал расспрашивать друга, как ему добраться до Цфата. Семен как-то странно взглянул на него и предложил сопровождать в поездке, но, получив отказ, ничуть не обиделся, а начал добросовестно рисовать путь на бумажной салфетке. Покончив с объяснениями, он осторожно спросил Максима:

– Чем тебя так привлекает Цфат? Там ведь нет христианских святынь… Поехал бы уж лучше в Иерусалим….

– Сказать честно, я и сам не понимаю, – признался тот, – тянет и все. Даже не могу тебе толком объяснить, почему именно туда. Да, и святыни все уже исхожены, истоптаны, места святые перестроены, придется сильно напрягать воображение, чтобы увидеть то, что там когда-то происходило… Я отнюдь не добрый самаритянин, как ты знаешь.

– Ты думаешь, в Цфате было мало исторических событий? Крестоносцы, тамплиеры, арабы… Там и сейчас полным-полно ортодоксально верующих, каббалистов….

– Ой, как страшно, – вклинилась в разговор прокуренным баском переводчица Верочка, подсаживаясь без приглашения за их столик со своей чашкой кофе, – А ты, Сенечка, не стал, часом, каббалистом, после того, как перебрался из Москвы в Израиль? Помнится, когда ты работал в нашем Институте, на тебе пробу негде было ставить!

Семен рассмеялся откровенно и бесшабашно, а потом посмотрел Максиму прямо в глаза серьезным, долгим взглядом, и сказал откровенно и просто:

– Да. Я изучаю каббалу.

– С ума сойти, – раскудахталась Верочка, – а почему у тебя на руке нет красной нитки? Так, ведь, кажется, положено: всем каббалистам носить на запястье красную нитку, чтобы люди сразу видели, что ты к ним принадлежишь!

– Какой вздор! – Семен улыбнулся и не стал развивать эту тему, ловко переведя разговор в научную плоскость.

«Что же произошло с Сенькой? – размышлял Максим, продолжая подъем. – Он ведь никогда не интересовался мистикой, и вдруг – каббала! Здрасьте-пожалуйста, в религию ударился, да, еще в самую мистическую часть иудаизма… Мне, конечно, трудно судить, может, его обстоятельства вынудили, или работу было не найти иначе… помогли, ну, и завербовали. А ведь мозги у парня – уникальные! Да, и чуй научный – днем с огнем не сыщешь такого. Как он со сцинтилляторами управлялся – любо-дорого поглядеть! Жена вроде русская, из такой Сибирской глубинки, где и слова-то этакого не слыхивали: «каббала». Надо будет расспросить его поподробней, только, захочет ли он открыться, ведь с него могли взять подписку о неразглашении… Но тогда бы он вообще не признался. Мог просто ничего не говорить и все. Круто!».

Сказать, что Максим мало знал о каббале, значит, не сказать ничего. Все его знакомство с этой премудростью ограничивалось колодой Таро, которую не выпускала из рук его бабка, называя ее «мой каббалистический оракул». Пожилая леди постоянно раскидывала карты, а особенно в тех случаях, когда предстояло принять какое-нибудь важное семейное решение.

Само собой разумеется, она метнула их и перед женитьбой своего обожаемого Максика на славной девочке из издательского отдела. Карты предрекали большие неприятности, и не обманули. Перед самой свадьбой невеста сбежала от сутулого, невзрачного, мешковатого «мэнээса» к выпускнику военного летного училища с холеными усами и бравой гусарской выправкой, получившего хорошее распределение. Однако больше всего Максима поразил не сам факт бегства, а убийственная, прагматичная аргументация поступка. «Надо же чем-то кормить детей, – сказала его зазноба, смаргивая с огромных голубых глаз предательские слезинки. – Да, и одеться хочется…, я ведь не знала, что физики теперь так мало получают…». С тех пор матримониальный пыл Максима значительно поиссяк. Он стал избегать визитов в издательский отдел, называя его «издевательским», цинично ухмылялся, когда кто-то в его присутствии произносил слово «любовь», и ограничивался непродолжительными, строго регламентированными отношениями с представительницами изящной половины человечества, не влекущими, как правило, для него за собой серьезных обязательств. Оттого, видимо, и репутацию имел жениха завидного, но крайне пассивного.

«Каббала, каббала, чем ты Сеньку завлекла?», – бормотал Максим, одолев, наконец, подъем, и рассеянно озирая окрестности Цфата с почти километровой высоты. Было странно видеть, как под ногами замерли от безветрия редкие, совершенно эфемерные облака, словно искусно впаянные в прозрачный и ароматный воздух, способный, казалось, сам собой врачевать душу и тело.

Неожиданно с юго-востока его взгляд обжег солнечный блик. Если бы отсюда было видно озеро, то можно было подумать, что это луч отразился от глади воды. Воображение услужливо нарисовало ему Киннерет, каким он запомнил его по изображению на карте, и он мгновенно представил себе небольшое блюдо замысловатой формы, наполненное жидкой влажной амальгамой. Мысли Максима непроизвольно приняли совсем другое направление. Он вдруг живо, почти реально увидел седовласого старца в белых одеждах, точно так же, как он, стоящего на этом месте, пристально вглядываясь вдаль, словно силясь разглядеть нечто невидимое, но очень важное, может быть, даже самое главное. «Да, толмач мне бы сейчас не помешал, и много бы я дал, чтобы найти такого человека, который помог бы мне видеть сквозь время…».

Максим постоял еще некоторое время на вершине, невольно отдавая дань восхищения открывающейся с нее великолепной панораме. Странное ощущение вдруг охватило его: обыденная реальность, словно распалась на множество ярких, не связанных между собой осколков, но все же складывающихся в некую единую абстрактную картинку, как в калейдоскопе. Взгляд категорически отказывался сосредотачиваться на каком-то конкретном объекте, меняя его до неузнаваемости, и информируя сознание о чем-то таком, чего, может быть, и не было на самом деле. Максим крепко зажмурил глаза, помотал головой и потер виски. Ощущение исчезло, но оставило после себя легкий привкус сожаления. В голове, будто ленивый карась в тине, проплыла мысль: «Ну, и куда дальше идти?». Ответ подсказали ноги, которые сами собой, без всякой команды со стороны мозга, понесли его по направлению старой части города, вниз, по крутому спуску, в беспорядочный лабиринт узких, припудренных белой тонкой пылью, и абсолютно безлюдных каменных улочек.

Совершенно потеряв счет времени, блуждал Максим среди невысоких равнодушных домов, построенных из сероватого иерусалимского камня, казавшихся в этот полуденный час совершенно необитаемыми, пока не почувствовал, что у него начала кружиться голова от голода, жажды и нещадно палящего зноя. Воздух из прозрачного сделался зримым и, словно колебался перед ним в пролете улиц, напоминая слоистое разноцветное марево. Наконец, он был вынужден остановиться перед чистеньким, словно вымытым, одноэтажным домиком, окна которого на фоне светлых стен выглядели на удивление пыльными и непроницаемыми.

Сколько потом ни перебирал Максим в памяти подробности того мгновенья, никогда так и не мог найти разумного объяснения своему внезапному порыву: он подошел вплотную к одному из окон и, сделав руками «шоры» вокруг глаз, чтобы отгородиться от внешнего яркого света, заглянул внутрь.

Сначала, пока глаза не привыкли к образовавшемуся полумраку, он ничего не смог разглядеть, но постепенно картина внутреннего убранства комнаты начала проступать перед его взором, словно выходя из сумрака. Максим увидел грубо сколоченный стол, почти вплотную придвинутый к окну, с другой стороны которого, прямо лицом к нему сидел старец очень преклонных лет. Взгляд пожилого господина был прикован к толстенному фолианту, лежавшему перед ним на столе, а по движению белоснежной длинной бороды можно было понять, что губы его шевелятся, выговаривая слова. Максим стоял, как завороженный, не в силах оторвать взгляд от этой, показавшейся ему почти нереальной, картины, хотя, как он думал позже, подспудным поводом заглянуть в окно, скорее всего, послужила нестерпимая жажда.

Наконец, старец поднял глаза от книги и устремил на непрошенного соглядатая свой умный, спокойный, несколько отрешенный взгляд. Некоторое время они в упор смотрели друг на друга, потом Максиму показалось – или только почудилось, что хозяин сделал едва приметный приглашающий жест. Гость, как завороженный, кивнул в ответ, и поспешил к двери, которая, как он подумал, расположена с другой стороны.

Только на третьем витке вокруг дома Максим вдруг сообразил, что двери не было! Тогда он мог поклясться в этом! Максим подумал, что сходит с ума, и стал опять огибать дом, заглядывая во все окна подряд, так и не вспомнив точно, в каком же из них он видел старца. Кровь бешено стучала в висках, сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки наружу, Максим все кружил и кружил, а в голове мелькала дурацкая мысль: «Я как электрон на орбите вокруг атомного ядра… Спин… спин… спин…».

Наконец, он упал навзничь, потеряв сознание, и уже не видел, как над ним заботливо склонился седовласый старец в белых одеждах и смочил водой его запекшиеся губы, шепча: «Вот, ты и пришел».

Придя в себя, Максим метнул на своего спасителя недобрый мстительный взгляд, но ласковый свет, который лучился из больших светло-карих глаз старца, быстро потушил в нем приступ негодования.

– Пойдем в дом, отдохнуть надо, – сказал старец, – вставай, помогу тебе.

Максим поднялся, машинально отряхнул пыль с одежды и, пошатываясь, побрел за ним. Голова гудела, словно в ней обитал рой назойливых мух. Дверь дома, действительно, была совсем рядом с тем местом, где Максим отключился, и не увидеть ее было невозможно: просто она была выкрашена белой краской, в отличие от ярко голубых навесных ставенок с прорезями, обрамлявшие окна, тоже прежде незамеченные им.

– Никогда не закрываю, – сказал хозяин, – ночью тоже. Все приходят.

Он ввел гостя в небольшую комнату, где стоял только топчан, покрытый белой пушистой овечьей шкурой, дал ему напиться вволю, и коротко сказал:

– Ложись пока.

Максим покорно растянулся на жестком, но удобном ложе и мгновенно заснул.

Сначала ему приснился караван бактрианов, величаво плывущих по раскаленному песку пустыни с огромными вьюками, притороченными между дряблыми от долгого пути горбами. Погонщики кричали, бегали вдоль цепочки животных, подгоняя их, они, видимо, очень торопились прибыть в пункт назначения, но это ничуть не ускоряло дела. У верблюдов явно имелось собственное представление о скорости, с которой они должны передвигаться.

Потом Максим обнаружил себя на большом, шумном восточном базаре. Он с трудом протискивался между телами деловито-снующих покупателей и праздных зевак, стремясь выбраться из плотного людского водоворота. Во сне он точно знал, что ему непременно надо отыскать человека по имени Аврам, который продает самодельных деревянных идолов.

Наконец, он нашел его и, заправски поторговавшись, купил небольшую, грубо, словно наспех, вырезанную фигурку какого-то местного божества, думая при этом: «Это для бабки. Я же обещал привезти ей сувенир из Израиля…».

– Скажи хотя бы имя этого изделия, бабка меня пытать будет, – со смехом попросил Максим словоохотливого и жизнерадостного продавца.

– Женщины просят его о зачатии, – ответил тот и осклабился во весь рот белозубой улыбкой, которая нанесла Максиму в самое сердце безотчетный укол зависти. «И никакой «Блендамед» ему не нужен», – почему-то подумал он во сне.

– Мы с отцом зарабатываем себе на жизнь этими фигурками, люди их охотно покупают, – добавил новый знакомец, и перевел разговор на другую тему, которая, видимо, сильно занимала в данный момент его мысли.

Максим с большим удовольствием побеседовал немного с молодым бедуином, подивившись мудрости и логичной последовательности его рассуждений. Рассказывал он о чем-то очень простом и понятном, но как ни силился Максим, потом вспомнить смысл его речей, ему так и не удалось это сделать.

Проснулся он со словами, произнесенными вслух на неведомом ему языке: «Авраам а-иври».

– Да, да, – услышал Максим, возвращаясь к действительности, голос старца, терпеливо сидевшего все это время у его ложа, – именно так и называли Авраама, когда он ушел из Вавилона в Палестину – древнюю землю Израиля. «Авраам, который перешел, или пришел к нам издалека». Поешь теперь. Потом поговорим.

Максим с удовольствием поспешил вслед за хозяином, не дожидаясь повторного приглашения, но, только увидев накрытый стол, понял, да какой степени он голоден! Еда была выставлена самая незамысловатая: крупная сочная луковица, нарезанная широкими кольцами, селедка, обильно политая растительным маслом, хлеб, да бутылка самого дешевого «Бренди».

– Я за рулем, – сказал он при взгляде на спиртное, – да и пьянею быстро, а мне еще 75 километров ехать…

– Пьянеешь, значит, либо меры своей не держишь, либо работаешь плохо, – сказал старец, разливая «Бренди» в небольшие глиняные стопки.

– Нет, уж, что касается работы, то вкалываю я – будь здоров! Иногда, во время сеанса по сорок восемь часов приходится из лаборатории не выходить.

Старец скользнул по его лицу странным, как показалось Максиму, несколько ироничным взглядом и кивнул головой.

– Простите покорно, забыл представиться. Максим Волков, доктор физико-математических наук. Приехал в Хайфу на научную конференцию с докладом. Вот, решил посетить один из четырех святых городов Израиля, для ликвидации, так сказать, пробела в образовании. Занятно тут у вас… Жарко только, даже чушь всякая мерещится.

– Знаю, – ответил односложно хозяин, но Максим не понял, к какой части его рассказа это имело отношение. Однако уточнять не стал, а только спросил:

– А Вас как прикажите звать-величать?

– Зови Шимон меня.

– Откуда Вы так хорошо знаете русский?

Максим, кажется, лишь сейчас осознал, что они беседуют на его родном языке. Старец говорил чисто, почти без акцента, и только короткие паузы перед некоторыми словами, могли выдать в нем человека, мысленно переводящего слово со своего языка на чужой. Да порядок слов в предложении был несколько иным, непривычным.

– Есть ученики русские. Научился.

– А! Так, Вы преподаватель! В каком звании? Профессор, доцент? Судя по Вашему почтенному возрасту, мудрому взгляду и толстенной книге, которую я видел у Вас на столе, Вы достигли больших степеней учености.

– Преподаю другую науку. Каббалу.

Сердце Максима легонько сжалось, словно от какого-то неведомого предчувствия. Ему вдруг безумно захотелось завоевать доверие и расположение старца, но что-то подсказывало, что это будет не так-то просто сделать. Поэтому он благоразумно удержался от праздного любопытства, решив, что для начала знакомства этой информации вполне достаточно.

– Спится у Вас замечательно, лежанка удобная, и такие сны интересные на ней снятся! Пустите как-нибудь еще поспать, вдруг продолжение приснится, а то сон оборвался на самом интересном месте. Я так и не узнал, что было дальше с этим симпатичным бедуином. Аврам, кажется, его звали?

– Посмотрим, как пойдет, пущу, может.

– Вы мне что-то сказали, когда я проснулся, но не очень понятно, хотелось бы кое о чем спросить. Вы позволите? Только, знаете, я человек невежественный и циничный по части религии, особенно всяких мистических чудес.

– Каббала – наука, не религия, не мистика. Там все посчитать можно, как в твоей физике.

– Скажите тоже! – Рассмеялся Максим, – разве можно взвесить Господа Бога? У нас на физтехе ходил такой анекдот:

«Скажи мне, отрок, что есть божья сила?»

Студент, не проснувшись окончательно:

«Божья масса, умноженная на божье ускорение!»

«Неверно, сын мой! Божья сила есть производная божьего импульса по божьему времени!».

– Умные люди там учатся, – старец впервые улыбнулся, – в этом анекдоте больше смысла, чем может показаться невежественному человеку. Однако ты спросил про Авраама, могу рассказать, что стало с ним дальше.

– Так, так, он Вам тоже знаком? – Искренне удивился Максим. – Не могли же Вы знать, что мне снится! Или это историческая личность?

Ему опять показалось, что он поймал на себе укоризненный взгляд старца, но, глядя в его спокойные, доброжелательные глаза, он подумал, что ошибся. «Все-то мне кажется, что меня хотят высмеять или провести мордой об забор. Надо избавляться от патологического самолюбия», – подумал он, досадуя на себя, может быть, впервые в своей жизни.

– Вы не подумайте, что я полный невежда, – неизвестно почему стал оправдываться Максим, – про Авраама-то я, конечно, что-то слышал! Это библейский персонаж, где-то там он с Богом разговаривал, не помню только, кто сидел в кустах – то ли он, то ли Бог? Мне же приснился совсем другой парнишка, бедуин какой-то, или перс, торгующий языческими идолами, я еще у него для бабки, как сейчас помню, сувенирчик прикупил – болвана, которого молодые женщины просят о зачатии. Приснится же такое! Бабке 80 лет, а я решил поспособствовать ей в продолжение рода! – Максим рассмеялся, и уже без приглашения налил «Бренди» себе и хозяину. – Он мне представился как Аврам, я точно запомнил, и дело в Ираке, вроде, происходило… Даже верблюды были…

– В Древнем Вавилоне, в Месопотамии, – уточнил старец, ничуть не обижаясь на богохульство гостя.

– Не понял! Какая связь между Вавилоном и иудеями? Объясните, если не секрет… И вообще, мой Аврам был рыжий! Вспомнил! Он чертами лица совсем на еврея был не похож… А ваш Авраам – иудей, или я что-то путаю?

– Не путаешь, не знаешь просто. Слушай, вот. Жил Аврам, мастерил с отцом своим Терахом идолов, поклонялся силам природы, как и все вокруг него. Потом стал думать, а почему вертится мир? Как он устроен? Наблюдал он за силами природы, думая, что их много, а потом понял, что сила-то – одна. Остальные ей только служат. И назвал ее Творец. Сначала Аврам не знал, что есть и другие люди, что думают так же, как он. Понял потом, что не один, стал всех, кто мимо шатра его проходил, звать к себе, угощать, рассказывать про Творца.

– Ага, пропагандой, значит, занялся! – Язык Максима уже слегка заплетался. Ему стало весело, хотелось шутить, балагурить, отдыхать от заумных научных дискуссий. Хотелось просто сидеть в этом меленьком уютном домике и слушать незамысловатый рассказ старца. – А куда же папаша-то его смотрел? Сынок предает, можно сказать, потомственные идеалы, рушит многовековые родовые устои! Высек бы его, настучал по репе и конец! И не было бы у вас никакого Творца. То есть, Творец-то был бы, да вы бы о нем ничего не знали, жили себе и верили в разных, там, Мардуков, или еще кого… П-простите, ч-что перебил, продолжайте, пожалуйста, мне, правда, интересно, но я пока не понял, при чем тут Иудея.

– Узнал когда Аврам, что есть единая Высшая сила, зваться стал теперь Авраам. А люди, которые ему поверили и думали, как он, стали называться каббалистами. Все они хотели познать Высший мир, силу, которая управляет наши миром.

– П-понял! Молодец, чувак, быстренько организовал свою школу! П-прямо, как физики наши: у каждого свой коллектив единомышленников и своя теорийка! И грызутся все-е! Ну-ну, дальше-то ч-что? Вы не обижайтесь, ч-что п-перебиваю, я так лучше материал усваиваю. – Максим опять наполнил глиняные чарочки и выпил, не дожидаясь хозяина.

– Дальше все люди, кто думал как Авраам, переселились на территорию древнего Израиля и стали зваться Исраэль. Это значит, «устремленные в Высшее».

– Да? Значит? Я не знал. А почему, с-собственно?

– «Исра» – «прямо». «Эль» – «высшее», то есть, «прямо к Высшему».

– Что же п-получается? Евреи не этнос что ли? Все вы родились от группы каббалистов? Ну, з-знаете! З-за это надо выпить! К-когда это было?

– Примерно 4000 лет назад.

– Требую д-доказательств! Документальные подтверждения есть!

– Авраам написал книгу «Сефер Ецира» или «Книга созидания».

– М-молодец, п-парнишка! Быстренько накропал научный тр-трктат. И вышел в ч-член-кккры… Не ч-читал, очень ж-жаль… З-за эт-то н-надо выпить! И что, до него никто что ли не додумался, прям, до того, что боженька есть, который в-семи упрвввввлет? Прям, он один т-такой умный, весл из себя да?

– Был Адам до него.

– Это, т-тот Адам, что яблоки вввравал? Ева его заставила?

– Нет, жил просто человек по имени Адам. Его считают первым каббалистом. До него на земле тоже жили люди, но он написал книжку «Тайный Ангел». Были и другие, просто не написали ничего, о них и не помнят.

– У-у-у, к-какаие вы, евреи, все писучие-е-е…

Все, что происходило дальше, Максим помнил с трудом. Очнулся он на заднем сиденье своего автомобиля. Его вез куда-то незнакомый ему человек. Мягкая тьма цепко держала мир в своих объятьях. Что-то острое кололо его в бок. Он пошарил в потемках по сидению, и у него в руках оказался грубо выструганный деревянный идол.

«Привет, Мардук! Сппппокучей ночи», – сказал Максим и крепко уснул.

Максим сидел у Семена на лоджии, находящейся в это время суток с теневой стороны дома. Его голова была туго обвязана цветастым льняным посудным полотенцем, обильно смоченным минералкой. От воды новая ткань слегка линяла, и по лицу стекали разноцветные струйки, придавая ему боевую раскраску индейца, ступившего на тропу войны. Максим постанывал от боли при каждом резком движении или звуке, а друг заботливо мастерил ему коктейль из свежее выжатых грейпфрутов со льдом.

– Может, лед лучше привязать? – Внес Максим новаторское предложение в манипуляции Семена.

– Привязывать, как ты знаешь, лучше женьшеневый корень… Молчи уж, алкоголик! Где это тебя угораздило так весело надраться?

– Ой, не напоминай о грустном, мне так стыдно! Я мало что помню, ведь, как известно, о самых ярких эпизодах нашей жизни мы узнаем от очевидцев, но где их искать, я не знаю. Ты меня, каким образом обрел вчера?

– Нашел спящим сном младенца на лавочке у гостиницы в обнимку с деревянной куклой, которую ты ни за что не хотел выпускать из рук и называл почему-то Мардуком.

Максим воззрился на друга, выпучив от изумления глаза.

– Иди ты! Да, ладно! Не может такого быть!

– Можешь сам убедиться, вон, она лежит рядом с твоими башмаками, завернутая в носовой платок. Это ты ее так спать положил. Надо было видеть тебя вчера! Напился в лучших традициях физтеха, нельзя же так себя не беречь, не мальчик ведь…

Максим вытянул шею и с опаской посмотрел в указанном Сеней направлении. Там, действительно, лежал какой-то кулек из тряпицы.

– Ты не ответил на вопрос, где гулеванил?

– Где, где? В Караганде! В двух словах не расскажешь. Ты же знаешь мою главную заповедь: если пьянки не избежать, ее необходимо возглавить!

– Да, похоже, ты вчера был председательствующим…

– Не совсем так… Я ликвидировал свою безграмотность, и очень огорчили меня глубина и масштаб моего невежества. Слава Богу, нашлись добрые люди…

– Обобрали, подогрели, – продолжил цитатой из фильма Семен.

– Ни-ни! Я встретил настоящего каббалиста! Понимаешь! Настоящего! А не какого-нибудь фуфломета вроде тебя!

– По каким же признакам ты его опознал? У тебя есть, с чем сравнивать? – Рассмеялся Семен. – Ты, прям, каждый день их видишь, или на колоде Таро у Таисии Петровны нарисованы?

– Издевайся, издевайся. Ты это от зависти говоришь и от бессилия. Ладно, я тебя с ним обязательно познакомлю, если попросишь хорошенько.

– Давай отложим знакомство, хотя, не спорю, ты меня заинтриговал…. Я сейчас хочу поговорить о работе. Ты в состоянии воспринимать серьезные вещи, касательно твоего будущего?

– О, бессердечный! Даже Отелло поступил с Дездемоной более гуманно, чем ты со мной: просто взял и задушил.

– Дездемона не напивалась, как сапожник, и от нее перегаром не несло. Может, Отелло и правда был гуманистом, тебя бы он удушил еще скорее, даже без внутренних монологов и угрызений совести. Ладно, давай все же поговорим серьезно. Тут у нас в «Технионе» кое-что наклевывается в плане работы для тебя. Сейчас самый удобный момент осуществить наш проект. Ну, что ты прозябаешь в своем ИФВЭ? Сколько можно? Ни дела настоящего, ни оплаты достойной. Мозги ведь иссохнут. А тут очень перспективный контракт. Пока, правда, на три года, но там будем делать посмотреть, как говорится. Соглашайся, Макс, чего тут раздумывать!

– Легко тебе говорить, все же я там сто лет уже, привык… Скучно, конечно, и голодно, я, разумеется, не могу себе позволить покупку сыра «горганзола» пещерной выдержки по пять тысяч рублей за кг, но там родное все… как так, взять и бросить насиженный насест. А бабка? Я ее не оставлю! Кроме нее у меня никого нет, ты ведь знаешь…

– Кто тебя заставляет ее оставлять? Ты же не на ПМЖ оформляешься, для этого у тебя данных ноль, анкеткой, как говорится, не вышел, а работать по контракту, да еще в один из самых крупных мировых научных центров! Ну? Решай!

– Что, прямо не сходя с места? И подумать не дашь?

– Не фиг думать – трясти надо! В два часа нас с тобой ждет мой шеф. Он тебя прекрасно знает, давай, приводи себя в порядок.

– О, почему я не Дездемона! – горестно завопил Максим, воздев руки к потолку.

– Потому что я не Отелло…. Иди уже в душ!

Круговорот последующих событий совершенно засыпал в памяти Максима случай в Цфате ворохом неотложных текущих дел. Надо было обсудить условия контракта, познакомиться с документацией по новому научному проекту, побеседовать с будущими коллаборантами, обговорить приезд бабки. Да, мало ли, что еще!

Иногда он поскуливал и нудил на кухне у Семена:

– Сень, ну зачем я согласился на твою авантюру? Я, конечно, понимаю, что в нашей стране физика кончилась, и человек, который получает жалование в размере двухсот долларов в месяц, не только не должен что-то делать на работе, а еще и немножечко вредить, но я ведь там столько лет! Помнишь, нас с тобой шеф еще на шестом курсе туда забрал. И потом, какой из меня к черту астрофизик! Я же всю жизнь специализировался на физике элементарных частиц.

– Я тебя умоляю! Только не надо прибедняться! Я же перековался, а ты помнишь тему моей диссертации? «Поиски тяжелых, долгоживущих, квазистабильных лептонов»! И нечего, работаю в области астрофизики.

– А как буду взаимодействовать с людьми, не зная языка!?

– Заставим, – успокаивал, смеясь, Семен друга. – А потом, вспомни слова классика: «Ведь тут на четверть русский наш народ»! Как же ты в ЦЕРНе работал, не зная языка, точнее, зная матерный английский. Однако заорешь, бывало: «Шит!», и всем сразу ясно, что получилось, мягко говоря, не то…

– Ладно, ладно, отвяжись. Я, между прочим, с тех пор, как ты уехал, довольно сносно овладел испанским, даже Лорку читал в оригинале…

– Вот, уж не думал! Испанский-то тебе, зачем понадобился?

– Да, уж больно легко он мне давался, даже странно порой бывало, словно вспоминаю некоторые слова, даже целые выражения, а не заново учу…. Скажи-ка лучше, куда это ты каждую ночь шастаешь? Я, вот, донесу Милке…. Уж, который раз замечаю: как два часа ночи, так тебя, словно ветром сдувает! Являешься под утро свеженький, бодренький, подзарядившийся в чьих-то любовных объятьях. А? Колись, колись, брателла! Отправил жену с детишками в Сибирь к родителям и кобелируешь тут на свободе. Не хорошо это, Сеня.

– Я посещаю занятия по каббале, – ответил Семен совершенно спокойно без тени смущения. – Они, как правило, начинаются в три часа ночи, а мне ехать около часа.

– Ты серьезно? А почему по ночам-то? Днем нельзя?

– Это традиция. И потом, – он хитро улыбнулся, – эгоисты все вроде тебя спят, пространство не засоряют, можно подняться повыше…

– Ах, вон оно что! Эгоисты, значит. Все обидеть норовишь, оскорбить, унизить. Белый, значит, и пушистый.

– Знаешь, быть эгоистом – это совсем не оскорбительно, без него мы бы так и сидели в пещерах.

– А как ты докажешь, что ездишь на занятия, а не к зазнобе какой-нибудь? – Схитрил Максим, изнывающий от любопытства.

– Вот, приедешь на длительный срок, поговорим об этом более подробно. Сейчас могу сказать только одно: каббала – это физика души, серьезная наука обо всем Мироздании. В ней подробно излагается, причем, с научными выкладками, графиками, чертежами и расчетами – не «на пальцах»: кто мы, откуда пришли, куда идем. И самое главное, – как должны себя изменить, чтобы стать, действительно, людьми.

Этот короткий разговор с другом, опять пришедший ему на ум перед сном, напомнил Максиму о его случайном знакомстве. Волна стыда накрыла его с такой силой, что он вскочил с кровати и отправился на лоджию подымить.

«Свинство это с моей стороны! – Думал Максим, выкуривая уже третью сигарету, – пришел, поспал, поел, напился как последний идиот на первое мая, и даже не извинился за свое скотское поведение! Надо обязательно выкроить завтра время и съездит к старцу. Объяснить, по крайней мере, что я не законченный алкаш!»

Приняв такое решение, он смог, наконец, заснуть.

Пообрубав к обеду последние «хвосты» дел, Максим отправился в Цфат. Ему казалось, что он хорошо помнит дорогу и найдет домик старца с закрытыми глазами. Но сколько ни кружил он по знойным улицам старого города, насквозь пропахших солнцем, так и не смог его отыскать. Совершенно измотанный и злой на себя, он обреченно потопал по каменной мостовой к автомобильной стоянке.

Вдруг прямо ему навстречу, из соседнего переулка вышел Шимон. Максим обрадовался ему, как родному и чуть не кинулся на грудь.

– Вот, так встреча! – Заорал он во весь голос, – а я вас искал! Всю гору облазил.

– Нашел, – сказал старец, хитровато улыбаясь.

– Простите, что так долго не приходил, замотался с делами. Я хотел извиниться перед вами, напился тогда, и вообще, вел себя по-хамски. Меня это очень мучает…

– Зачем? – Удивился старец. – Виноват разве ты?

– А кто же? – Максим даже оторопел от такого поворота дел, – я ведь себя вел отвратительно, а не кто-то еще…

– Не ты виноват. Ты еще ничего не выбирал ни разу. Родился не по своей воле. Воспитали тебя, учили, что тут своего? Ничего. Потом работал, люди на тебя влияли. Рабом был всю жизнь пока. Выбор впереди. Один раз можно сделать – с кем быть. И все.

– Простите, у меня сейчас так мало времени! А я бы очень хотел расспросить вас еще о многом!

– Успеешь, как приедешь.

– Так, вы знаете?!

Старец только кивнул в ответ головой, и опять улыбнулся хитро, по-мальчишески.

– Можно я к вам тогда приеду? Поговорить бы, столько вопросов накопилось, да и про каббалу мы не договорили…

– Поглядим, доживем когда…

Сидя в самолете, Максим терзался сомнениями. То ему казалось, что он поступил правильно, согласившись поработать в «Технионе», ведь, действительно, физики, его прежней физики в России сейчас уже нет! То угрызения совести вгрызались в самое сердце…

«Ребята подумают, что я их предал, хотя многие из наших давно уже свалили за кордон – кто в Швейцарию, кто в Штаты. «Амуры и зефиры все распроданы поодиночке…». Институт, практически, развалился, сеансов, можно сказать, нет, начальство трясется над каждой копейкой, а электричество все дорожает, спасибо Чубайсу. Да и мощность ускорителя, конечно, смехотворная! 72 ГЭВа! Что на нем можно было сделать – давно уже выжали. Тоннель, который выкопали под новый «трехтысячник», так и стоит пустой, а ту «начинку», что в него успели затолкать, пока у Института были деньги, благополучно разворовали. Цветные металлы нынче в цене, вот, народец наш все и выгреб… Теперь там только шампиньоны разводить в промышленном масштабе, больше он ни на что не годиться. Многие так и сделали, подались в коммерцию, тетки, вообще, в «челноки» заделались и сами на рынке барахлишком торгуют. Можно, конечно, сказать, как профессор Преображенский: «Разруха в головах!», только легче от этого не станет. Головы лечить труднее всего…

Ну, приму я сейчас позу тульского самовара: «Да, мол, мы бедные, но гордые!», но ведь работать хочется, а не переживать постоянный экзистенциальный ужас перед отсутствием финансирования. Ладно, что зря мучиться… согласился ведь уже… мосты сожжены».

Потом мысли Максима перескочили на последний разговор с Семеном в аэропорту. Друг увязался его провожать, хотя расставались они всего на три месяца. Приехали загодя, по вечной, почти патологической привычке Максима никуда не опаздывать.

Прогуливаясь по зданию аэровокзала, они подошли к прилавку с книгами, и Максим увидел там тоненькую брошюру по каббале. Он полистал ее и попросил друга:

– Сэм, купи мне эту книжонку, пожалуйста, а то у меня шекелей нет, я ее в самолете помусолю, там, на одной странице на иврите, а на другой по-русски. Думаю, она как раз для меня, простенько, незамысловато…

– Чтоб у меня руки отсохли! – Воскликнул Семен. – Никогда не читай «около каббалистической» литературы. Это все беллетристика, сфабрикованная в нашем мире. Надо читать признанные книги, проверенные, а лучше всего первоисточники.

– И что я там пойму, интересно?

– Это неважно! Пусть даже тебе непонятно будет ее содержание, пусть книга будет написана, хоть по-китайски, важно то, что от нее идет особое излучение, духовная энергия, свет, который будет воздействовать на тебя помимо твоей воли.

– Ладно, отвяжись, проехали, скажи лучше, что тебе шекелей жалко, зануда грешная… «Свет! Энергия! Излучение!». Рентгеновское что ли, или радиоактивное? Любишь ты волну гнать. Скажи мне лучше, если ты такой продвинутый, для чего меня старец путал? Может, он мне объяснить что-то хотел таким способом? Вот, смотри: сначала я не мог найти дверь в его жилище, потом и весь дом куда-то пропал. А идол этот? Мардук мой несчастный! Ведь ты сам видел, что в моем платке оказалась простая деревяшка, обрубок какой-то. Я же точно помню, что фигурка была, я ее видел, щупал!

– Думаю, он хотел тебе дать понять, что реальности, в том виде, в каком она нам представляется, не существует. Мы же получаем информацию о том, что находится извне от наших органов чувств. А их возможности очень ограничены, не мне тебе рассказывать. Ты видишь только то, что в состоянии увидеть.

– И что это объясняет, Эйнштейн ты мой, недоделанный? Разве в моих силах изменить такое положение вещей? Могу ли я повлиять на возможности моего органона?

– В том-то и дело, что можешь! Это долгий разговор, регистрацию уже объявили…. Пойдем, у нас скоро будет куча времени для таких бесед, если ты, конечно, пожелаешь…, а пока я расскажу тебе мой любимый анекдот.

– Валяй! Обожаю твои анекдоты!

– В одной еврейской семье родился младенец без век. Отец в панике. Собрались родственники, соседи, все цокают языками, горюют. Вдруг один говорит: «Что ты маешься, возьми ребенка, пойди к ребе, он делает обрезание, у него остается кожа, ее же можно пришить…». Отец подумал и говорит: «Пришить, конечно, можно, но какой малютка будет иметь взгляд на жизнь!?».

Дома Максима сразу поглотила пучина рутинных дел. Увольнение проходило хлопотно и болезненно. Одно оформление «бегунка» стоило ему море крови! Куда-то запропастился совершенно никому не нужный библиотечный журнал «Вопросы философии» за 1975 год, и девица пристала, буквально, с ножом к горлу, не желая без него подписывать обходной. «Все заграницу переезжают, – сварливо выговаривала она нерадивому читателю, – библиотеку растащили, а я потом плати. Его вообще не имели права на руки выдавать, он из читального зала». Максим возместил стоимость журнала в пятикратном размере, хотя и государства того, в котором он брал его почитать, уже давно не было в помине, и деньги в хождении были другие…, но, удачно избавившись от своего верного «Жигуленка», он не стал мелочиться…

Перебирая препринты, Максим вспомнил всю свою научную карьеру, и воспоминания эти тоже не добавили ему оптимизма. Какая потрясающая энергетика, «излучение», как сказал бы Семен, витала тогда в городке! Какая атмосфера царила в среде молодых физиков – шутка сказать – средний возраст жителей 23 года! Второе место по рождаемости в Московской области! Все знали друг друга в лицо, а теперь, ходи хоть целый день, не встретишь знакомой физиономии. А Международные симпозиумы, конференции, семинары, веселые застолья в Доме ученых, пикники на песчаном берегу Оки! И кому все это помешало?

Задав себе такой сакраментальный вопрос, Максим оставил идею с систематизацией своих трудов, в сердцах, сгреб препринты в беспорядочные стопки, туго перевязал каждую бечевкой, и запихал, как ни попадя, на антресоли. Едва ли его научные озарения могли представлять интерес для молодого предпринимателя, которому они удачно сдали свою квартиру на тот период, пока он строил собственный коттедж меж роскошных сосен.

Больше всего Максима пугал предстоящий разговор с бабкой. Всю дорогу от Домодедово до городка он придумывал различные варианты уговоров. Даже записал кое-какие весомые аргументы в записную книжку, выдвигая на первое место, само собой разумеется, ее интересы, как, например, теплый климат, столь полезный при постоянных зимних бронхитах, превосходное медицинское обслуживание и прочее.

Однако его красноречие не пригодилось: бабка согласилась на переезд без малейших колебаний. Максим при подборе аргументации упустил из виду ее природный авантюризм. Таисия Петровна вообще была личностью уникальной! Может быть, Максим потому и не мог так долго выбрать себе спутницу жизни, что подсознательно сравнивал каждую претендентку с ней. И ни одна из них не выдерживала сравнения. Бабка, вероятно, чувствовала это, но ничего не могла с собой поделать, и всякий раз при появлении в доме какой-нибудь очередной смазливой мордашки, выкидывала фортель.

– Как, милочка, вы не умеете готовить (далее следовал пассаж на превосходном французском языке, означающий название какого-нибудь замысловатого соуса), а Максик без него не мыслит (и опять непереводимый кулинарный рецепт).

Получив так скоро ее согласие, Максим испытал жесточайшее разочарование, и начал подливать масло в огонь.

– Как же ты будешь там жить без своих любимых «Аргументов и фактов»!? А твои конфидентки, с кем ты будешь решать кроссворды по телефону? А попы твои ненаглядные, которым ты то и дело деньги суешь?

Максим категорически не приветствовал бабкину дружбу с сомнительным клиром, и никогда не упускал случая поставить ей на вид их сусальное благочестие. Ладно бы, была она, действительно, религиозной!

– Обойдусь, – твердо заявила бабка, и в ее голосе прозвенел металл. – Твои интересы для меня – прежде всего. Перейду в иудаизм. Я слышала, что там женщины в синагогу ходят в париках? Это правда?

– Уж не думаешь ли ты, что я посещал синагогу? И даже, если бы так, то не стану же я дергать там женщин за волосы!

– Не гневайся, мон дью, ты же знаешь, что мое невежество можно сравнить только с моим возрастом. Ах, хорошо бы, так, – произнесла она мечтательно, – ведь у меня столько париков, а носить их некуда. И все же надо у батюшки испросить благословение, не по-христиански это. В воскресенье поедем на кладбище, приведем могилки твоих родителей и деда в порядок, дадим денег смотрителю вперед, чтоб ухаживал получше, вот, там и в церковь зайду…

С этого момента бабка развела такую кипучую деятельность, что у Максима порой рябило в глазах от визитеров, которым она с благородным величием сюзерена раздаривала свою зимнюю одеженку и домашний скарб, приговаривая при этом: «Все равно моль съест…». Он махнул рукой на ее дела и вплотную занялся своими.

Пришла пора отправляться в посольство, бабка оживилась, причипурилась и, театральным жестом сложив руки на груди, произнесла:

– Как я давно не выезжала! Заодно прикуплю себе в столице кое-что из косметики.

– Чтобы в синагогу ходить, неофитка? – опрометчиво сыронизировал Максим.

Бабка надулась, как мышь на крупу и всю дорогу просидела, безмолвствуя, глядя в окно автобуса. Максим преисполнился угрызений совести и отвалил ей изрядную сумму на покупки. Она мгновенно оживилась и простила внуку его промах.

Оформление виз прошло без заминок. Обойдя несколько магазинов, они сделали все необходимые покупки и могли возвращаться домой. Тут бабка высмотрела меленький бутик с женской одеждой, кровожадно сверкнула глазами и потащила Максима в его абсолютно безлюдные недра. «Опять замыслила что-то, Шапокляк!», с опаской подумал Максим, но противиться не стал.

Войдя в магазин с видом постоянной покупательницы, имеющий дисконт и неограниченный счет в банке, бабка окинула вешалки с одеждой с придирчивым прищуром.

– Будьте любезны, положите свои пакеты в камеру хранения, – елейным голоском попросил охранник, мгновенно определивший на свой опытный глаз финансовые возможности потенциальных покупателей.

– Зачем? – Метнула в него бабка вопрос, ради которого, видимо, и затеяла весь этот спектакль.

– Вам так будет удобнее, – произнес страж порога еще более любезно, если это было возможно.

– Кто дал вам право решать, что мне удобнее? – Гневно осведомилась бабка. – Вы, дражайший, очевидно подзабыли закон о защите прав потребителя. Советую вам освежить свои знания. Это вам удобнее следить за покупателями, которым некуда спрятать ворованные вещи, не так ли? Магазин абсолютно пуст, и вы можете посвятить нам все свое профессиональное рвение. На мне бриллиантов на 60 тысяч! Не думаете ли вы, что я опущусь до кражи трусов за пять рублей!

Она помахала перед носом охранника своей миниатюрной ручкой, на которой посверкивали в изобилии адаманты.

«Где она тут увидела трусы за пять рублей, – похолодел Максим, – тут все цены количеством цифр напоминают номера московских телефонов!».

– Пойдем, дорогой, – обратилась к нему бабка голосом оскорбленной королевы, – здесь понятия не имеют о правилах хорошего тона! Вот, пусть и остаются без приличной выручки! У меня пропало всякое настроение расставаться со своими деньгами в этой забегаловке.

– Как были вы артисткой, Таисия Петровна, так ею и остались, – смеясь, сказал на улице Максим. – Ну, и зачем ты устроила это шоу?

– Просто захотелось тряхнуть стариной, скучаю я по сцене! Что, убить меня за это? Ты ведь повеселился? Вот, и хорошо. Там негде будет… считай, что это моя прощальная гастроль!

«Может, она прощальная, но далеко не последняя!», – подумал Максим, и глубоко вздохнул, глядя на разрумянившуюся, повеселевшую Таисию Петровну.

Во время полета, Максим искоса поглядывал на бабку. По ее плотно сомкнутым губам и высоко поднятой правой брови он понял, что ей страшно.

«Конечно, первый раз в жизни села ради него в самолет! Раньше категорически отказывалась…», – он погладил ее по руке и ободряюще улыбнулся.

Семен встречал их в аэропорту с огромным букетом свежайших чайных роз, и заключил Таисию Петровну в свои могучие объятья, отчего она показалась Максиму еще более хрупкой.

– Сёмуша, как Вы возмужали, и не забыли, что чайные розы – мои любимые! Это так трогательно!

Она сморгнула предательскую слезинку, и Максим внутренне похолодел. Не так-то просто было выжать из бабки слезу! «Как она тут приживется, бедная!?» – подумал он с тревогой.

– Таисия Петровна! Помилуйте, как же я мог об этом забыть? Сколько я Ваших кулебяк съел за свою жизнь – не сосчитать! Такое не забывается.

– Да я вам еще напеку, Вы только приходите почаще…

Семен позаботился обо всем. Он снял им прекрасную квартиру из трех комнат в новом доме, арендовал машину, и даже битком набил холодильник разнообразной снедью, фруктами и соком.

Бабка кинулась осматривать их новое пристанище, и ее восхищенные возгласы доносились то из ванной, то из туалета, то из какой-нибудь комнаты. Наконец, она угомонилась, выбрала себе «будуар» и прилегла отдохнуть с дороги у открытого окна, в которое молчаливо вплывал теплый израильский вечер.

– Спасибо, друг, – сказал Максим растроганно, – век не забуду. Боюсь я за нее, заскучает по дому. Старенькая она уже для таких резких перемен. Мне и то не просто было с места сдернуться…

Он словно напророчил. Старушка, действительно, заскучала. У нее пропал аппетит, нарушился сон, и она лежала целый день как сомнамбула на своем диване, даже ленясь распаковать вещи.

Максим с самого утра, едва успев заглотить чашку кофе, убегал на работу, где оставался до позднего вечера. Он, конечно, звонил ей, когда вспоминал, что она одна в чужой стране, но случалось это не часто.

Наконец, когда однажды он застал бабку безутешно рыдающей на балконе, Максим обеспокоился всерьез и решил обсудить проблему с другом.

– Я, кажется, знаю, что нам делать! – Воскликнул Семен, выслушав его опасения. – Только ты не ори на меня сразу, как гигантский рако-паук, упустивший свою добычу. Подумай, посоветуйся с ней…. Моя сестра живет в замечательном городке Петах-Тиква, это километров девяносто от Хайфы. Они еще раньше меня перебрались сюда из Биробиджана.

– Татьяна что ли? Сто лет ее не видел! Она к тебе приезжала на свадьбу, я ее прекрасно помню. Добрейшей души женщина! И, что дальше?

– А то. Девчонки у нее выросли. Старшая сама уже мать двоих малышей, младшая тоже поселилась отдельно со своим бой-френдом, вот, Татьяна с Хаимом остались одни в огромной квартире… Правда, ее зовут теперь Авигайль, но ты можешь по-прежнему назвать ее Таней. Готовит она прекрасно! В доме, конечно, бардак, как обычно, да что за разница, если там никого нет целый день, кроме двух огромных кошаков. Но это еще не все…

– Что же еще, – с подозрением спросил Максим.

Семен помолчал секунду, а потом выложил все начистоту.

– У нас там Учебный центр. Наша каббалистическая Академия, где Татьяна работает, так, может, свозить туда Таисию Петровну? Пусть погостит недельку-другую. Во-первых, она будет под присмотром и накормлена. Во-вторых, на людях все время, познакомится с народом, а женщины там замечательные, можешь не сомневаться. Я как раз туда по делам собирался в конце недели, давайте махнем все вместе? Даже если она не захочет остаться, все развлечение. Там будет читать лекцию один знаменитый человек, действительно, большой каббалист! Ученик самого Рабаша!

– Знать бы еще, кто такой Рабаш! – Произнес Максим осторожно, чтобы не задеть чувства друга.

– Ах, да, прости, ты ведь не знаешь, что это сын самого Бааль Сулама!

– Вот, теперь стало гораздо понятнее… Что давать будут? Оперу, балет?

– Шутишь, паря. Сказал же – лекция на тему «Мужчина и женщина».

– Идея, конечно, конструктивная, можно попробовать…

– Поеду я, поеду, – раздалось из будуара бархатное контральто Таисии Петровны, в котором отчетливо прослеживались нотки неподдельного интереса. – Нечего тут и обсуждать. Я то придешь однажды с работы, а тут – хладный труп. Заодно прикуплю у них новенькую колоду Таро для моей коллекции, там, должно быть, они особенные, если центр…

– Я бы не стал сильно на это рассчитывать, – сказал Сеня с осторожностью.

– Да, я ведь тебя совсем забросил… – произнес Максим обреченно, так как намеревался улизнуть на работу в выходные, а тут еще и пятница накрывалась. – Я же не виноват, что у меня сейчас не простые времена…

– А кто обещал, что будет легко?! – ехидно поинтересовался Сеня.

Проснувшись от звонка будильника, Максим услышал, что в ванной уже шумит вода. «Ну, наконец-то ожила! Хоть что-то ее заинтересовало…».

Бабка принарядилась с вызывающей роскошью: парадно выходной костюмчик, на лацкане которого красовалась брошь, сантиметров десять в диаметре, лодочки на высоких каблуках, голову венчал самый лучший парик, обрамлявший густо напудренное лицо дрожащими спиральками кудряшек. Поверх парика была искусно сооружена чалма из белого кисейного шарфика.

Взглянув на все это великолепие, Максим хмыкнул про себя: «Кто-то недавно говорил про прощальную гастроль…», но промолчал, из опасения испортить настроение старушке. «Нет, похоже, наше турне только начинается…».

Во время пути Сеня давал пояснения.

– Петах-Тиква в переводе означает «Врата Надежды». У нас тут власти, чтобы получить побольше привилегий, через каждые два квартала делают отдельный город, а на названия улиц у них почему-то воображения не хватает. Вот, и получается, что в каждом городке есть улица Жаботинского, например. Поэтому найти нужный адрес бывает порой не просто.

Под монотонное, убаюкивающее шуршание шин и весело журчащий Сенькин тенорок Максим задремал, и проснулся лишь тогда, когда машина остановилась на стоянке.

Они подошли к большому зданию с красовавшимся на крыше огромным рекламным щитом.

– «Каббала ле Ам», – прочел Семен. – Вот, он, наш Центр! Место для него ребята искали долго. К сожалению, не все это здание нам принадлежит, тут размещаются и другие учреждения.

– О чем это вы там шушукаетесь, – грозно спросила бабка.

– Нет, нет, – поспешил успокоить ее Сеня, – я, вот, говорю, что мы потихоньку расширяемся…, помещения себе новые отвоевываем.

– Ладно, не хотите говорить, сама все выясню, – пригрозила Таисия Петровна.

На улице перед входом в здание столпилась большая группа молодых мужчин.

– Я вас оставлю на секунду, – извинился Семен и быстрыми шагами направился к ним.

Ребята встретили его с такой искренней радостью, словно только и ждали, когда он появится. Максим почему-то почувствовал себя лишним и чужим, стоя в двух шагах от этой весело гогочущей ватаги. Было между ними некое плотно спаивающее их единство, которого ему не доводилось встречать прежде в отношениях между людьми, даже единомышленниками или родственниками. Это было и нечто большее, чем обычная мужская симпатия, словно они составляли один организм, в котором Максим ощутил себя органом чужеродным. Они, конечно, с радостью приняли бы его в свою среду, впустили, но он, скорее всего, сам не прижился бы в ней, и никогда не смог стать неотъемлемой частью этой единой плоти.

Чуть в стороне от мужской компании собралась группка женщин. Они весело щебетали между собой, видимо, тоже обмениваясь какими-то важными новостями на приятно ласкающем слух иврите.

Максим мельком взглянул на бабку, и ему показалось, что она, в отличие от него, рвется в бой. Ей явно хотелось поскорее влиться в молодую, жизнерадостную женскую среду, и не просто почувствовать себя одной из них, а сделаться равной среди равных.

– А, вот, вы где! – Прожурчал за спиной Максима ласковый женский голосок. Он обернулся и увидел Татьяну. – Я вас ищу, ищу… Сэм, конечно, не удержался, здороваться побежал с ребятами. Вы уж, простите его, им не часто приходится видеться…. Все же Хайфа далеко. У них там есть своя группа, и в Цфате тоже, но ему очень общения с Учителем не хватает. Пойдемте со мной.

– Вы идите, а я Семена подожду, – ответил Максим мрачно, – а то будет нас искать и плакать, рвать на себе остатние волоса.

Женщины отправились в гостеприимные недра Академии, оставив его на улице.

«Вот, и славно, – подумал Максим, – если она тут поживет, я хоть в Цфат смогу спокойно съездить, а то не потащишь же ее с собой… Я ведь не на экскурсию собираюсь, а старца хочу повидать. Боюсь, что Шимон этого не поймет. Татьяна-то как сильно изменилась, робкая такая была, тихая, домашняя еврейская девушка, а сейчас стержень какой-то в ней чувствуется, так, словно она точно знает, чего хочет, и никому ее не остановить».

Семен увидел одиноко торчащего на улице Максима, когда вся толпа повалила в актовый зал со словами: «Уже идет! Уже идет!».

– Знаешь, брателла, я, пожалуй, не пойду на вашу лекцию.

– Что так? – Изумился Семен. – Там интересно будет, гарантирую! Такого больше нигде не услышишь!

– Ты не поверишь, но я уже знаю, что мужчины и женщины – это не одно и тоже… Я лучше погуляю пока по городку, позавтракаю, пивка где-нибудь попью. Ты когда обратно планируешь?

– Сегодня вечером, завтра мне жену с детьми в аэропорту встречать.

– Вот, и славно!

– Чудак-человек! Такого мудреца отказывается слушать!

– Зачем мне ваш мудрец, у меня теперь свой каббалист есть, хотя я к нему не за знаниями хожу, мне просто собеседник нужен, а не учитель.

– Ты уверен? Учитель в каббале не просто человек, преподающий какую-то науку, он олицетворяет высшую ступень, служит поводырем, направляющим на Творца. Понимаешь, человеку в одиночку очень трудно выйти в Высший мир. Представь, что ты бы сначала разработал всю физику с нуля, как дикарь, не пользуясь всеми предыдущими научными открытиями, а потом начал ее применять.

– Чудные вы какие-то все. Ты только не обижайся, я тут наблюдал за вами и все думал: что же такое в каббалистах есть, чего нет в других людях?

– Шестой орган чувств, с помощью которого они исследуют высший мир, то есть, экран, сила сопротивления эгоизму, желанию получать ради себя. Понимаешь, у каббалистов есть душа, духовный сосуд, в который они получают Высший свет.

– Ты хочешь сказать, что у всех остальных, кроме вас, души нет?

– Душа начинает расти из точки в сердце в тот момент, когда человек задает себе вопрос: «А для чего я, собственно, живу? Зачем родился в этом мире? Каково мое предназначение?».

– Вот, с этого места поподробнее, пожалуйста, – попросил Максим.

– Все твои желания называются «сердце», а точка в сердце – это зародыш будущей души. Пока она не развита, ты не можешь достигнуть в своих ощущениях выхода в духовный мир.

– Это же надо, как у нас все запущено…. Ну, я пошел млекопитаться, а то задерживаю тебя от лицезрения твоего обожаемого Учителя.

– Хорошо, часа через три встретимся, счастливого млекопитания!

Таисия Петровна вышла из лекционного зала завзятой каббалисткой. Ее восторгам не было конца.

– Какой удивительный мужчина, – верещала она, – остроумный, красивый, талантливый, мудрый, тактичный! Киноартист! – в последнее определение она обычно вкладывала качественную степень оценки мужских достоинств, наивысшим из которых, почитала ум и способность не демонстрировать его весь сразу перед окружающими. – И так логично объясняет! Я абсолютно все поняла!

– Может, поделишься, – предложил со смехом Максим, очень довольный ее экзальтацией. Однако он невольно подумал, что так она, должно быть, вела себя некогда в театре, получив очередную интересную роль.

– Ну, уж нет! Надо было идти и слушать, что умные люди говорят. Так, вот, – без всякой связи с только что провозглашенным отказом продолжила она, – он объяснил, в чем истинное предназначение женщины. Ее роль – помощь мужчине, она должна его подталкивать к работе. Я так и подозревала. Все пять моих мужей только потому и добивались преуспеяния, что я неотступно стояла у них над душой! Оказывается каббала, это наука получать, то есть, нет, отдавать. Правильно, милочка? – Обратилась она, запутавшись, за помощью к Татьяне.

Та, рассмеявшись, добавила:

– Наш Учитель – человек не предсказуемый. Может похвалить, высмеять, даже пошутить, но притягивает всех, как магнитом! Женщины обожают ходить на его лекции. И причины у них для этого находятся разные – кому совет нужен, кто по-настоящему страдает, а кто и из обывательского любопытства идет. Ну, что, Макс, оставляешь мне Таисию Петровну?

– Вот, еще! Буду я его разрешения спрашивать! Я не рабыня Изаура, пусть ищет себе жену, чтобы она его подталкивала к работе, я свой ресурс исчерпала! И вообще, я теперь от Учителя – никуда!

– Татьяна-то как изменилась, – сказал Максим, с облегчением захлопывая дверцу машины, – не узнать!

– Что ж, оно и понятно: эгоизм возрастает, авиют увеличивается.

– Попрошу не выражаться о дамах, тем более в их отсутствие, а то получишь у меня, – шутливо пригрозил Максим, чтобы скрыть раздражение, вызванное дурацкой привычкой Сени употреблять термины, незнакомые собеседнику.

– Прости, дорогой, вечно я ляпаю не подумав, – друг, словно уловил хорошо скрываемую досаду в его голосе. – Авиют – это сила, глубина желания, требования. Он измеряется по шкале от ноля до четырех. Пока у нас есть время, я могу объяснить, если хочешь.

– Валяй, – согласился милостиво Максим, – дорога длинная, я сытый, в меру пьяный, значит, добрый.

– Нулевой авиют – лишь зародыш желания, когда ты полностью себя аннулируешь, и весь растворяешься в Творце.

– Это в боженьке что ли?

– Если тебя не устраивает термин «Творец», его можно заменить словом «природа», – предложил Сеня, – это одно и тоже.

– А почему ты все время говоришь «желание»?

– Потому что только желание Творец и создал, больше ничего! Возьми, к примеру, камень. Он имеет нулевую стадию авиюта. Лежит себе у дороги и ничего не желает для себя. Затем, под воздействие прямого света в творении начинает возникать неосознанное, неразвитое желание к нему, это первая степень. Скажем, растение. Ему уже нужна почва, солнце, влага, чтобы расти, но оно еще привязано к земле, и двигаться не может. Третья стадия развития желания – животное. Оно способно перемещаться, и имеет гораздо б ольшие потребности, чем у двух предыдущих. И, наконец, человек. У него может возникнуть желание не только получать, но и отдавать, быть таким, как Творец, стать на Его место, а не просто наслаждаться светом.

– Круто! Хорошо излагаешь, теперь хоть не буду краснеть, если ты произнесешь при мне слово «авиют», – Максим намеренно ерничал, чтобы скрыть возникший интерес. Однако Семен прекрасно оценил этот камуфляж, и перевел разговор на другую тему, чтобы не утомлять воображение друга слишком большим объемом незнакомой информации.

– Что, не хочешь меня дальше грузить, боишься, авиют отвалится? – хихикнул Максим и, разом отбросив насмешливый тон, перешел к обсуждению текущих рабочих проблем.

Оставив Таисию Петровну на попечение Татьяны, Максим с легким сердцем вернулся в Хайфу и с головой погрузился в работу, дав себе слово, непременно навестить в ближайшие выходные старца. Он вежливо отклонил приглашение Сени поехать со всем его семейством на пляж, сообщив ему о своем намерении отправиться в Цфат. Сеня тотчас состроил кислую мину, но отговаривать не стал.

Максим еще раньше имел короткий разговор с другом о старце. Тот выразил сомнение, что Шимон, действительно, каббалист, да, такое искреннее, что даже почти заразил своим скептицизмом Максима.

– Знаешь, сколько времени наш Учитель искал себе подходящее место для изучения каббалы! Не одного каббалиста повидал, пока не попал по счастливой случайности к Рабашу. И шарлатаны ему попадались, и лжеучителя, а ты не успел появиться в Цфате, как сразу обзавелся подлинным мудрецом! Ну, ни смешно ли это, сам подумай! Он тебе чудеса разные организует, дурачит, заманивает, морочит голову, одним словом, а ты ему веришь. Я бы советовал тебе проявить благоразумие и не искать больше встреч с ним. Это может для тебя плохо кончиться.

Однако Максим пренебрег предостережением друга и в воскресенье отправился к своему случайному знакомому. Он чувствовал какую-то необъяснимую потребность видеть его, говорить с ним. Ему даже казалось, что и Шимон как-то по-своему привязался к нему, хотя был крайне скуп на проявление эмоций и ни разу не выказал, ни малейшего сердечного порыва.

На сей раз, он сразу нашел его домик, дверь которого, действительно, была не заперта. Максим постучал и, не дождавшись ответа, шагнул в тихий полумрак передней, откуда хорошо просматривалась вся комнатка, служившая, по-видимому, хозяину своеобразным кабинетом.

Шимон сидел за столом и читал, очевидно, все ту же книгу, которую Максим видел на его столе во время своего первого посещения. Он даже не обернулся на скрип половиц под ногами незваного визитера.

– Шалом! Я, вот, немного гостинцев вам привез из России. Здесь, наверное, нет такого… – радостно провозгласил Максим и стал выкладывать на единственный свободный стул, составлявший всю остальную меблировку комнаты, бородинский хлеб, банку черной икры и самый дорогой армянский коньяк, который только смог достать в Москве.

– Зачем пришел! Ты кто такой! – воззрившись на него невидящими глазами, воскликнул старец хриплым, гневным голосом, с неким усилием размыкая губы, как человек, который не разговаривал уже несколько дней к ряду. Он скользнул по гостю и его подношениям равнодушным, отрешенным взглядом, явно силясь понять, где находится и кто перед ним.

Максим даже опешил:

– Вы меня не узнаете? Я – Максим Волков, физик из Москвы, мы с вами виделись уже дважды, и вы меня приглашали заходить, когда буду в Цфате.

Старец молча указал ему скрюченным пальцем на выход и коротко взвизгнул: «Вон!».

Максим пулей вылетел из дверей, впереди собственного негодования, больно стукнувшись лбом о косяк. Пробежав метров тридцать, он остановился, чтобы перевести дыхание. Постоял немного, потирая ушибленное место и тупо глядя на куст какого-то чахлого растения. Потом вспомнил, в каком невменяемом состояние бывал сам, когда писал диссер. Чтобы как-то разобраться в ситуации, осмыслить, что же произошло, в чем он провинился, Максим машинально достал из пачки сигарету и стал чиркать зажигалкой, которая предательски отказывалась выполнять свое назначение.

– Что, не получается? – услышал он за спиной еще немного хрипловатый, но уже доброжелательный голос старца. – Иди сюда, прикурить дам.

Максим хотел послать его подальше, так как пока не остыл и чувствовал себя безмерно оскорбленным, но отчего-то передумал, и вместо этого весело расхохотался в ответ.

– Ну, да, когда заберешься наверх, очень хочется плюнуть вниз! Эт-то я понимаю!

– Пойдем теперь…, – неожиданно пригласил его старец.

– А далеко?

– Отсюда видать…

– А почему на некоторых могилах лежат камни, выкрашенные в голубой цвет? – спросил Максим у Шимона, когда они спустились из старого города по западному склону горы на кладбище.

– Лежат тела праведников здесь. Души пребывают их в ином измерении, – лицо старца, обращенное в направление какой-то горы, видневшейся вдалеке, было суровым, но Максиму на миг показалось, что оно озарено благодатным, неземным светом.

– То есть, традиционно хоронят каббалиста и помечают, чтобы все знали, кто тут лежит?

– Захоронения эти до шестнадцатого века неизвестны были, затерялись за полторы тысячи лет… Ари вскрыл их могилы.

– Как это «вскрыл»? – ужаснулся Максим, – раскопал что ли?

– Зачем копать? – усмехнулся Шимон. – Указал место и назвал имена тех каббалистов, которые в них покоятся. Тогда поставили им памятники.

– Но откуда он мог это знать!

– Знал. Должен был знать, – ответил Шимон загадочно. – Он не сомневался даже кто, где лежит, хоть две-три тысячи лет назад жил человек.

– Он, что, экстрасенс был, этот Ари, или колдун?

– Большой каббалист всегда знает, ему колдовства не надо.

– Скажите, Шимон, а трудно быть каббалистом? Это ведь особенные люди, не от мира сего?

– Думаешь, у каббалиста житейских забот нет? Жена не болеет, дети не огорчают? Все есть. Думаешь, смотрит на всех он сверху вниз и говорит: «Что там делают эти людишки?

Вот, я могу охватить все Мироздание! Мне ведомы миры, души. Я вижу, как они нисходят в наш мир, плывут по его течению, восходят после смерти. Зачем мне знать, чем озабочены простые люди? Какое мне дело до их страданий и проблем? Я же вижу, что живут без цели они, барахтаются беспомощно. Лучше мне пренебречь ими и говорить только с Творцом». Ты думаешь, смотрит так каббалист на мир? Нет. Как любящий отец на детей своих глядит. Болеет за всех. Вот, и решай, хорошо быть каббалистом?

– Я понял, но ведь каббалу долго надо изучать…

– Да, – хитро прищурившись, сказал Шимон, – кругооборотов, может, сто для кого-то, а кому и больше…

– Каких таких кругооборотов? – Максим взглянул на старца с подозрением, – только не надо мне говорить, что в каббале тоже существует доктрина реинкарнации! Надеюсь, вы не исповедуете весь этот вздор, как индуисты или буддисты!?

– Почему вздор? Это они, как мы, может…. В начале у Авраама было немного учеников. Потом эта группа выросла и через несколько поколений стала насчитывать 600.000 мужчин. Все они были на уровне постижения Высшего мира. Ребенок рождался, его учили читать, писать и развивали шестой орган чувств, чтобы мог проникнуть внутрь Мироздания. Оттого каждый из них видел все причины и следствия вокруг себя, а не замыкался на нашем мире. Эту группу людей уже можно было называть «народ». Но не все перешли в Палестину с Авраамом. Другие пошли в Индию, на Тибет, понесли каббалу.

– Что же было с ними дальше? – Максим испытывал неподдельный интерес к историям старца. Его цинизм еще давал себя знать, прорываясь наружу во время рассказов Шимона, но он уже научился гасить его, позволяя разгораться подлинному любопытству.

– Посмотри туда, – сказал старец, не отвечая на его вопрос, – это гора Мирон. Там похоронен Рашби.

– Можно задать нескромный вопрос? – Максим немного замялся, – почему вы рассказываете все это мне? Я слышал, что каббалисты не приближают к себе случайных людей с улицы, первых встречных.

– Ты хотел спросить, каббалист ли я? – улыбнулся Шимон. – Ты правильно усомнился. Всегда так делай. Не верь на слово, если кто-то называет себя большим каббалистом. Это знает только Творец. Как может судить человек? Задолжал я тебе. Давно. Сильно должен. Не в одном кругообороте в долг брал. Хочу теперь вернуть.

– Как это? Когда? Не может этого быть! Расскажите! – Максим задыхался от волнения.

– Придет время – узнаешь. Пока скажу, один раз пришел ты учиться ко мне. Не взял. Не открыл каббалу. В другом обороте спас сына мне, просил знаний, опять отказал. Время не пришло тогда.

– А теперь пришло?

– Теперь пришло. Книга Зоар давно указала, когда время придет. Не знаю, может, и сейчас все не скажу, но кое-что открою. Приходи, когда хочешь. Ты скоро научишься понимать меня без слов. Видеть будешь. Большой эгоизм в тебе.

«Почему это он меня эгоистом обозвал? – возвращаясь в Хайфу, рассуждал Максим вслух по образовавшейся у него еще в детстве привычке громко разговаривать сам с собой, – надо было расспросить, да времени у меня не хватило, в два часа шеф назначил семинар по моей теме. Приспичило ему, видишь ли, устроить «разборку полетов» – узнать, как у нас продвигается эксперимент! Другой момент не мог выбрать, зануда.

Нет, Шимон как-то иначе сказал. А, вот, «Большой в тебе эгоизм». Даже как будто с одобрением, а не с укором. Просто констатировал как факт и все. Не сказал бы я, что эгоист, всегда думаю о других, не скуплюсь… Прижимист, конечно, но это скорее от тотального отсутствия денег, а вовсе не из жадности. Что же он имел в виду? Он ведь не осуждал меня за эгоизм, а то сказал бы другим тоном. «Какой, мол, ты ужасный эгоист!». Неужели они всерьез верят в переселение душ!? Чушь какая-то дремучая! Надо будет Сеньку расспросить, пусть объяснит мне, что к чему. Приеду в следующий раз более подкованным! Вот, Шимон удивится…, а то я, наверное, кажусь ему круглым невеждой. Он ведь привык общаться с себе подобными, они-то не задают таких глупых вопросов, каббалисты его…».

После семинара Семен зазвал Максима к себе домой.

– Пойдем, пойдем, сиротинушка, жена нас ждет. Наготовила всего, обещала беляшей твоих любимых нажарить, не терпится ей тебя проинтервьюировать, как там народ знакомый в городке живет, кто, чем дышит. Скучает она по подругам.

– Ладно, борода, веди меня к своему хлебосольному столу, только давай пройдемся пешочком, надо ноги размять, а то отсидел все, что мог на этом сборище научных ведьмаков. Заметь, как я стал интеллигентно выражаться!

Вечер и, правда, располагал к прогулкам. Он был тихий, мягкий и нес в себе аромат израильской жаркой осени. Друзья оставили машины на стоянке возле Техниона и отправились неспешными шагами вдоль чистенькой, почти пустынной улицы.

– Ну, как твоя поездка, – иронически полюбопытствовал Семен, – повидал своего «большого мудреца»?

– Да, – отозвался неохотно Максим, явно не желая опять подвергаться скептическим нападкам друга, – но эта встреча только добавила мне вопросов.

– Что же ему их не задал? Или он не пожелал отвечать? Я тебе говорил, что каббалист никогда не подпустит близко к себе первого встречного. Они даже друг с другом осторожничают, могут и не открыться один другому, если не захотят.

– Не в этом дело, времени было мало. Скажи мне, – резко повернув к Сене лицо, выпалил Максим, – вы, каббалисты, действительно, верите в переселение душ? А еще говоришь каббала серьезная наука. Ты же, как физик, должен понимать, что реинкарнации не существует.

– Ничего я не должен. Рабаш, например, сравнивал этот переход со сменой одежды и говорил об этом так: «Вот, утром встал, помылся, надел новую рубашку – это и называется «заново родился».

Если ты будешь существовать в правильном, истинном объеме Мироздания, то есть, ощущать Творца, ах, прости, Природу, всеобщие законы вселенной, единство всех душ, то перестанешь воспринимать материальную жизнь и смерть, как необратимые, страшные события своего личного бытия. Они просто будут его этапами.

В Мироздании ничего не исчезает, уж с этим-то ты не поспоришь – просто мы в своих ощущениях поднимаемся на такой уровень, где вся значимость этих ценностей становится иной. Запомни: в самом Мироздании ничего не меняется, только наше восприятие, но оно меняет все.

– Я себя чувствую, как ежик в тумане из детского мультика. «Лошадка, лошадка!» А никого не видать. Понимаешь, я махровый материалист, дома у нас сроду в Бога никто не верил, это бабка на старости лет к длиннополым начала бегать, но скорее из любопытства, да модно стало. Все подружки потащились, и она за компанию. Знаешь ведь ее патологический коллективизм.

– Конечно, свои убеждения за одну беседу не поменяешь, возможно, я плохой толмач, могу только поделиться своими знаниями…

– А зачем, ради чего это нужно? Какой в этом смысл?

– Нисхождение в наш мир необходимо только для того, чтобы подняться в ту точку, из которой спустился, но полностью исправленным, совершенно включенным в другие души, став опять единой духовной конструкцией Адам Ришон равной Творцу. Есть, конечно, особые души, которые спускаются из самого высокого корня в системе Адам. Существует душа, которая нисходит в воплощение всякий раз, когда происходят великие исторические события. Рядом с ней души поменьше, вспомогательные, но имеющие к ней прямое отношение.

У великого каббалиста Ари есть сочинение «Шаар Гильгулим» или «Врата Кругооборотов», где он описывает все возможные кругообороты, которые проходят души в нашем мире. Как и в кого они воплощаются на земле, каким образом происходит их перетекание из тела в тело, но это сложный материал, его на пальцах не объяснишь. Для того чтобы научиться понимать структуру общей души, нужно находиться хотя бы в минимальном ощущение Высшего мира, наравне с пониманием нашего.

Смотрю, я тебя окончательно запутал.

– Да, чем больше ответов я получаю, тем больше вопросов у меня возникает! – горестно вздохнул Максим. – Наверное, от этого у меня разыгрался зверский аппетит! Каббалисты, интересно, порицают чревоугодие?

– Уверяю тебя, им нет никакого дела до прихотей грешной плоти! Разве в твоей власти преодолеть потребности тела? Оно подтянется вслед за душой, ты не поверишь!

Таисия Петровна ежедневно передавала по телефону донесения с места своих боевых действий. Сначала Максим был обеспокоен тем рвением, с которым она окунулась в новую жизнь, но потом махнул на все рукой, и лишь терпеливо выслушивал ее живописные, пространные словоизлияния.

– Ты только не смей обвинять меня в вероотступничестве, Максик! – заявила она грозно на третий день своего пребывания в странноприимных стенах каббалистической Академии. – Я записалась в класс для начинающих! У нас такой очаровательный инструктор! Чем-то на Сенечку похож…

– Интересно чем?

– Ну, борода и все такое…

– Да, поразительное сходство! На двоих одно лицо!

– Немедленно прекрати высмеивать моего учителя, этого я тебе не позволю! Ты своим цинизмом в состоянии потушить даже самый жаркий костер благородного рвения. Я тебя знаю. И потом, тебе, может быть, не известно, что каббала никакая не религия, а наука, как и твоя физика?

– Ты уже объяснила им, как пользоваться колодой Таро? – не удержался Максим.

– Все! Я кладу трубку! Больше ты не услышишь от меня ни слова!

Однако через полчаса она сменила гнев на милость, будучи, видимо, не в силах справиться с объемом получаемой информации в одиночку, и позвонила опять.

– Так вот, я продолжаю. У них совсем мало было великих каббалистов, всего пять или шесть, но зато каждый из них создавал особую методику проникновения в Высший мир для своего поколения. Смотри: Авраам, Моисей, Рашби, Ари и Бааль Сулам. Кажется, никого не позабыла. Мы сейчас проходим про Моисея. Это он Библию написал, вернее, Пятикнижие, по-ихнему она называется Тора. Оказывается, мы совершенно не умеем ее читать! Там совсем не про то написано! Это сплошная аллегория! Я пока не знаю, что именно подразумевается под сотворением мира, но обязательно выведаю! Потом тебе расскажу.

– Ты, небось, в отличницах ходишь со своим патологическим честолюбием?

– Да, уж не троечница! – с гордостью ответила бабка, – я же актриса, у меня тренированная память. И еще я записалась на курсы иврита, хочу изучать первоисточники в оригинале. И вообще, иврит такой музыкальный, особенно в женских устах!

– Да, это круто!

– Смеешься, думаешь, наверно, что я старуха? А старость – это вовсе не возраст, это состояние души! Не сомневайся, выучу, мне приходилось такие огромные роли заучивать, ни разу не забыла текст, мне и суфлер никогда не был нужен, даже партнерам подсказывала, помню, как в «Марии Стюарт»…

Максим отстранил трубку от уха на безопасное расстояние, и уткнулся в монитор, точно зная, сколько времени займет рассказ про «Марию Стюарт». Он подал реплику в самый нужный момент:

– Ты только под гильотину не суйся, ради всего святого! Во всем слушайся Татьяну, советуйся с ней, как поступить, ты ведь совсем не знаешь местных обычаев, а рот у тебя не отдыхает…. Ляпнешь что-нибудь ненароком и обидишь хорошего человека…. Какие еще подвиги за тобой числятся?

– Это потом. Наш наставник рассказал забавную историю из жизни Моисея, то есть, Моше. У него бала жена Ципора и сыновья, о которых ничего не известно, а еще много почтенных учеников. Среди таковых числился и трудолюбивый, но не блещущий большим умом помощник по имени Иошуа, который был троечник, но каждый день расставлял стулья для занятий, а потом убирал их на место. Эти важные бородатые господа приходили, и даже ни разу не удосужились поинтересоваться, а кто же готовит зал для их уроков! Так, вот, когда учитель умер, он завещал продолжать его дело одному только Иошуа, потому что знания Творца вошли в него в первую очередь, но в виде свойств, именно потому, что он помогал учителю таким простым способом. Так он сделался приемником Моисея и руководителем народа, а все эти фарисеи остались с носом!

– Разве они были фарисеи?

– Ну, какая тебе разница, любишь ты придираться к словам. Я хотела сказать «семьдесят старейшин», просто я еще иногда сбиваюсь на христианскую терминологию.

– Поучительная история, но сдается мне, что она должна послужить преамбулой к какому-то твоему деянию…

– Я записалась помогать девочкам на кухне, они немного неопытны по части сервировки стола…, но зато прекрасно готовят, охотно делятся рецептами, не то что – наша соседка Муся! Бывало, спросишь у нее какой-нибудь рецепт, она, конечно, с удовольствием тебе расскажет, глазками своими голубыми чистосердечно похлопает, но что-нибудь да утаит, причем, самое важное! Придешь домой, начнешь стряпать, а получается совсем не то! Эти – нет, эти – такие доброжелательные, милые. Я даже иногда помогаю им чистить овощи, чем я хуже Иошуа? Всякая работа почетна, но самое главное – ты стоишь или сидишь?

– Сижу, конечно, стоя тебя не переслушать, ноги отвалятся.

– Это хорошо, а то ты упадешь, как узнаешь – у них одноразовые фартуки!

Максим и старец неспешно шагали по тропинке, полого поднимающейся к вершине одной из поросших леском горок, расположенной между Цфатом и поселком Мерон. Шимон, как обычно, был углублен в свои мысли, и суровое, непроницаемое выражение лица, придавала ему сходство с камнем. Он не счел необходимым сообщить своему молодому другу подробности о цели их похода, а только лаконично сказал: «В пещеру идем».

Любопытство Максима было на пределе, но он опасался докучать старцу своими приставаниями, все еще памятуя его недавнюю бурную вспышку гнева. Однако и молчать тоже был не в силах, а потому осмелился через некоторое время осторожно нарушить сосредоточенное раздумье своего спутника.

– Я, вот, не очень понял про свой эгоизм. Это хорошо, что у меня он большой или плохо?

– Нисходят из Адама души, телесные желания развиваться начинают в нашем мире, эгоизм растет, растет. Нулевой этап, потом первый, второй, третий, четвертый. Живешь один и то кушать хочешь, совокупляться, семью, детей. Затем, богатства хочешь, потом славы, почестей. После этого знаний тебе подавай, больше других знать хочешь. Когда пройдешь все этапы, проснется точка в сердце, можешь духовного захотеть. «Для чего живу, – подумаешь?», и пожелаешь постичь Творца.

– И так каждый на протяжении своей жизни?

– Многих жизней, для того и кругообороты нужны, чтобы человек мог все пройти. Люди жили давно на земле, но Адам был первый, у кого точка в сердце заговорила, эгоизм зашевелился. Другой раз в Аврааме, потом в Моисее. Третьим Рашби был, четвертым Ари, и Бааль Сулам пятым.

– То есть, если я правильно понял, эти великие каббалисты знаменовали собой этапы развития эгоизма?

Шимон согласно кивнул, а потом, помолчав, прибавил так тихо, что Максим едва расслышал его слова: «Одна душа приходила. Давала нам методику постижения Высшего мира…».

Чрезмерно развитое воображение, как всегда, сыграло с Максимом предательскую шутку. Услышав слово «пещера», он мигом нарисовал себе опасную тропу меж отвесных скал, ведущую к тайному убежищу одинокого анахорета, искусно спрятанному в никому неведомом месте. И потому, разочарование, постигшее его при виде бетонированной дорожки, и ведущих от калитки вниз к площадке перед пещерой ступеней не поддавалось описанию. Во дворе, внутри ограждения было сооружено несколько каменных столов со скамьями, на одну из которых старец предложил ему присесть. «Подождем. Сейчас люди уйдут, мы одни зайдем».

Наконец, они вошли под невысокие неровные своды пещеры, по периметру которой располагались возвышения, напоминавшие надгробья. На некоторых из них горели свечи, оставленные, видимо, кем-то из тех, кто только что покинул это святое место. У входа стоял небольшой шкафчик с книгами, скорее всего религиозного назначения.

Шимон сел на одно из возвышений, и пригласил Максима расположиться напротив, потом закрыл глаза и горячо зашептал что-то на своем языке.

– Родился давно он. – Старец, наконец, перешел на русский, возвысив голос. – Через сорок лет после разрушения Второго Храма. Римляне гонения учиняли за распространение Торы. Шимон бар Йохай укрылся в пещере со своим сыном и, жил в отшельничестве тринадцать лет, питаясь лишь плодами рожкового дерева. Постигли они все сто двадцать пять ступеней духовного возвышения. Пять миров прошли, частичных мер ощущения Творца, Его сокрытия: Асия, Ецира. Брия, Ацилут и Адам Кадмон. Все Лики Его узрели. А затем, с девятью своими учениками познал он и корни всего Мироздания. Душа каждого ученика была одной из сфирот. Все вместе – они составляли духовный парцуф, структуру Высшего мира. Постижение записали в Книге Зоар – Сияние. Было это в момент выхода из духовного постижения в духовное изгнание. И скрыли ее, потому что раскрыться она должна была только через две тысячи лет, в 1995 году. Так в ней и сказано. Всю каббалистическую мудрость содержала в себе Книга. Ученик Рашби записал по-арамейски устройство миров и пути к их постижению иносказательно. Книга Зоар учит, что нельзя использовать духовные силы на благо одних людей и во вред другим. В Природе всегда гармония. Если думаешь, что не так это, не имеешь всех знаний. Оттого и тайны ищешь всюду. Нет их, просто мало знаешь, а все силы из одного источника.

Максим слушал старца, и чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Внезапно начавшийся приступ клаустрофобии завладел его сознанием, губы онемели, пальцы рук отекли, потеряв чувствительность, а в висках ощущалось покалывание. Ничего не замечая, Шимон продолжал свой рассказ.

– Много потом бурь пронеслось над Цфатом. Падал он и поднимался из пепла. Крестоносцы завладели им, и 1140 году построили на развалинах старой крепости свою. Ею потом владели тамплиеры.

При слове «тамплиеры», что-то произошло в затуманенном сознании Максима, он, словно выпал из реальности и переместился в другой мир.

«…А вы, Поль, Хосе и Гийом, отправитесь в Афины, ибо только ваша высокая степень посвящения позволяет мне послать вас троих со столь ответственным поручением. – Великий магистр устало прикрыл глаза потемневшими от бессонницы дряблыми веками и надолго замолчал. – И да храни вас Господь! – продолжил он в том момент, когда друзьям уже начало казаться, что он заснул, – эта миссия самая важная. Даже, если Орден престанет существовать и потеряет все свои сокровища, то будет сущая безделица в сравнении с этой потерей, и потому мы не можем оставить заботу о раритетах на волю случая. Само их существование играет огромную роль в истории Земли и в судьбах цивилизаций. Вам надлежит всегда помнить об этом. Никогда не забывайте и девиз тамплиеров: «Non nobis Domine, non nobis, sed nomiti tuo da gloriam» – «Не нам, Господи, не нам, но во имя вящей славы имени Твоего».

Недалеко от столицы, в горах Греции, есть место, где стояла некогда статуя Безымянному Богу, еще пеласги воздвигли ее в незапамятные времена. Они поклонялись ему, хотя и не знали его имени. Престол пустовал, но он принадлежал единому Богу, у пеласгов не было идолов, как теперь принято считать. Многие сейчас думают, что статуя эта была сооружена лишь для того, чтобы не обидеть какое-нибудь божество, которого греки не знали, или забыли, но этого, единственного, свято чтили задолго до появления в тех местах ионийцев, эолян и дорийцев. Пеласги никогда не были идолопоклонниками, они принесли с собой память о Всевышнем, хотя и не помнили, как его величать. Почти все, кроме старого жреца по имени Нуок. Он слишком долго жил и помнил все. Какой-то невежественный христианин, видимо, счел, что этот Бог такой же идол, как и все прочие в Афинах, потому и разбил прекрасную статую, но постамент ее остался невредимым. В нем, на глубине нескольких метров есть тайник, куда вы и спрячете все артефакты.

Разум и сердце подсказывают мне, что мы не увидимся более, и потому вам нет нужды торопиться назад с отчетом. Напротив, я хочу, чтобы вы поселились где-нибудь поблизости от того места и вели существование скромное, неприметное, охраняя как зеницу ока сокровище, составные части которого наши люди не один десяток лет, рискуя жизнью, собирали по всему миру. Ведь ради них, главным образом, и были организованы Крестовые походы. Некогда, чтобы сберечь их и использовать в качестве подсказки грядущим поколениям, могущественная рука Великого Алхимика швырнула эти артефакты из самого сердца тонущей Атлантиды, чтобы они затерялись во времени и в пространстве. Они упали в разные места и принесли как великую пользу, так и большие беды. Иные добавились позже…. На нас же, храмовников, была возложена миссия: собрать все части вместе и хранить до той поры, когда пробьет заветный час собрать их воедино и использовать по назначению. Нам осталось добыть только еще один… . КНИГУ…. Для этого мы уже предприняли должные меры и отправили своего человека в Цфат.

Ваша инициация позволяет вам рассчитывать на относительно долгую жизнь, но не спасает от удара клинком. Никогда и никому не открывайте тайны, которой отныне владеете вы одни. Если Ордену не помешают грядущие события, вам будет подготовлена смена, а я покажу знак, который должны предъявить те, кто придет после вас охранять артефакт. Будьте мужественны, скромны и осмотрительны, ведите жизнь праведную, аскетическую, как подобает отважным и мудрым рыцарям. Мы не имеем права допустить, чтобы эта реликвия попала в нечистые руки, ибо действие ее непредсказуемо для людей невежественных или злых, хотя сами по себе ее части не несут ни добра, ни зла. Есть силы, которые могут забросить их по оси времени не только вперед, но и назад, чтобы изменить ход истории и существующий порядок вещей, не буду вам объяснять, сколь это опасно.

Теперь перейдем к заботам житейским. Получите у казначея заемные письма, переоденьтесь в приличествующую случаю одежду и вернитесь ко мне с тем, чтобы я мог лично вручить то, что надлежит вам хранить на протяжении всей оставшейся жизни. Для удобства я разместил раритет в три дорожных сумы, которые обычно носят простые пилигримы. Вещи эти легкие и простые, они не могут вызвать ни зависти, ни удивления у тех, кто пожелает заглянуть в ваши котомки, кроме, разве, вас троих…, вы же должны поклясться, что не проявите пустого любопытства, и откроете свои мешки лишь в самом крайнем случае. Если вы беспрепятственно достигнете места, которое я вам указал, положите артефакт в тайник прямо в холщевых сумках. Туда же другой посланник доставит сопроводительное письмо, искусно спрятанное в тайном предмете. Поверьте, я говорю все это отнюдь не потому, что не доверяю вам, а исключительно, в целях вашей же безопасности. Чем меньше будете вы знать, тем проще и естественнее будет ваше поведение. Думаю, мне нет нужды так же напоминать вам о запрете для любого рыцаря извлекать личную выгоду или просто использовать свою силу».

Рыцари с благоговением поцеловали Магистру руку, и, не мешкая ни минуты, отправились выполнять его предписания, а их место в его кабинете занял другой визитер, укутанный с головы до пят в просторный темный плащ, пыльный и изрядно забрызганный грязью.

– Ну, говорите же скорее! – Вся сдержанность Магистра мигом улетучилась, как ледок под жарким солнышком, – вашим людям удалось обнаружить тайник, в котором спрятана Книга?

– Увы, мне пока нечем Вас порадовать. Трудно сквозь толщу веков…

– Ах, оставьте свое красноречие, или вы забыли, с кем говорите? Меня совершенно не интересуют ваше ханжеское словоблудие, которым вы уже столько лет прикрываете свое бессилие выведать в Цфате местонахождение Книги Зоар!

– Имейте же терпение, Ваша Светлость, мои люди рыщут по всему Цфату уже несколько лет! Мы проверили почти все пещеры в его окрестностях, но, к великому сожалению, так ничего и не обнаружили. Дайте же нам еще немного времени, я, кажется, нашел человека, который сможет нам помочь в этих поисках.

– Неужели вы не понимаете, что времени у нас совсем не осталось! – Воскликнул Магистр, метнув в своего визави испепеляющий взгляд. – Орден доживает последние дни, а это повлечет за собой потерю наших позиций во всех уголках земного шара, и уж, конечно, в Цфате! Я получил секретное донесение, что мамлюки готовят наступление. Их цель – завладеть цитаделью тамплиеров в Цфате, а Бейбарс, это не Саладин, который оценил стойкость и мужество защитников крепости, и дал возможность пленникам беспрепятственно уйти в Тир!

– Осмелюсь Вам напомнить, как коварно повели себя мусульмане в последствии…

– Не думаете же вы, что я мог об этом забыть! Но то были другие времена… Тогда Дамаску было выгодно сохранять с тамплиерами добрые отношения, его вполне устраивало наше присутствие в Цфате, так как крепость играла важную стратегическую роль, оттуда прекрасно просматривалась дорога Дамаск – Акко!

– Дайте мне еще неделю! Клянусь, я добуду Книгу Зоар!

– Вы все равно не оставляете мне выбора, – промолвил Магистр устало, – действуйте жестко, используйте подкуп, шантаж, силу! Словом, мне нужен результат! Не позднее недели Книга должна быть в наших руках! Иначе будущее всего мира будет развиваться уже не по моему сценарию, – добавил он так тихо, что посетитель, уже направлявшийся поспешными шагами к выходу, не смог его расслышать.

– Этим человеком был я! – Услышал Максим искаженный болью голос старца, с трудом возвращаясь к действительности после своего странного путешествия во времени. – Это я, несчастный, нашел тогда тайник Шимона бар Йохай и взял из него Книгу Зоар! Почему Творец не испепелил меня своим карающим благородным огнем! Почему не смыл меня с лица земли водами потопа в тот момент, когда моя грешная рука коснулась Книги!

– Как это произошло, почему вы согласились? – изумился Максим, сжимая руками раскалывающуюся от боли голову, – разве нельзя было спрятаться от тамплиеров, убежать, наконец, из Цфата? Что вам помешало так поступить?

– Они взяли в заложники мою больную жену и единственного сына… Им грозила смерть. Я был тогда молодой, совсем не знал каббалы, и не понимал всей тяжести своего греха.

– Что же было потом? Вы отдали ее тамплиерам?

– Нет. Спрятал Книгу я в потайном месте, чтобы обменять ее на жизнь моих родных. В условленное время должны были встретиться мы. Но тогда мамлюки атаковали крепость. Они убили мою жену, а спас сына молодой воин-тамплиер, это был ты. Я уже не смог пробраться в осажденном городе к своему тайнику, чтобы вернуть Зоар на место. Враги могли поймать меня и сжечь драгоценную рукопись, как сожгли множество древних манускриптов. Все, что произошло с Книгой потом, я узнал уже в другом кругообороте. О ней позаботился Ари. Если бы не он, то Книга пропала бы навсегда.

– А это правда, что тамплиеры собирали по всему миру артефакты Атлантиды? – голос Максима упал до шепота, – неужели она, действительно, была!

– Выдумки все, – ответил презрительно старец. – Сказки они любили, может, верили в них, всерьез, а, может, людей своих дурачили, чтобы побольше богатства скопить.

– Но ведь потоп-то был! Или Библия тоже лжет? А вдруг это и было в тот момент, когда затонула Атлантида!?

Старец взглянул на Максима сочувственно и коротко сказал:

– Потоп – совсем не то, что ты думаешь. Вода – это свет жизни, а земля – желание. Эрец…

Однако развивать эту мысль Шимон не стал, а вернулся к вопросу, который в данный момент занимал его мысли, куда больше пустых фантазий об Атлантиде.

– С тех пор я искупаю свою вину. Тогда и стал я изучать каббалу, чтобы понять всю тайну Книги Зоар. С трудом давалось мне проникновение в Высший мир. Преодолевал я каждую ступень тяжело. Творец не хотел открывать мне Свои Лики, потому что получил я ради получения, без экрана…. Вот, уже много кругооборотов добиваюсь я постижения по крупицам. Но пришел ты, встретились мы, значит, час искупления близится. Сделать осталось кое-что.

– Что же, что! – Прокричал Максим, вцепившись в руку старца.

– Самую малость… найти завещание Ари…

– Я могу вам чем-то помочь? – Максим сразу же вообразил себе череду увлекательнейших приключений.

– Нет. – Старец отрицательно покачал головой, – у тебя еще кли нету, чтобы получать в него такой свет.

Столько тайн за один раз Максим выдержать не мог. Голова его гудела, перед глазами мелькали яркие, огненные разноцветные «змейки», мешая видеть окружающую картину. Ему хотелось на свежий воздух, подальше от этого странного места, от Шимона с его страданиями и угрызениями совести. Он кинулся к выходу из пещеры, оставив старца наедине со своими горестными воспоминаниями, и пустился во всю прыть по пологому склону горы, не разбирая дороги.

Ночь Максим провел отвратительно. Он спал, как говаривали у них на физтехе, «квант ами». Странные, фантастические и вместе с тем до мелочей реальные сны измучили его окончательно. Сначала к нему домой пришел старец с огромной алой розой в руках и назидательно изрек: «Как роза среди шипов. Потому что есть роза и есть роза, что роза она между шипов есть в ней красное и белое».

Потом он указал Максиму на лепестки, приговаривая: «…5 лепестков крепких, окружающих розу. И эти 5 называются спасение. И эти 5 ворот. И об этой тайне написано, чашу спасения подниму, это чаша благословения. Чаша благословения должна быть на 5 пальцах и не более, как роза сидит на 5 лепестках сильно подобных 5 пальцам. И роза это она чаша благословения, от Элоким два до Элоким три 5 слов. Отсюда и далее, свет создан и скрыт, соединен в союзе том и вошел в розу и вывел в нее семя. И это называется древо, дающее плод, которое посадили в нем. И это семя существует в букве союза действительно».

Максим открыл глаза, ожидая увидеть Шимона и решительно поставить ему на вид, что неприлично врываться к человеку ночью и нарушать его сон, как будто нельзя было оставить до утра этот поучительный, но весьма туманный ботанический экскурс. В комнате было темно, тихо и пусто, однако в воздухе отчетливо витал аромат роз.

«Наверное, из открытого окна натянуло, у них тут везде клумбы, да розарии…, у нас бы давно ободрали и на базар снесли, – успокоил себя Максим, повернулся на другой бок и сделал еще одну попытку уснуть.

Шимон тот час вернулся, занял свое место и продолжил твердить о тайне, которая содержалась в Книге Зоар, на все лады.

Несколько раз за ночь Максим вскакивал, включал свет, пил воду, даже достал из холодильника пакетик со льдом и протер им пылающее лицо, – все было напрасно. Старец упорно появлялся, стоило Максиму не мгновение забыться коротким тревожным сном.

Утро он встретил, хоть и обессиленный, но с большим облегчением.

«Наконец-то можно отправиться на работу и загрузить голову реальными задачами! – Подумал он с энтузиазмом, – благо, дел, действительно, невпроворот». Но, дотащившись кое-как на ватных ногах до ванной, Максим понял, что переоценил свои возможности. Он просто физически был не в силах добраться до Техниона. Его сильно лихорадило, а мозги находились в «плазменном» состоянии. Превозмогая озноб, Максим набрал номер Сени и, стуча зубами, попросил друга о помощи.

– Борода, ты способен на тимуровский поступок?

– Что случилось? – Весело и с готовностью отозвался тот.

– У тебя есть аспирин? Что-то меня знобит. Понимаешь, протер вчера с дуру лицо льдом, очень ночь была душная, и вот – результат на лицо! То есть, на лице…

– Жди, – тотчас отозвался Сеня обеспокоенным голосом. – Скоро буду. Может, тебе еще что-то прихватить?

– Можно и стрихнин, – попытался мрачновато пошутить Максим, – ну, в крайнем случае, хлороформ….

– У-у-у, как у нас все запущено! – констатировал Семен, взглянув на бледное лицо и ввалившиеся, обведенные темными кругами глаза друга. – Может, врача вызвать?

– Нет, это лишнее, я сейчас отлежусь и буду, как огурец.

– В смысле, зеленый и пупырчатый? Рассказывай быстро, как ты дошел до жизни такой!

– Мы вчера со старцем в пещере Рашби были, – неохотно отрапортовал Максим, – мне показалось, что там дует, а я сквозняки плохо переношу.

– Так, так, так. В пещере, значит? Небось, старец твой поучал тебя, мозги компостировал? Сколько раз говорил, не встречайся ты больше с ним! Никакой он не каббалист, я тут всех мудрецов в округе знаю, а про твоего Шимона никто не слышал даже! Нет такого старца, не существует! Шарлатан он. Все, кого я спрашивал, так думают.

– Наверно, ты прав, старик, вечно я куда-нибудь вляпаюсь, это все мое неуёмное любопытство.

– Мой тебе совет: выпей вместо аспирина пару рюмок водки и ложись спать. Это самое лучшее лекарство. Когда у меня бывают падения, я так и поступаю.

– А… так, у меня «падение»? – уныло переспросил Максим, – и с какой высоты, как думаешь?

– К счастью, с небольшой…

– Он сказал, что у меня кли нет… Это диагноз?

– Диагноз я тебе и без старца твоего поставлю: ярко выраженный синдром поиска приключений на свою… голову. Сделай, как велю: шмольни водочки и на боковую, а я вечером навещу тебя, горемычного. Смотри, как у тебя тут хорошо: тихо, прохладно и даже розами пахнет…

При этих словах Максим застонал, провожая друга тоскливым взглядом до двери.

Однако совет Сени оказался совсем не плох. Выпив подряд три стопки ледяной водочки, Максим почувствовал, как озноб пошел на убыль, а все приключения вчерашнего дня и последовавшей за ним ночи, словно растворились в ярком солнечном свете. Даже сам Шимон стал теперь казаться ему фигурой весьма условной, чисто символической, словно фантом какой, или призрак.

«Надоели они мне со своей каббалой до смерти!», – сказал он сам себе и спокойно уснул.

Однако совсем скоро безмятежный сон Максима был нарушен назойливым телефонным звонком. «Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал», – бормотал он, мечась по комнате, не в состоянии определить, какой телефон звонит: сотовый или домашний. Не успев произнести традиционное «алло», он услышал в трубке взволнованный бабкин голос.

– Я всегда говорила: нечего таскаться в Египет! Взяли моду! Не успеют завестись в кармане лишние триста долларов, так, надо немедленно свезти их в Египет, и там спустить все до последнего цента!

– Да, что случилось-то? Можешь ты толком объяснить, – Максим начал терять терпение.

– Представляешь, у нас «Египтом» называют эгоизм!

– У кого это «у нас»?

– У каббалистов, само собой, разумеется, – фыркнула бабка возмущенно.

– Прости, не подумал…

– А надо бы, я ведь, кажется, довела до твоего сведения, что посещаю занятия по каббале.

– Ладно, если ты такая продвинутая, расскажи мне, что у вас говорят о том, как выплыла наружу Книга Зоар? Если вы это уже проходили, конечно. Только поподробнее, пожалуйста.

– По этому поводу есть соответствующая литература, – назидательно произнесла бабка. – Ты мне как всегда отвечаешь на все мои «технические» вопросы? «Учи мат. часть!». Наконец-то настал мой час: «Возьми книгу и прочитай».

– Ладно тебе, я и не знал, что ты такая мстительная. Просто в твоем изложении я как-то лучше все осмысляю, видимо, мы с тобой на одной ступени постижения находимся…

– Что значит, «на одной»! Это на какой же?

– Ну, на той, откуда не больно падать… Ладно, не сердись, просто я сегодня не слишком добрый и можешь считать, что устраиваю тебе экзамен. Это ведь я спонсирую твое пребывание в стенах Академии.

– Лишь бы попрекнуть… Так вот, слушай! Это поистине детективная история! Агата Кристи – отдыхает. Книга Зоар хранилась у некоего каббалиста, а когда тот умер, то его жена быстренько продала ее. Другой каббалист вдруг обнаружил на рынке свитки, пергаментные листы которых, используются, чтобы заворачивать в них покупателям товар. При ближайшем рассмотрении он понял, что на них записан мудреный каббалистический текст, и немедленно попытался спасти хотя бы часть из них. Это и оказалась Книга Зоар в том виде, в каком она дошла до нашего времени. Затем, этот труд попал к испанскому каббалисту Моше де Лиону, которому так же не повезло с женой, потому что, когда и он умер, то предприимчивая особа тоже быстренько распродала библиотеку своего муженька по-дешовке случайному издателю. Тот был далеко не глуп, и тот час начал тиражировать обнаруженную в ней таинственную рукопись. Таким образом, Книга Зоар неожиданно увидела свет задолго до указанного в ней самой времени. К сожалению, многое из нее безвозвратно утеряно, сегодня она включает в себя только каббалистические комментарии на отдельные главы Пятикнижия Моисея. Уф! Видишь, какая у меня уникальная память! Я тебе почти дословно всю лекцию пересказала. Вот, только я сделала совершенно определенный вывод из этой прискорбной истории.

– Любопытно услышать, – отозвался Максим, хотя сам тон, каким бабка произнесла последнюю фразу, ему уже не понравился.

– А такой: нельзя каббалисту жениться на ком попало. Надо, чтобы жена тоже изучала каббалу, иначе она может подставить не только собственного мужа, но и все его великое учение!

Получив всю эту информацию, Максим задумался. Он вспомнил все, что произошло с ним в пещере, рассказ старца, а особенно последние слова о поиске завещания Ари. «Тайн становится слишком много, думаю, мне не следует так легко сдаваться и отказываться от поисков, которые намерен предпринять Шимон! Мало ли какие еще увлекательные приключения могут со мной произойти! Не будь идиотом, Макс! Жизнь – интересная штука!».

Такой поворот в собственном мировоззрении сильно воодушевил Максима, и он решил, не откладывая своего намерения в долгий ящик, прямо сейчас двинуться к старцу.

«А то удалился прошлый раз по-английски, неудобно как-то, может, он обиделся на меня за такое хамство. Человек мне душу, можно сказать, открыл, а я повернулся к нему спиной и, ни слова не говоря, дал деру! Все равно сегодня на работу не пошел, так, надо использовать свободное время с пользой».

Он, было, совсем уже собрался идти, но в эту самую минуту позвонил Сеня.

– Ну, что ты там, болезный? Жив еще?

– «Не дождетесь!», как говорит наш президент. Я в полном порядке, благодаря твоему попечительству.

– Это хорошо, тогда дуй сюда, кое-какие результаты появились. Надо обсудить.

– Вечно у вас все не кстати, помереть спокойно не дадут, ладно, сейчас приеду.

Эта вынужденная отсрочка показалась Максиму по зрелому разумению, как нельзя более своевременной. «Может, и хорошо, что я не помчался сейчас туда. Если он обижен, то пусть остынет, чуток, авось, да, забудет про мою невежливость. И потом, хорошо бы Сеньку к старцу заманить, как-нибудь изловчиться и их познакомить, будто случайно. Пусть этот скептик, Сеня мой, потолкует с Шимоном, и даст мне отзыв: каббалист он или нет. Раз уж он такой опытный, то ему и карты в руки».

Семен отнесся к идее познакомиться со старцем без большого воодушевления.

– Ерунду ты затеял, приятель, – раздосадовано сказал он. – Ты совсем не знаешь каббалистов. Если даже один из них при встрече не пожелает открыться другому, то и очень большой каббалист ничего не сможет сказать о том, на какой ступени постижения этот человек находится. Он может скрыть свой экран, даже пьянчужкой прикинуться, забулдыгой каким-нибудь, никчемным человеком, и ничего тебе не покажет.

– А вдруг захочет? – Продолжал настаивать Максим. – Да, и совсем не обязательно тебе с ним о каббале толковать, просто побеседуешь о погоде, о здоровье и достаточно.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Если он большой каббалист, то сразу поймет, что я не слишком далеко продвинулся в духовном… Скорее всего, он не пожелает создавать со мной общее кли для совместной работы.

– Как это? Я не понимаю твоей терминологии! Говори по-человечески, пожалуйста.

– Извини… Представь себе, что мы с тобой два физика, погруженные в общую проблему. Мы решаем ее, работаем с ней на одном уровне понимания, нам даже слова не нужны. Так же и два каббалиста. Чтобы успешно взаимодействовать, оба они должны уже пребывать в корнях, то есть, работать с экранами, а так же понимать названия из нашего мира, из ветвей.

– Не сильно ты меня просветил, и все же, ответь мне, ты поедешь?

Семен только покачал головой, не давая другу окончательного согласия на эту очередную авантюру, и, наконец, сказал:

– Хорошо, я подумаю. Сейчас все равно не получится, у нас работы по горло, а до выходных еще целая неделя. Но повторяю, не верю я в эту затею.

Однако, видя, как друг бьёт копытом от нетерпения отправиться к своему старцу, Семен, скрепя сердце, все же дал согласие сопровождать его в этой поездке.

– Хорошо, я с тобой поеду, но при одном условии: никакого вранья и выкручивания рук. Я сам решу, говорить мне с ним или нет.

– Ладно, ладно, о Великий! Твои сапоги попирают Вселенную! Я не буду ничего тебе навязывать, поступай по своему усмотрению.

Подойдя к домику старца, Семен сказал:

– Ты иди, а я тебя пока подожду в сторонке. Не хорошо врываться вдвоем с незнакомым человеком, не имея на это согласия хозяина.

Максим постучал, ему открыла женщина, и, выйдя на улицу, притворила за собой дверь.

– Здравствуйте, я могу повидать старца Шимона? – Вежливо спросил Максим.

Женщина отрицательно покачала головой.

– Его нет дома? А могу я его подождать? Я его хороший знакомый из Москвы.

Собеседница, если можно было назвать так человека, не вымолвившего ни единого слова, только недоуменно пожала плечами. Тогда Максим окликнул Сеню и попросил вступить с женщиной в диалог, догадавшись, что она, видимо, совсем не говорит по-русски.

Перекинувшись с ней несколькими словами, Семен сказал другу:

– Старца уже неделю нет дома, с того самого дня, как вы ушли вместе с ним, и жена не знает, где он может быть. Пойдем, нам здесь больше нечего делать.

Вежливо простившись, они ушли.

– Как же так, – забеспокоился Максим, – а вдруг с ним что-то случилось! Может, надо в милицию заявить, дать словесный портрет, сказать, где и когда я его последний раз видел… Нельзя же оставлять все на самотек! Ведь живой человек, и не молодой уже.

– Не суетись, – остановил его Семен. – У каббалистов есть такое понятие «выйти в изгнание». Они могут просто взять и уйти из дома, куда глаза глядят. Побродить по белу свету и вернуться. Наш Учитель говорил, что он очень боялся, чтобы Рабаш не поступил так же в один прекрасный момент, признаки были…. Бааль Сулам вообще часто вел занятия, не показываясь ученикам на глаза. Сидел за полуоткрытой дверью, а они занимались в соседней комнате, не видя его неделями, и только проходя мимо двери, здоровались с Учителем, а он им отвечал.

– Значит, если ты допускаешь, что Шимон мог «выйти в изгнание», стало быть, он – каббалист!

Семен немного сконфузился оттого, что его приперли к стенке, и только сказал:

– А почему нет? Я ничего не отрицаю, а делать выводы можно только, опираясь на конкретные факты.

– И все же, давай смотаемся к пещере, а вдруг он еще там! Может, ему плохо стало, и его приютил у себя кто-нибудь из местных?

– Хорошо, я готов, чтобы успокоить твою совесть.

Само собой разумеется, что старца в пещере они не обнаружили. Побродив некоторое время без всякой цели и надежды в ее окрестностях, Семен заявил со всей твердостью:

– Самое лучшее, что мы можем сделать, это отправиться домой. А, спустя несколько дней, наведаться к нему опять. Хотя я не вижу в этом особого смысла. Если бы с ним что-то серьезное случилось, то жену непременно бы оповестили. Тут информация распространяется быстро. Страна у нас очень уж маленькая.

На самом деле, Семен был обеспокоен исчезновением старца гораздо больше, чем показал другу, и совсем по другой причине. Он прекрасно понимал, что Максим оказался, мягко говоря, в щекотливой ситуации. Если Шимон, действительно, пропал, то могут найтись свидетели, которые подтвердят, что видели, как они вошли в пещеру вдвоем, а спустя какое-то время, Максим пулей выскочил оттуда и бросился бежать. Поэтому, когда друзья сели в машину, чтобы пуститься в обратный путь, Семен со всей строгостью спросил:

– Пожалуйста, повтори мне слово в слово, о чем вы разговаривали со своим старцем? Может быть, что-то натолкнет меня на мысль, куда он мог деться?

– Понимаешь, старик, не могу! Хоть убей! Права не имею. Это не моя тайна.

– Какие тайны! Любишь ты в шпионов играть! Пора бы уже и повзрослеть. Ну, хорошо, не хочешь повторить весь ваш разговор дословно, скажи хотя бы, на чем вы расстались, что вынудило тебя так поспешно сбежать из пещеры?

– Моя клаустрофобия, только и всего. Я с детства боюсь ограниченного пространства. Ты же знаешь, кажется, эту историю…. Когда я был маленький, мы с родителями поехали в Крым отдыхать. Мама с папой шли впереди, а мы с бабушкой за ними. Обрушилась скала, моих родителей засыпало камнями, когда их откопали, то они уже не дышали. Это несчастье произвело на меня такое сильное впечатление… я, видимо, отождествился с ситуацией, и иногда, во сне, мне кажется, что меня тоже засыпало вместе с ними… С тех пор у меня и началась клаустрофобия.

– Да, я знаю эту трагическую историю, прости, что заставил вспомнить…. Но все же, хоть что-то ты можешь мне сказать, или намекнуть одним словом!

– Шимон говорил что-то о своем давнем грехе, из другого кругооборота, – неохотно промямлил Максим.

– О грехе? Странно. Видишь ли, для каббалиста такое понятие коренным образом отличается оттого, что принятого называть грехом в христианстве. Это состояние, когда человек отклоняется от цели творения, представляя себе духовный мир в материальном виде. Поэтому у нас запрещено рисовать духовные образы. Наш Учитель рассказывал, что однажды он принес Рабашу тоненькую брошюрку, выпущенную одним «каббалистическим обществом». На первой странице был изображен человек, а напротив каждой части тела обозначены сфирот. Рабаш, бросив мимолетный взгляд на рисунок, закрыл глаза рукой и закричал: «Убери немедленно! Нельзя на это смотреть!». То был инстинктивный порыв, следствие ступени, на которой он находился. Казалось бы, пройдя все, чего ему было бояться? Он испугался, что может «заразиться» тем, что находится на неживом уровне самой примитивной ступени, и пришел в ужас от возможности получить от нее материализацию духовного! Каббалист должен опасаться подхватить «духовный вирус», потому я и не понимаю, что же имел в виду Шимон?

– Прости, старик, больше я ничего не имею права тебе сказать!

– Ладно, если что – наймем толкового адвоката, но уж ему-то тебе придется выложить все на чистоту!

– Он сочтет меня сумасшедшим… – прошептал Максим. – В таком случае, еще не известно, где лучше оказаться: в тюрьме или в психушке…

Максим вылез из машины возле своего дома, наотрез отказавшись пойти к Семену на обед.

– Прости, борода, мне надо остаться одному. Я, действительно, хочу сейчас разложить по полочкам весь наш разговор со старцем. Может, мне придет в голову какая-нибудь умная мысль. И поверь: если бы я только мог…, но это не моя тайна, точнее, не только моя. Все так запутано…

Семен лишь покачал головой в ответ на его слова, с сочувствием глядя на друга: «Слишком много перемен произошло в его жизни, огромный объем новой информации свалился, воспринимать которую, он совершенно не был готов. Чем я могу ему помочь? Он должен во всем разобраться сам. Нет насилия в духовном…».

Перебирая в памяти подробности разговора в пещере, Максим поднимался по лестнице пешком. Преодолевая последний пролет, ему показалось, что какая-то тень промелькнула на площадке перед его квартирой, и бесшумно исчезла, словно растворилась в воздухе. Он достал ключи, поднес руку к замочной скважине, все еще недоуменно озираясь по сторонам, как вдруг увидел огромную алую розу, воткнутую в ручку двери.

«Слава тебе, Святой Катодий! – воскликнул Максим любимое шутливое заклинание технарей. – Значит, он жив! Просто Шимон решил отдать все долги! А я разве никому не задолжал? У кого же мои векселя?».

Каждое утро в течение всей последующей недели Семен встречал появление Максима в лаборатории вопросительным взглядом. Однако тот выглядел внешне спокойным, полностью сосредоточенным на научных проблемах, и не давал другу ни малейшего повода для волнений. Наконец, Семен не выдержал и спросил, как всегда, прямо:

– У тебя появилась информация о твоем пропавшем знакомце? Ты даже ни разу не побеспокоился о том, что мы не знаем, где он находится, за последние несколько дней.

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил друг, – что-то подсказывает мне, что с ним не случилось ничего ужасного. Ты же сам говорил, что страна маленькая. Меня бы уже давно в кутузку посадили, случись что-то серьезное.

Было очевидно, что Максим всеми силами старается развеять беспокойство друга, но знает явно больше, чем говорит.

– И что же, мы поедем в воскресенье к его жене, или ты передумал?

– Нет, почему, поехать, конечно, можно, только не добавим ли мы ей беспокойства нашими настойчивыми визитами. Возможно, она и в тот раз прекрасно знала, где он находится, да не захотела говорить об этом посторонним людям. Она ведь меня-то тоже впервые, кажется, видела, мы прежде не пересекались. Я и понятия не имел, что у старца есть жена, думал, что он живет бобылем, отшельником.

– Каббалист не может быть неженат. Так положено. – Промямлил Семен, чтобы что-нибудь сказать, так как прекрасно понимал, что Максим уходит от прямого ответа на его вопросы. – Ну, как знаешь… Как там по-русски говориться: «Баба с возу…».

– Не гневайся, брателла, – поспешил Максим загладить свою скрытность, – что-то я устал от всей этой катавасии. Знаешь, чего я, действительно, хочу? Изучить как можно более подробно историю Цфата. Что там было во времена тамплиеров, в средние века. Ты мне ничего не присоветуешь?

«Опять что-то затевает, – со страхом подумал Семен, – ох, не спроста этот неожиданный интерес», – однако в силу своей природной привычки никогда не отказывать в помощи человеку, который в ней нуждается, если это в его силах, спросил:

– А что, конкретно, тебя интересует? Исторические документы, литературное наследие, политическая ситуация, экономическое состояние? По-моему сейчас в информации недостатка нет, лезешь в Интернет и вытаскиваешь оттуда все, что угодно.

– Да, я и сам толком не знаю, но боюсь, что Интернетом мне не обойтись. Понимаешь, во все времена самая интересная информация содержалась в частной переписке простых обывателей. Представь, как бы ты мне описал, например, свою жизнь в каком-нибудь месте, где я ни разу не был и едва ли буду?

– Знаешь, а ведь тут тебе моя жена может помочь. – Сказал Семен, подумав секунду, – она же, как раз сейчас в архивах копается, ищет материалы для своей диссертации по истории Цфата! Буквально, на днях зачитывала мне какую-то нелепицу из слезливого послания «срендевекового рыцаря» к своему богатенькому семейству в Испанию, так жалостливо он молил о вспомоществовании! Голодно, сообщал, тут, осень кусись хосесся. Пошлите, мол, хоть прау-тройку дублонов. И иврит она давно уже лучше меня знает.

– Слушай, да, это же бесценная информация! Как раз такие незамысловатые эпистолы меня и интересуют! Можно напроситься к вам на вечерок? С меня графин «Бургундского»!

– Ну, хитрец, ну, подлиза! Ладно, приходи, но не надейся, что я тебе поверил! – Засмеялся Семен. – Думаешь, я такой наивный?

– Подожди чуток, не торопи меня, борода, все тебе расскажу, как на духу, – с каким-то особым нажимом в голосе серьезно сказал Максим и посмотрел другу прямо в глаза честным, открытым взглядом, от которого у того стало немного спокойнее на сердце.

Заверив Семена, что у него нет никакого определенного плана, Максим не солгал. Он, действительно, не знал, в каком направлении следует осуществлять поиски старца. К тому же, разложив по полочкам разговор в пещере, ему захотелось самому распутать клубок, как он теперь знал, давних и непростых взаимоотношений с Шимоном. Всю последнюю неделю его неотступно преследовало ощущение, что старец силится связаться с ним, он чувствовал себя странно, словно находится под постоянным прицелом чужих мыслей и желаний.

Каждый вечер, прежде чем уснуть окончательно, Максим погружался в некое странное пограничное состояние, полное таинственных, но ярких, почти реальных образов. Чаще всего он видел некую пещеру, значительно превосходящую по площади ту, где Рашби писал Книгу Зоар. По всему ее внутреннему периметру располагались такие же возвышения, похожие на могильные плиты, на которых стояли зажженные свечи, а в центре был вырыт колодец, хотя Максиму ни разу не удалось разглядеть, есть ли в нем вода. От центрального зала во все стороны расходились узкие тесные коридоры, и Максим точно знал, что в них расположены тайники со старинными свитками и манускриптами. Иногда он видел в пещере Шимона, сидящего на одном из надгробий со свитком в руках, губы его шевелились, а лицо было еще более суровым, чем обычно.

Эти еженощные видения и натолкнули Максима на мысль порыться в архивах Цфата, хотя он совершенно не знал, в каком направлении следует вести поиски. Да и как практически осуществить свое намерение, он не имел ни малейшего представления. Ему известна была только дата: 1566 год. Она возникла в голове сама собой, ниоткуда, но прочно засела там, не давая покоя.

Душераздирающая картина, которую Максим застал в доме Сени, заставила преисполниться его сердце искренним состраданием. Друг, сиротливо пристроившись на краешке обеденного стола, сплошь заваленного бумагами, буквально, давился пересушенными оладьями из кабачков.

– За что ты его так? – притворно сурово спросил он Милу. – Пытаешь что ли? Хоть бы сметану ему дала…

– Он со сметаной много съест! – отрезала та, – на диете человек, не видишь разве, полнеет на глазах, а без меня вообще распустился. Ну, кабачки не афрозидиаки, конечно, зато не будет тяжести в желудке, нечего на ночь наедаться, взяли моду…, положить тебе?

– Нет, уж, – с искренним ужасом отказался Максим, – лучше я лягу спать голодным!

– Ты хотя бы определился с эпохой, – деловито перевела беседу в интересующее ее русло Мила, – наметил какие-то временные рамки? Или собираешься искать иголку в стоге сена?

– Мне тут Сеня недавно рассказывал о каком-то письме, отрывки из которого ты ему зачитывала, может, дашь мне на него взглянуть? Оно, как я понял, примерно, средними веками датируется? Можно с него и начать, а там посмотрим…

– А! Вот, ты о чем! Да, это любопытнейший документ! Собственно говоря, он интересен даже не столько своим содержанием, сколько объемом информации и сохранностью текста. Само письмо, а точнее его черновик, о чем свидетельствует множество помарок и зачеркиваний, большой ценности для истории не представляет, – профессиональным языком затараторила Мила, оседлав любимого конька, – но к нему приложено нечто вроде дневника или памятных заметок, которые автор вел, по всей вероятности, на протяжении достаточно продолжительного времени. Я когда его откопала, сразу сердце ёкнуло: внушительный такой пакет, перевязанный трогательной голубой ленточкой. К сожалению, я испанского не знаю, мне пока только письмо спецы и перевели, а всю стопку я еще не разбирала. Это ювелирная работа, ее надо очень аккуратно делать. Листы слиплись, видимо подвергались воздействию огня и влаги в разный период времени. Но поскольку были тщательно завернуты в несколько слоев плотного пергамента, это их спасло.

– А я как раз испанский неплохо знаю, – обрадовался Максим, – стало быть, наше сотрудничество может иметь взаимовыгодный интерес: тебе не надо никого напрягать с переводом, а я удовлетворю свое любопытство. Только, как все это осуществить технически.

– Это, уж моя забота, – ответила Мила уклончиво.

– Интересно, я какой-нибудь гешефт буду с этого иметь? – Спросил Сенька противно-гнусавым голосом, расправившись, наконец, с оладьями.

– Тебе мы доверим отрясать пыль столетий с наших одежд, – пообещал Максим. – Это очень почетно, старик, можешь не сомневаться. Работы всем хватит. Как говорил один мой знакомый сантехник: «Пока я жив, вы обеспечены!». Только он никогда не уточнял, чем…

Наконец, Максим держал в руках письмо того самого «срендевекового рыцаря».

Отдав должное искусству, с каким оголодавший идальго сопровождает свои просьбы к семейству о вспомоществовании, он перешел к длинному и подробному списку невзгод постигших его на новом месте. Жалобы и пени шли вперемешку с бытописанием Цфата.

Цфат выстроен на склонах гор, домики все невысоки, а в дождь по улицам не пройти, сплошное месиво грязи, оттого и обувь быстро приходит в негодность.

«В Москве ты не жил, кабальеро, когда от Лужковских реагентов вся обувь к вечеру скукоживается», – злорадно подумал Максим, которого уже начало раздражать постоянное нытье этого писаки.

Но изо всех здешних мест Святой Земли воздух тут самый здоровый, вода очень полезная, а ведь только это мне и доступно по моей полной нищете. Сюда после указа Изабеллы продолжает стекаться множество изгнанников из Испании, иные из них – представители знатных и богатейших семейств, так что у вас не будет недостатка в честных людях, с которыми вы сможете переслать мне немного денег.

«Прямо, как в том анекдоте: «Вышли денег! Нет, чтобы просто: вышли денег…», – комментировал Максим раздраженно каждый абзац.

В городе имеется множество лавок, торгующих шерстяной одеждой, галантерейных магазинов и ларьков, в которых продаются привезенные из Дамаска товары и ароматные воды, да они все не про нас, сирых. Я совсем обносился, даже стыдно на улицу выйти таким голодранцем. Тело просвечивает местами сквозь лохмотья.

Цфатские купцы ездят в Бейрут и поджидают там корабли из Европы, чтобы скупать на месте одежду и прочее. Деньги можно и с ними передать. Я познакомился в день приезда на базаре с одним местным коробейником, торгующим фруктами, овощами, маслом, сыром и прочей снедью. Он отчего-то проявил ко мне неслыханную щедрость, и накормил меня – бедолагу, видя скорбное мое положение. Но мне фамильная наша честь не позволяет часто пользоваться его добротой, не могу же я попрать гордость и славу нашего древнего рода.

«Забодал, зануда! Видать знает своих родственничков, на все кнопки нажимает. Я даже есть захотел от его описаний…». Максим направился, было, к холодильнику, но машинально опустил глаза на самую нижнюю строчку, где стояла подпись и дата. Аппетит его мгновенно улетучился, а сердце учащенно забилось.

Засим, остаюсь преданный Вам, Ваш несчастный младший сын Хосе Кольвадос. Март. 1566 год.

«Кольвадос, говоришь? Это я запомню, пивал я однажды этот кальвадос, редкая гадость, бутылки хватает на месяц, больше двух глотков в день не одолеешь! Хосе. Так звали одного из трех посланников Великого Магистра! Неужели это был я? Однако, как же он оказался в Цфате? Ведь два с половиной века прошло после падения ордена Храма. Великий Магистр и его рыцари взошли на костер, так и не выдав ни одной из своих тайн. Значит, это уже другой кругооборот. Тогда «коробейник», возможно, Шимон! Он опять меня узнал! И все же, лучше бы «Мартини», чем «Кальвадос»…».

Всю последующую неделю записки Кольвадоса доставляли Максиму одни разочарования. Невод любопытства, который он ежедневно забрасывал в глубины времени, приходил абсолютно пустым.

Зато Мила пребывала в необычайно воодушевленном настроении.

– Это же надо, сколько мелких бытовых подробностей он сообщает! Бесценный материал для историка, просто уникальный! Откуда бы я узнала, за какие деньги в средневековом Цфате можно было купить 30 граммов хлеба, или кусочек мыла? Нет, ты посмотри, как скрупулезно он записывает свои расходы! Феноменальная находка! Спасибо тебе, Макс, за помощь, без тебя я бы так быстро не продвинулась со своей диссертацией.

– Извини, дорогая, что не могу приобщиться к твоим восторгам, – сказал Максим уныло, – достал меня этот нытик подробностями своего бытописания! Прямо «Записки скалыдара» какие-то… Хоть бы что-нибудь интересное сообщил… Ей-богу, доносы и то интереснее читать! Там хоть человеческая изобретательность видна…, изощренность разума.

Каждый вечер после работы Максим приходил в дом к Семену, и наскоро перекусив, они с Милой принимались за работу. Она приносила несколько отсканированных листочков, а Макс, вооружившись словарями и справочниками, делал перевод.

– Одно меня радует, – вздыхал он после очередного разочарования, – почерк у него каллиграфический, если бы еще пришлось разбирать его каракули, то вообще атас! Бросил бы давно, не пообещай я помочь тебе с переводом.

– Да, не быть тебе историком, Макс, – смеялась Мила, – терпением тебя Бог обделил. Знаешь, сколько пустой породы приходится иногда просевать ради одного малюсенького фактика!

Наконец, трудолюбие Максима было вознаграждено. Увидев на одном из листочков знакомое имя, у него учащенно забилось сердце.

Вчера я набрался наглости, и пошел на рынок, чтобы попросить в долг немного еды у своего знакомого лавочника, так как родные мои определенно пообещали передать мне с оказией некоторую сумму денег. Каково же было мое разочарование, когда я не заслал его на привычном месте! Обстоятельство сие не только огорчило меня, но и обеспокоило. «Не случилось ли беды с моим уважаемым знакомым? – спросил я его соседа по торговому месту, – здоров ли он?». «Нет, не случилось. Он находится в добром здравии, – ответствовал тот пренебрежительно, – уже который день обивает он пороги школы одного молодого каббалиста, тщетно стремясь, втереться к нему в ученики. Это некий Ицхак Лурия Ашкенази. Вы наверняка найдете своего приятеля у дверей его дома, но мой долг вас предостеречь. Не сближайтесь с каббалистами, их здесь не любят, это опасное учение».

Слова торговца весьма сильно разбередили мое любопытство, и я положил узнать, как можно больше об этом «опасном учении», имея давнюю склонность ко всякого рода тайнам и алхимическим наукам.

Однако в данный момент ничего другого мне не оставалось, как отправиться восвояси с пустыми руками и голодным желудком. Но не успел я сделать и десяти шагов в направлении своего жилища, и, о радость, навстречу мне шел мой дорогой кредитор! По природной наивности своей я сразу же кинулся к нему с расспросами о молодом каббалистическом учителе, обитающем теперь в Цфате, спросив так же, нельзя ли и мне с его помощью записаться к нему в ученики, но неожиданно навлек на себя своею несдержанностью его сильный гнев. Он остановился, как вкопанный, посреди улицы и громко закричал, брызгая слюной мне прямо в лицо: «Кто сказал тебе, нечестивый, про этого великого мудреца!? Даже имени его ты не достоин произносить! Убирайся с моих глаз, и не смей больше появляться вблизи моей лавки!».

Так потерял я всякую возможность дальнейшего кредита и надежду приобщиться к тайным знаниям. Однако кое-что мне удалось окольными путями выведать об этом Лурии Ашкенази. Здесь в Цфате некоторые люди звали его «Га-АРИ га-кадош», то есть, «святой АРИ».

Родился он в Иерусалиме в 1534 году, и в возрасте самом невинном уже поражал окружающих своими необычайными способностями. Смерть отца принудила его семью переехать в Египет к брату матери, который, будучи человеком богатым и добрым, полюбил племянника всем сердцем и взял на себя дальнейшую заботу о его образовании, наняв ему лучших, по тем временам, учителей. 15-ти лет от роду АРИ женился на своей двоюродной сестре. Чтобы полностью сосредоточиться на учебе, он селится на маленьком острове посреди Нила, и вскоре приходит к выводу о необходимости изучения каббалы. Занятия не прекращались ни на минуту. Народная молва гласит, что АРИ «даже во сне изучал тайны каббалы с душами праведников в райском саду». Огромное желание и необычайная одаренность, которой он обладал в избытке, позволили ему проникнуть в глубь мудрости Книги Зоар.

Вот такой мудрец жил теперь неподалеку от меня, а я был лишен всякой возможности к нему приблизиться. И все же не отчаиваюсь я, ибо Господь милостив, и ежели суждено мне учиться у него, Он мне поможет. Однако полагаться на одну волю Господа я не стал, а решил наблюдать тайно за моим лавочником, в надежде, что это может быть мне полезно в осуществлении моих намерений.

На этом порция листочков, принесенных Милой закончилась, и весь следующий день Максим бил копытом от нетерпения, когда же наступит вечер, и он сможет продолжить перевод. Однако Мила принесла горестное известие. Почти вся оставшаяся часть записок Кольвадоса, практически, безнадежно испорчена.

– Понимаешь, – оправдывалась она перед Максимом, словно была сама виновата в этой потрате, – видимо, пачка долго находилась в соприкосновении с влагой, потом подверглась воздействию высоких температур. Листы, увы, сильно слиплись, и не было никакой возможности их разъединить. Весь оставшийся пласт, просто распался на небольшие фрагменты, и все… Я отсканировала то, что было возможно, с тех кусочков, которые нам удалось разлепить, но тут, буквально, отдельные слова и фразы. Словом, полная неразбериха… Вот, отдаю тебе то, что у меня есть, хочешь, возись с этим, а мне надо двигаться дальше. Я для себя выжала из этого текста все, что было необходимо. Еще раз, огромное тебе спасибо за помощь…

Максим горестно вздохнул и взял у Милы пару полупустых листочков. «Ладно, это все же лучше, чем ничего…».

Максим машинально положил последнюю порцию информации в тоненькую прозрачную папку, и небрежно затолкал в свой кейс. Внезапно рухнувшие надежды так сильно подействовали на него, что Семен, посмотрев, как друг стоит с опрокинутым лицом посреди комнаты, похлопал его ободряюще по плечу и, молча достал из холодильника бутылку водки.

Выпив пару рюмок, Максим как-то сразу обмяк, словно воздушный шарик, из которого разом выпустили весь воздух. Он только сейчас почувствовал, в каком нервном напряжении находился последние несколько дней. Теперь интерес к запискам Кольвадоса улетучился в один миг.

– Ты прости меня, борода, я совершенно выпал из обращения и нахально взвалил всю работу на твои плечи. – Сказал он извиняющимся и почему-то жалобным голосом Семену. – Не хорошо это с моей стороны.

– Ладно, уж, не скорби ты так, – Сене было искренне жаль друга, который напоминал ему в этот момент обиженного в песочнице злыми мальчишками ребенка, – надо же и отдыхать когда-то, ты и так работал, как вол, со дня приезда в Хайфу. Почти все выходные в лаборатории пропадал. Могут же у тебя быть какие-то интересы помимо научных, хобби, так сказать.

– Как говорила моя бабка, когда дед, бывало, уезжал рыбачить на уик-энд: «Мое хобби – ненавидеть его хобби!».

Друзья весело рассмеялись и провозгласили тост «За прекрасных дам!». Надо сказать, что Семен был сильно обеспокоен тем неистовством, с каким Максим погрузился в исторический экскурс. Главное, он совершенно не понимал направления этого поиска. Однако стеснялся проявлять нездоровое любопытство. Бесцеремонность была не в его характере. «Пусть сам разберется со своим желанием, – решил он, – я не имею права вмешиваться без приглашения».

– Итак, старик, – приступил Максим к своему излюбленному допросу, – что говорит твоя каббала о теории струн? Есть ли жизнь на Марсе?

– Нет, человек уникальное творение Создателя. Больше нигде во Вселенной разумной жизни не существует, как и нет форм жизни, отличных от земных. Звезды, галактики, все, что ни есть во Вселенной, является отображением духовного строения Высшего мира.

– А как же объяснить тот факт, что Вселенная расширяется?

– Есть постоянная программа, называемая общим управлением, в соответствии с которой все и развивается. Кроме того, существует такое понятие, как частное управление, под которым подразумевается личное вмешательство человека в данный процесс. Это означает, что он может ускорить свое развитие. В таком случае человек одновременно влияет как на развитие нашего мира, так и всех остальных миров.

– То есть, это вполне укладывается в рамки утверждения: миры существуют, если есть наблюдатель? А я гипотезу Эверетта не могу принять по системным причинам! В моей голове не помещается даже образ абстрактного наблюдателя, вроде твоего Творца, способный внутри себя создать модель бесконечного числа миров. То есть, следствием гипотезы Эверетта является некая небелковая нелюдь, которая их наблюдает.

А по вашему получается: наскрёб боженька землицы, смешал ее с водицей, и сделал из этого месива человека по своему образу и подобию?

– Если ты хочешь обстоятельного ответа, то я тебе расскажу, – ответил Семен, как всегда серьезно, когда вопрос касался каббалы, и, не обращая, казалось, никакого внимания на ерничанье друга, – Творцом была создана единая душа, единое желание, наполненное общим светом, то есть, наслаждением. Это была система Адам Ришон, содержащая в себе все остальные части, частные души, альтруистически взаимодействующие между собой. Само имя Адам, означает человек. Потом произошло разбиение системы Адам Ришон, и падение разделившихся частей в наш мир, где они облачились в тела.

– Рассердился, значит, боженька, и скинул свое детище с глаз долой! Не иначе, как этот ваш Творец первым создал русского мужика! Уж больно много качеств тот от Творца унаследовал. Еще Антон Палыч Чехов говорил: Русский человек выдумает что-нибудь этакое, и изломает!

– Об этом отдельный разговор…

– Ладно, ребята, я пошел, не буду вам больше плешь проедать. Извините, как говориться за компанию.

Максим резко встал из-за стола, сгреб подмышку свой кейс и нетвердыми шагами направился к двери.

– Может, тебя проводить? – С беспокойством спросил Сеня.

– Ни-ни! Не извольте беспокоиться…

Друг только покачал головой, услышав, как Максим вопит под балконом : «Шумел гламур, сигары гнулись, а травка знатная-а была-а-а…!».

Придя домой, Максим благополучно угнездился в кровать, но, проспав часа два, неожиданно вскочил, словно от звонка несуществующего будильника, и кинулся доставать из кейса листы, принесенные накануне Милой. Глова его была ясной, а дух алчущим.

…мне удалось, наконец, поступить в ученики к одному алхими… Он берет с меня плату моей рабо… по перепи… бум…

…он изрядно знает каббалу и обещал…

…сегодня умер Ари в возрасте 38-и лет от… среди алхимиков ползут слухи, что его смерть была насиль…

…многие его бумаги пропали… кто-то видел торговца с рынка, поспешно покидающего дом покойного с пачкой…

…теперь его ищут, но пока…

Больше Максим не сомкнул глаз в эту ночь.

«Так, вот, где Шимон! Он ищет в какой-то пещере бумаги Ари, которые прихватил в день его смерти! А что, если он причастен к ней?!».

Несколько недель протекли без приключений. Семен нарадоваться не мог, глядя на друга. Максим выглядел спокойным, собранным, был полностью погружен в работу, и, кажется, вообще забыл обо всех своих таинственных изысканиях.

Дважды навещали они Таисию Петровну в Петах-Тиква.

Максим нашел, что бабка сильно изменилась. Помолодела даже. В ней чувствовалась какая-то новая энергия, которой прежде не было. Он, было, намекнул, что пора бы и честь знать, сколько можно жить у Татьяны, но Таисия Петровна только молча подняла бровь и бросила на внука взгляд, не требующий облечения в слова. Максим отстал и положился на волю провидения.

– Знаешь, Максик, – сказала бабка, легонько ероша его мягкие волосы, – об одном только жалею: почему я не знала каббалы, когда тебя воспитывала! Ты бы вырос совершенно другим человеком. Помню, сколько раз, будучи совсем еще крохой, ты у меня спрашивал: «Зачем я родился?». А я тебе отвечала: «Мне на радость!», и все. А это было так эгоистично с моей стороны! Ты имел право все знать! Теперь, когда у тебя будут дети, и если ты доверишь мне их воспитание, я уж буду знать, что им говорить в ответ на этот вопрос!

– Доверю, доверю! – смеялся Максим, – как не доверить такому опытному специалисту-душеведу, который знает, для чего человек родился, заботу о нравственной чистоте юного создания! Ты мне лучше отчитайся, как ты себя чувствуешь? Как твоя дистония, давление не пошаливает?

– Как ни странно, я чувствую себя превосходно! Там, дома я порой ощущала себя каким-то реликтом, бесполезным ископаемым, а тут, среди исправленных людей… Словом, мне так хорошо! И знаешь, я перестала бояться смерти. После лекции Учителя, он так просто все объяснил про этот переход! Меня ведь прежде духовник мой все стращал: согрешишь – попадешь в ад! Какая это глупость! Ведь что такое наше «я»? Где оно находится? Оказывается, совсем не в теле, как мы привыкли думать! Это абсолютно духовная субстанция, а тело лишь инструмент, через который мы себя ощущаем. Оно умирает, рождается, а наше «я» от этого не меняется. Умирает только оболочка, и какой же смысл мне жалеть эту старую, изношенную шкурку, если мне опять дадут новую, целенькую, красивую и молодую!

– И опять все сначала? – спросил Максим удрученно, – мучиться, страдать…

– Страданий можно избежать, то есть, преодолеть их гораздо быстрее и менее болезненно, если изучать каббалу, – произнесла бабка совершенно таким тоном, как Сенька.

Максим расхохотался весело, без всякой внутренней издевки, которой он обычно сопровождал споры с другом о каббале. Бабка его умилила своим искренним мессианством.

– Знаешь, Максик, что касается здоровья: если тебе положено страдать, то ты будешь страдать. Не та болезнь, так, другая… Человек ведь обязан исправиться! Мы не можем облегчить себе жизнь. Учитель говорит, что это то же самое, что кража.

– И что же делать? – в голосе Максима своим тренированным на реплики партнера ухом, бабка тот час уловила тщательно скрываемую иронию.

– А то! – грозно отрезала она, резко изменив тон, – Ты обязан будешь заплатить! Или страданиями, или как можно скорейшим использованием облегчения, которое ты получил ради исправления! Страдания необходимы нам для того, чтобы показать, где именно мы ведем себя неправильно, дурно поступаем по отношению к окружающим!

– Разговор интересный, но я смотрю, ты уже завелась ни на шутку, давай просто погуляем, а то у тебя давление поднимется…

– Вот, вечно ты меня окорачиваешь, когда я дело говорю! – фыркнула бабка.

На самом деле, она, сама того не желая, нажала на самую болевую его точку. Максим, действительно, страдал. От собственного бессилия, от отсутствия возможности заглянуть вглубь времени и удовлетворить свое любопытство. Под маской внешнего спокойствия, которое так радовало Сеню последние недели, скрывался огнедышащий вулкан, постоянно подогреваемый неуёмным воображением.

Максим перелопатил груду литературы о тамплиерах в Интернете, все силясь понять, какую нишу занимал там он. А в том, что ниша у него имелась, и весьма существенная, он не сомневался. То видение в пещере Рашби казалось таким реальным, таким отчетливым! Он точно знал, что была ему поручена некая чрезвычайно важная миссия! Однако выполнил ли он ее – этого он узнать так и не смог. «Что сталось с этими посланниками Великого Магистра? Какой артефакт доверено было им спрятать и охранять? Как очутился он в Цфате?». Нигде ни намека, ни ссылки… «Шимон определенно знает! Но где он, этот старец? Увижу ли я его когда-нибудь… И зачем я тогда не остался?! Удрал, как последний болван…».

Проснувшись воскресным утром на удивление поздно, Максим ощутил некоторое беспокойство. Словно кто-то позвал его…

«Поеду-ка, я в Цфат! – мгновенно принял он решение. – Что-то неспокойно у меня на душе! Вот, только отчет быстренько допечатаю и махну».

Ноги сами привели Максима к знакомому домику. Он подошел к пыльному окну и, сделав себе шоры из ладоней, заглянул в него. Старец сидел на прежнем месте за своим столом и сосредоточенно читал все ту же книгу. Он поднял глаза и внимательно, даже, как показалось Максиму, осуждающе, посмотрел прямо на него.

– До АРИ были лишь избранные, они получали сверху каббалу, себя только исправляли, если могли…, – сказал Шимон, словно продолжил речь, начатую накануне, словно не было его таинственного исчезновения! – И только он дал выход «точке в сердце». Не сверху, а снизу, поднятием МАН.

– Что это значит?

– МАН – просьба, мольба низшего к Высшему получить свет жизни, глубочайшее желание исправиться, приблизиться к Творцу. Сказал еще он: могут и дети, и женщины, и рабы – неразвитые души, то есть, теперь прийти к Творцу. Ты понимаешь, что это значит?

– Не понимаю, – Максим отрицательно покачал головой. – Что же выходит, у вас тоже дискриминация? И откуда взялись во времена Ари рабы?

– Говорю же, рабы – это значит, все люди находятся на разных уровнях постижения, и каждый с помощью учебы может притянуть свет и достичь раскрытия. «Ребенок» – неразвитая совсем душа, «женщина» – душа получающая, «раб» – это тот, находится под желанием получать, действительно, пребывает в рабстве у этого мира. И вот, даже в этих состояниях человек, с помощью метода АРИ может прийти к Творцу. До него совсем не так было. Не все приняли тогда, что пришел АРИ свыше. Кое-кто засыпал на его уроках… Я не спал. Стоял за дверью, ловил каждое слово. Рукописи его положили в могилу, кроме тех, что я унес… Они боялись его! Боялись! Он учил восемнадцать месяцев всего, брал таких, кто не знал каббалу совсем, не испорчен был другим методом. Я тоже боялся, потому что думал иначе. Думал, избранный я, потом приду учиться к нему, если захочу у него учиться, так и не успел…

– И чем же отличался его метод?

– АРИ развил методику каббалы для масс. Не сами явления учил постигать, а их корни. Чтобы человек произвел внутреннее исправление своей души, поднялся над Природой нашего мира. Все придут. Как написано: «Все познают Меня от мала до велика». У него были буквы свои, их и сейчас не все понять могут, хотя писал рассказы, которые легко читать, да сложно постигать.

– А чему же учили до него?

– Тогда были неиспорченные души, они в своем развитии в кругооборотах еще не достигли состояния, когда надо искать исправления.

Он ушел. Не рано. В свой час. Праздновать надо уход праведника! Ведь для нас это радость!

– Почему? – Воскликнул Максим, недоумевая, – как можно радоваться чьей-то смерти! Дикость какая…

– Дикость? Нет. Исчезновение с одного места и умножение в действиях многих – это исправление праведника. Поэтому мы рады ему, тому, что он сделал. Что он сделал? Ушел. Его уход приводит к притяжению еще большего света в сосуды души после его смерти.

– Мне все равно никогда не понять этой радости!

– Поймешь, когда время придет. Никогда еще не открылась каббала от каббалиста во время его жизни. Нет такого. Искать даже не надо. Пока живешь, получаешь только удары и черную работу. Когда умрешь – там уже, как получится… До исчезновения он проливает все эти вещи, но пока не воспринимаются нижними.

– А завещание! Что было в его завещании?

– Ты все тайны ждешь…, – усмехнулся Шимон, – нет там тайны. Когда АРИ ушел, упали ученики с духовного уровня. АРИ сам запретил им заниматься каббалой после его смерти. Одному разрешил. Хаиму Виталю. Он один имел духовное постижение, чтобы писать про метод АРИ. Ему и завещал. Не должен был смешиваться с другими учениками, опасаться этого. Когда умирает Учитель, каждый из учеников потом имеет особую должность, отличную от других. Все тут продумано. Нет мелочей в каббале.

– Что ж, спасибо, с этим мы более-менее разобрались, – сказал Максим, однако он не видел, каким взглядом скользнул старец по его лицу. – Хочу теперь, вот, что спросить. А во времена тамплиеров, кем я был? Что делал? Если, конечно, вы знаете…

– Прошлое легко читать, – ответил старец спокойно. – В нем тайн нет. Все оно перешло в твои качества. Расскажу, если захочешь, потом…

– А будущее вы можете знать? – Воскликнул Максим, лихорадочно хватая его за руку. – Но как это возможно! Откуда приходят к вам эти знания!?

– Из твоих решимот. Читаю их, вижу каждое решимо. Могу.

– Что еще за «решимот» такие? – Где они находятся?

– В корне твоей души. Все души имеют свой корень в Адаме Ришон.

– Ну, да, кто из головы, а кто и из пятки, так что ли?

Старец загадочно поднял палец вверх и сказал:

– Решимо – это запись духовной информации, чистая суть, сила. То, что остается после исчезновения прошлой формы. Энергия без оболочки. Ты физик, понимать должен: ничего не исчезает. Когда была твоя душа в Адаме, запись осталась, теперь разворачивается, как цепочка. Читай!

– И последний вопрос, на сегодня…, но он как бы не в тему. Как зовут вашу жену? А то прошлый раз она дверь открыла, и мне неудобно было, я даже имени ее не знаю.

– Зовут Йехида мою жену, – ответил старец с нажимом, а потом повернулся к Максиму спиной и погрузился в чтение книги, словно давая тем самым понять, что аудиенция окончена.

«Значит, все зависит от каких-то, там, решимот, которые разматываются у меня внутри, как серпантин аж от самого Адама Ришон. И никакого дежа вю не существует. Отлично! Качество, качество, все забыто начисто, – бубнил Максим, возвращаясь из Цфата. – Черт! Как здесь темнеет, однако, рано! Ничего в темноте не вижу, надо бы повнимательнее на дорогу смотреть. И все же, какие же у меня, такие качества? Это, типа, приобретенные в другой жизни навыки что ли? То есть, то, что мне легко дается в этом кругообороте? А что мне легко дается? Во-первых, я добр. Во-вторых, не злопамятлив. Не волокита. Обучаюсь я мгновенно. Это точно. Испанский быстро выучил, тоже понятно, почему, был когда-то испанцем, выяснили уже. Рисую плохо, можно сказать, что я лучше всех не умею рисовать. Стишки немного кропаю, видать пописывал когда-то, да мало. Слух есть, но музыке учиться отказался наотрез, к бабкиному огорчению. Даже голодовку устроил, чтобы в музыкальную школу не ходить. Гвоздь забить могу, только не люблю я домашней работы. А, вот, сантехником ни в одном воплощении не был, эт-то точно! Даже приближаться боюсь ко всяким кранам и унитазам. Вроде, все вспомнил. Ну, и что это нам дает? Ничего. При чем тут тамплиеры, спрашивается? Ни с какого боку они не выскакивают. Да, харизма, конечно, у Шимона потрясающая! Такой энергией от него заряжаешься! Аж, все горит внутри!».

В этот момент ему в глаза, как выстрел, ударил свет фар встречной машины. Его «Мицубиши» резко вильнул, съехал в кювет и перевернулся на бок. Последняя мысль, которая успела промелькнуть в голове Максима до того, как он потерял сознание, была: «Опять тем же виском о боковую стойку! Но ведь только бледнолицый наступает на грабли дважды…».

…Ранним, туманным осенним утром 12 сентября 1307 года три фигуры, одетые в одежды бедных пилигримов, тихо выскользнули из ворот ордена Храма, неся за спиной нехитрые котомки, и быстрым размеренным шагом направились к лесу. Их ожидал долгий и опасный путь, но они были полны решимости и веры.

Великий Магистр облечен неограниченной властью, многое открыто его внешнему и внутреннему взору, но даже он заблуждался, если тешил себя надеждой, что прекрасно знает характер каждого своего посланника. Долгая жизнь в недрах большого мощного эгрегора часто лишает человека индивидуальности, но не смывает полностью с души родимых пятен. Стоит внешним обстоятельствам измениться, как темперамент берет свое, а отсутствие коллектива единомышленников и всевидящего ока Наставника облегчает психике возможность попадаться в силки какой-нибудь давней, но цепкой структурки, которая приклеилась еще в незапамятные времена и оказалась такой же сильной, как липучка для любопытной мухи.

Некрасивый и субтильный Гийом был ипохондриком. Собираясь в дальний путь, он в тайне от спутников приторочил к поясу холщевый мешочек с разными травами и снадобьями на любой, самый непредвиденный случай походной жизни. Там лежал даже истолченный корень ипекакуаны, который можно было использовать в качестве рвотного средства, чтобы опорожнить желудок, в результате попадания туда недоброкачественной пищи. Мало ли какую гадость можно проглотить во время путешествия, питаясь наскоро в грязной придорожной таверне! Да и простуда могла привязаться в любую минуту, в Греции другой климат и совсем иные хвори. К тому же, в дороге не всегда имеется возможность тщательно вымыть руки.

Упорно добиваясь высших степеней посвящения, Гийом сумел выковать твердость характера и безграничную преданность делу, которому он присягнул служить, но на самом донышке его души, придавленная привычкой к железной дисциплине и долгими медитациями, еще таилось несколько капель едкой желчи, которая теперь готова была прорваться наружу. Он так и не научился до конца доверять даже самым близким людям, а порой его саднила зависть, и как ни старался верный рыцарь Ордена тамплиеров истребить ее, он мало преуспел на этом пути.

Поля, в противоположность Гийому, одолевали совсем другие проблемы: куда бы деть излишек здоровья. Его мощный торс не могла скрыть даже просторная одежда пилигрима. Ему постоянно было жарко, и он немилосердно потел. Это обстоятельство раздражало всегда добродушного и благородного Поля, досаждая ему более всего на свете. Он легко терпел всевозможные лишения, научившись за время жизни среди тамплиеров справляться с голодом, холодом, полным отсутствием элементарных удобств и постоянной необходимостью держать в узде свои желания и страсти. И только эта вечная, бесконтрольная, совершенно неподвластная ему потливость могла вывести Поля из себя. Он делался вспыльчивым и начинал злиться на весь белый свет без видимых для окружающих причин. Поль ненавидел страны с жарким климатом и с трудом представлял себе, как сможет привыкнуть жить в Греции.

И только Хосе из всех троих стремительно двигался вперед с очевидной, естественной, радостной грацией южанина, ожидая от самого путешествия и конечной цели его массу удовольствия. Он всегда неизменно бывал весел, равно добр со всеми, кого судьба ставила на его пути, и так охотно пускался на помощь при малейшей необходимости и даже без нее, что это порой выглядело даже несколько нарочито и подозрительно.

Хосе был изрядно хорош собой, обаятелен, смешлив, имел массу талантов, но это ни в малейшей степени не прибавляло ему гордости или самолюбования. Будь он поразвязнее, у него не было бы отбоя от женщин, но этому малому, казалось, и в голову не приходило пользоваться своими внешними данными, и потому ни одна из особ женского пола не могла похвастать, что хоть раз поймала на себе его нежный и заинтересованный взгляд. Конечно, у него, как у всякого рыцаря имелась своя Прекрасная Дама, которой он был беззаветно предан, то была муза Эрато, и она уже начинала отвечать ему взаимностью. Хосе тоже приторочил к поясу маленький кожаный мешочек, только там хранились не снадобья, а Руны Судьбы. Когда-то давно ему подарил их старый, белый как лунь скандинавский скальд. Вручая подарок, он сказал Хосе слова, которые прожгли его сердце: «Эти руны вырезала рука самого Одина, а Хрофт окрасил их своею кровью. Никогда никому не позволяй прикоснуться к ним, если хочешь, чтобы они говорили правду!». Разве можно было говорить подобные слова поэту! Однако скальд, видимо, знал, что делает.

Каждый из них, увы, был в состоянии строго соблюдать только один из трех обетов, возлагаемых Орденом: бедность, послушание, целомудрие. Однако все, как один неукоснительно выполняли обет, принятый на себя рыцарями добровольно: защищать пилигримов.

Рыцари сравнительно быстро и беспрепятственно добрались до шумного, пестрого, странноприимного Марселя, благополучно взошли на корабль, который в ту же ночь вышел в море. Они не так скоро, уже прибыв в Афины, узнали, что 14 сентября король Филипп Четвертый Красивый отдал приказ арестовать всех тамплиеров королевства. Орден Храма пал после двух веков безграничной власти, более светской, нежели духовной, а вместе с ним рухнула и цивилизация Запада, словно порубленный под корень могучий дуб, хотя в те времена она находилась в полном расцвете. Оправится ли она когда-нибудь после этого падения? Кто ведает? Один Бог!

– Подождите, подождите, зачем, – простонал Максим, почувствовав резкий запах нашатыря, проникающий, казалось до самых недр его головы, – я же так и не узнал, что было у тамплиеров в мешках…!

– Бредит, – услышал он чей-то незнакомый голос. – Сильное сотрясение мозга. Надо срочно госпитализировать.

– Это хорошо, значит, у меня точно есть мозг…

– Шутит, – сказал Семен, – жить будет. Рентген сделаем и домой.

– Одного не пойму: как ты-то там оказался? – спросил Максим друга, заботливо опекающего его с самого утра. – Я же вроде не говорил тебе, что в Цфат собираюсь, это спонтанно вышло.

– Ладно, не оправдывайся, ты мне понадобился, вопрос один срочный возник по отчету. Я стал названивать тебе на мобильник, никто не отвечает, потом слышу незнакомый голос, который мне поведал леденящую душу историю о перевернутом автомобиле и бездыханном теле в нем. Водитель этой встречки, что тебя ослепила нечаянно, остановился, увидев, как ты в кювет загремел. Испугался очень, побежал к тебе, вытащил из машины, ну, и ответил на мой звонок. Остальное рассказывать или сам догадаешься с трех попыток?

– Угу, – кивнул Максим, – догадаюсь.

– Опять что ли старца своего искал? – в голосе Семена прозвучала плохо скрываемая укоризна. – Нашел?

– А что его искать? Он никуда и не исчезал. Мирно сидел на своем месте, учил уроки. Ну, я его проэкзаменовал маленько, и домой.

– Он как-то объяснил свое отсутствие?

– Да я и не спрашивал, собственно. Жив, здоров и ладно. Йехиду его не видел. Когда я прихожу, она и носа не показывает. Странно как-то, прячется что ли? Или у них так принято…

– Кого-кого ты не видел? – вытаращив на друга глаза, переспросил Сеня.

– Да, жену его. Шимон мне сказал, что ее зовут Йехида. Согласись, не тривиальное имечко!

– Да, хорошо он тебя поддел на крючок твоего же неуёмного любопытства! – засмеялся Семен, – Йехидой в каббале называют наибольший свет в творении.

– Да, ну вас, каббалистов! Оригинальные люди, а как похожи! Вам только бы людей дурачить, – очевидно, что самолюбие Максима было сильно задето. – Увидят невинного человека, и ну над ним издеваться! Ты бы мне почитать что-нибудь принес, а то лежишь тут, как пень, – не очень ловко сменил он тему.

– Тебе пока нельзя читать, врачи не рекомендовали. Я, вот, принес тебе несколько видеокассет с советскими кинокомедиями, мы их покупали, когда сюда на ПМЖ перебирались. Лежи, заряжайся положительными эмоциями, настраивайся на полнейшее выздоровление. Давай я тебе поставлю что-нибудь веселенькое и побегу, а вечером зайду.

Семен пошарил в своем пакете, вытащил наугад древнюю пластиковую бобину и многозначительно изрек:

– О, вот, нашел тебе прелестный фильм! «Его звали Роберт». Никакой чернухи, в нем воплотились лучшие идеалы коммунизма, так сказать.

– «Какой ужас!», – сказал Хич-Хок, посмотрев новый фильм режиссера Иванова. Ну, уж нет! – замахал руками Максим. – Мне помнится, ты на физтехе тамплиерами активно интересовался. Покупал тогда все, что только выходило. У тебя даже тетрадочка была заветная, куда ты разные интересные факты о них из научно-популярных журналов переписывал… Не в службу, а в дружбу, принеси-ка мне свои архивы, если ты их, конечно, взял с собой на историческую родину.

– Ну, и память же у тебя! Хотя это обнадеживает… свидетельствует, что с мозгами все в полном порядке, или наоборот, после аварии они переместились в нижний этаж. Ладно, уж, змей Горыныч, – махнул Сеня рукой на запреты врачей, – сейчас Миле позвоню, пусть достанет с антресолей всю эту макулатуру и тебе закинет перед работой. Но с условием: ты мне расскажешь все без утайки про свои подковерные делишки.

– Да, какие у меня могут быть делишки! – как можно более искренним голосом воскликнул Максим, – так, пустопорожний интерес, исключительно, от махрового безделья, считай, что в бреду примстилось.

– И еще: прошу тебя, с кровати резко не вскакивай.

– Будь твоя воля, ты бы мне утку прямо в постель подсовывал, – засмеялся Максим.

– Смотри, а то будет, как в том анекдоте: «Сестра, сестра, куда вы меня везете?». «В морг, разумеется!». «Так, я же еще не умер…». «Так, мы же еще не доехали…».

Максим с трепетом взял в руки потрепанную Сенину тетрадь в выцветшем коричневом коленкоровом переплете. «Господи, сколько же лет прошло! – подумал он с легкой грустью. – И государства того, когда друг кропотливо собирал в нее всякую-всячину, уже не существует, словно это было во времена тамплиеров».

Он пролистал несколько страниц, на которых трудолюбиво, еще не устоявшимся юношеским почерком была переписана статейка из какого-то безымянного журнала. Начало заметки его не заинтересовало, все это он уже знал, но несколько последних абзацев привлекли его внимание.

«Конец Ордена Храма не был необычным. В 1307 году французский король Филипп Красивый, завидуя его богатствам и, возможно, опасаясь той сильной власти, какую к тому времени Орден приобрел во Франции, приказал, заручившись поддержкой папы, арестовать всех тамплиеров, что ровно 700 лет назад 13 октября в пятницу и было исполнено. Как водится, были подготовлены свидетели и дикие обвинения, а остальное стало делом техники… Последний Великий Магистр ордена Жак де Моле был сожжен на костре в 1314 году. Перед казнью он призвал на Суд Божий папу – через сорок дней, а Филиппа Красивого – в течение года. Через тридцать семь дней после казни папа Климент V умер мучительной смертью от дизентерии, а восемь месяцев спустя, скончался от паралича, упав с коня, король Филипп. Затем, началась Столетняя война, голод, эпидемия чумы…

Но тайны Ордена нельзя арестовать. Много лет спустя, под тамплиерскими парусами Колумб приплыл в Америку, и кто знает, не открыл ли он этот путь, тщательно изучая карты Ордена Калатравы, в который вступили уцелевшие в Испании тамплиеры? И где сейчас сокровища рыцарей Храма, которые так и не нашел неудачливый король-палач? И что находилось на кораблях, отплывших в ночь перед арестом тамплиеров из их порта Ля Рошель? А может быть, был в их руках Ковчег мудрости? Может, древний ларец до сих пор охраняет человек в современном костюме или в старинном белом плаще с красным восьмиконечным крестом где-то вдалеке от цивилизации на берегу океана, и смотрит на плещущиеся волны один из Девяти неизвестных?

Плотный, влажный туман окутывал холодным ранним утром 13 октября 1307 года причалы, склады и прочие портовые сооружения города Ла-Рошель. Работы продолжались всю ночь, и многие участвовавшие в них благодарили Небо за эту естественную завесу, так вовремя укрывшую их от посторонних глаз. С восходом Солнца туман начал редеть, но даже самый пристальный наблюдатель не успел бы разглядеть, что за корабли покинули пристань в столь ранний час и куда они держат курс. Их порт назначения неизвестен и по сей день. Можно лишь строить догадки. Известно только, что тамплиеры до конца остались верны себе, и, как и всегда, оказались на шаг впереди своих противников. Восемнадцать больших, полностью груженых галер под парусами с красными крестами уносили в будущее легендарное сокровище Ордена. Что это было за сокровище? Наверное, каждый найдет для себя свой ответ и увидит тогда еще одно проявление естественной справедливости в том факте, что практически ничего из ценностей, материальных и иных, не попало в руки короля.

В числе прочих существует одна легенда, согласно которой один раз в году в склепе тамплиеров появляется величественная тень в белой накидке с красным крестом и задает один и тот же вопрос: “Найдутся ли рыцари, готовые защитить Гроб Господень?” – “Нет, – отвечают ей стены склепа, – ибо Храм разрушен”. Это легенда, но ведь сама жизнь может задать нам вопрос, готовы ли мы защитить истинные ценности? Как быть тогда?».

Пролистав без особого интереса еще несколько страниц, Максим разочарованно подумал, что ему уже не удастся выудить из Сениного архива более ничего интересного для себя. Как вдруг, на глаза ему попалась совсем коротенькая запись.

«Ходили слухи, что казначей, выдававший заёмные письма, за два дня до разгрома Ордена Храма вручил таковое трем рыцарям, отправлявшимся в неизвестные земли. Под пытками он признался, что ему известны только имена, так называемых, пилигримов, их звали Гийом, Поль и Хосе, а миссия, которая была на них возложена, условно называлась «Игрушки Загрея». Бедняга скончался от болевого шока, так и не сообщив более ничего важного для его палачей. Скорее всего, он говорил правду о своей скромной осведомленности в этом загадочном деле».

Руки Максима, державшие тетрадь, сами собой опустились, веки смежились, и он погрузился в сон.

Сон Максима был коротким, путанным, но оставил после себя терпкое послевкусие, которое обычно ощущается от молодого, еще не окончательно перебродившего вина. Какой-то человек, облаченный в длинный белый пеплум, рассказал ему миф о пра-Дионисе, называемом в Древней Греции Загреем или «разорванным». Отдельные, разрозненные образы Максим, пробудившись от этого мифологического сна, решил спасти, запечатлев в небольшом стихотворении.

ЗЕРКАЛО ГЕФЕСТА

По торсу пот бороздками сквозь копоть,

Глаза сверкают, вздулся шрам надбровный,

И руки, обожжённые по локоть.

"Чем занят ты, мой брат единокровный?"

Хромой Гефест красавицу Афину

Едва ли не выталкивает в спину.

"Какая необычная вещица!"

"Ступай отсюда, милая сестрица".

"Что ты за чудный мастеришь предмет?

Дай мне взглянуть!" "Не смей! О боги! Нет!"

"Тут множество заманчивых игрушек:

Шаров, костей игральных, погремушек.

Ты что... от Афродиты ждёшь детей?

Кто будет мячиком играть?" "Загрей.

Для Диониса мастерю игрушки..."

И покраснел от пят и до макушки.

"Что ты прикрыл сейчас овечьей шкурой?"

Ответом взгляд – задумчивый и хмурый:

"Пришлось с заказом Геры повозиться -

Потомству Коры рядом с ней нет места -

Умрёт, кто в нём впервые отразится!

Его назвал я Зеркалом Гефеста".

Находки наши – бывшие потери.

Непосвящённым затворите двери.

Гера титанов сзывает в отсутствие мужа,

Гера неистова, Гера мычит в исступленье,

Скалы сдвигает, проходик всё уже и уже.

Боги! Какое свершится вот-вот преступленье!

Манит ребёнка, чудесные кажет игрушки:

Ромбы, колёсики, яблоки юности вечной.

Сколько шагов до кровавой осталось пирушки?

Сколько запятнанных рук распростёрлось под

Звёздностью Млечной?

"Боги мои! Что за дивная гладь предо мною?

Чей это лик светозарный и золотокудрый?

Кто там, за этой прозрачной волшебной стеною

С вечным вопросом в глазах и недетскостью мудрой?

Здравствуй же, отрок! Дай мне для приветствия

руку,

Дай прикоснусь! Ты моё повторяешь движенье?

Голосу вторишь, улыбке, сердечному стуку?

Да неужели я вижу своё отраженье?"

О Пифии! В молчании замрите.

Непосвящённым двери затворите!

"Хищной толпою титанов накинулось племя -

Крона отродья – терзают меня беспощадно.

Вижу я в Зеркале смерть: одинокое семя

Брошено в землю, где сыро, темно, безотрадно".

На семь частей разорвали Загреево тело,

Части сложили в треножник, от Зевса скрывая,

И гебдомада души по Вселенной летела,

Космос собой охватила от края до края.

Умное сердце Афине отдали Палладе,

Неразделённым лежало в ларце из ствола кипариса,

Слёзы вскипали на рыжих глазах виноградин,

Весь виноградник скорбел о страстях Диониса.

Ойнос в кувшинах застыл гиацинтовым студнем,

Больше не плещется ойнос прозрачным в фиале.

Пир не играет богов, и как дождик по будням,

Слёзы по ликам, огни в очагах не пылали.

Где она, где, Олимпийцев весёлая нега?

Не было ног у Загрея для быстрого бега...

В Зеркале Лик – Мировая впервые Монада

Видит себя, а за нею уже анфилада.

Но кто из них остался непрощённым?

Заприте двери всем непосвящённым.

"Радуйтесь боги, врагов одичалость не вечна,

Жизнь на земле родилась и дробится она бесконечно.

Двери отворены всем Мировою Душою -

Бог Дионис, мы – твои зеркала пред тобою.

Отложив ручку, Максим устало откинулся на подушку и подумал: «Ну, и где этот Сеня с его уткой? Что же так долго не идет? Ведь вставать придется, а он не велел делать резких движений».

– Здорово, старичок, – искренне похвалил друга Семен. – До сих пор не понимаю, почему ты не стал поэтом?

– Ты хочешь сказать, что для математика у меня слишком скудное воображение? – усмехнулся Максим, – однако тут важно другое…

– Это что же? – поинтересовался Сеня, ожидая обещанных откровений, но друг его разочаровал.

– Вот, как причудливо разматывается иногда цепочка решимот! А что, твои каббалисты стихов, поди, не пишут? Не интересно им это?

– Тут ты ошибаешься. Все, в чем эгоизм ищет выражения, нам не чуждо. Ведь в обыденной деятельности человека в нашем мире есть много прекрасных порывов, и мы в состоянии восхищаться произведениями других людей, получать от этого удовольствие. Однако творчество – не более чем эгоистическое самовыражение, желание выплеснуть свои чувства, тяготение к известности, славе, и, в некотором роде, жажда власти.

– То есть, ты хочешь сказать, что занятие искусством подпитывается одним только стремлением выразить себя перед другими?

– Не надо думать, что это плохо, – возразил Сеня, – каббала ни в коем случае не загонят человека в какие-либо рамки и не ограничивает его в проявлении своих чувств. Напротив. Существует, например, каббалистическая музыка, где каббалисты с помощью звуков передают свои духовные постижения. Поскольку мелодия способна проникать непосредственно в наши чувства, в сердце, минуя разум, не затрагивая его, то музыка может служить своеобразным способом передачи каббалистической информации, что дает совершенно особый эффект.

– Получается, что музыка служит каббалистам чем-то вроде кода?

– Видишь ли, душа каббалиста подобна музыкальному инструменту, который уже безупречно настроен и потому не фальшивит, играет безошибочно, подобно «скрипке Давида».

– Что-то я не слышал о таком скрипичном мастере, – усмехнулся Максим, – Страдивари, Амати, Гварнери, ну, еще кое-кого помню, а какие скрипки изготавливал Давид, не знаю.

– Тут речь идет о внутреннем сосуде души каббалиста, так называемом, кли, в котором он особым образом ощущает реальность, и способен выразить это в звуках. Поэтому царь Давид и смог написать книгу Псалмов, полностью состоящую из впечатлений от постижения Высшего мира.

– А, так, ты имел в виду царя Давида! Так бы и говорил. А то мне это напоминает диалог: «Кто такой Карл Маркс?». «Экономист». «Как наша тетя Роза?». «Нет, наша тетя Роза главный экономист». Прости, перебил, и что же царь Давид?

– В одном из его псалмов есть слова: «Благодарю тебя за спасение души моей», где он выразил то, что ощутил, поднявшись в своем постижении до состояния полного исправления души. Музыку к нему сочинил Рабаш. Говорят, он вообще прекрасно пел, специально учился этому, был отличным кантором, предавал мелодии Бааль Сулама. По сравнению с теми воплями, которые сейчас день и ночь доносятся с телеэкрана, эта музыка может показаться печальной, но на самом деле, она точно передает переживания человека, вошедшего в свойства полной отдачи.

– И ты хочешь сказать, что, послушав эту музыку, любой человек может ощутить то же самое, а то и сделаться каббалистом? – усомнился Максим.

– Каббалистом, конечно это его не сделает, но такой прием идеально подходит даже для тех, кто совершенно ничего не понимает в духовном постижении, не может читать каббалистические тексты в оригинале, и более того, даже не слышал о каббале.

– То есть, это такой способ передачи знания? Надо бы запатентовать! Он будет почище обучения иностранным языкам во сне.

– И что ты у меня такой кусачий? – засмеялся Сеня, – женить бы тебя на хорошей девушке…. Однако, что тебя подтолкнуло написать такое странное стихотворение? Не думаю, что мои обветшавшие каракули.

– Неисповедимы пути Господни! – Максим горестно воздел руки к потолку, – прости, борода, уснул я за разбором твоих архивов, а потом встал, да и записал в стихах свой сон. Можно сказать, выражаясь твоим языком: «Я передал свое постижение такими, вот, словами». И все же, вашу музыку бы я послушал, может, тоже смогу ощутить что-нибудь возвышенное. Принеси мне что-нибудь на свое усмотрение, или ты хочешь мне сказать: «Не пей, козленочком станешь!».

Семен уже открыл, было, рот, чтобы ответить, но в этот момент позвонила Таисия Петровна.

– Максик, ты здоров? – Заговорила она взволнованно, даже не поздоровавшись, – мне сегодня приснился сон, что ты попал под машину! Да, так явственно! Я проснулась в холодном поту.

– Надеюсь, машина восстановлению не подлежала? Все в порядке. Не волнуйся, это вредно.

«Еще одна «чтица решимот на расстоянии», – покачал он головой, положив трубку, и весело помахал рукой заторопившемуся домой Семену.

Открыв утром глаза, Максим почувствовал, словно его придавила огромная глыба равнодушия ко всему происходящему. Еще ни разу в своей жизни он не испытывал такой чудовищной апатии, даже после защиты диссертации. Тогда он тоже не мог никого видеть в течение нескольких дней, и долго потом ходил на работу как в воду опущенный. Однако теперешнее его состояние было, куда более отвратительным.

Ему на глаза попались листочки со стихотворением, которое он сочинил накануне на одном дыхание, и остался весьма им доволен. Теперь при взгляде на свою писанину, Максима даже передернуло от отвращения. Он скомкал бумагу и швырнул комок за окно.

«И зачем я копаюсь во всей этой ерунде? На фиг мне сдались мои прошлые воплощения! Кто может знать, как оно происходило на самом деле? Ну, допустим, выяснил я, что был тамплиером, хоть даже самим Великим Магистром, и что? Как жить-то потом со всем этим? Да, и было ли оно вообще, мое прошлое житье-бытье? Это каббалисты и иже с ними утверждают, что душа, мол, вечна, происходит смена тел, чтобы человек мог исправиться… Что, значит, исправиться? Перейти в другое физическое состояние, стать бесплотным духом? Как там греки это называли, «метанойя», кажется? Полное перерождение… Чушь собачья! Нет никакой реинкарнации! Пора повзрослеть и перестать искать детские тайны в песочнице. И вообще, мне все здесь опостылело! Так домой хочется! Аж, сердце щемит. Сейчас бы взял палатку, махнул на Оку, устроился где-нибудь на бережку в укромном местечке, чтобы даже не вспоминать ни Израиля этого, ни каббалистов, ни тамплиеров дурацких, даже из памяти их выветрить!».

Он лег на спину и тупо уставился в потолок.

– Что это вы, господин хороший, шедеврами разбрасываетесь? Да еще мусорите, при этом, в общественных местах? – с шутливой строгостью пенял Сеня, открыв дверь своим ключом, который взял у Максима вечером, чтобы тот не вставал лишний раз с постели. – Иду – смотрю, лежит скомканный, можно сказать, раритет. Дай, думаю, подберу. Прославится мой друг, а у меня как бы случайно обнаружится его автограф, глядишь, обеспечу себе и детишкам безбедное существование. А, может, еще и внукам хватит на молочишко.

Однако, увидев, что Максим не только не расположен отвечать на шутку, но даже не способен адекватно воспринимать ее, обеспокоился всерьез.

– Тебе плохо, старик? Что случилось? Голова кружится? Давай, врача пригласим, может тебя в больницу…

– Домой хочу, – мрачно ответил Максим сквозь зубы, продолжая разглядывать потолок. – До-мой, знакомо тебе такое слово? Надоело мне все здесь у вас. Даже не просто домой, а конкретно на Оку с палаткой. И чтобы ни одной рожи вокруг в радиусе двухсот метров!

– Да-а, поистине, как говорит один мой знакомый: «Если Творец хочет нас наказать, Он лишает нас желания!». Хотя, если ты мечтаешь попасть на Оку с палаткой в гордом одиночестве, значит, не все так плохо. Какие-то желания у тебя все-таки имеют место быть. Диагноз ясен: больной, у вас острая форма депрессии.

– Отпусти меня, Сенечка, а? Ну, что тебе стоит? – заговорил Максим чуть не со слезами, – не могу я здесь больше, не приживусь я у вас никогда.

– Да я – что…, – сказал Семен участливо, – разве я тебя держу…, контракт ведь…, там условия определенные прописаны. Не нам с тобой их нарушать. Знаешь, у меня идея! Возьми-ка ты отпуск на недельку и махни с той же палаткой на Кинерет! Сейчас март, еще не сезон для отдыхающих. Никто тебя беспокоить не будет. Машину твою на днях починят, она не сильно в аварии пострадала, в отличие от тебя… Да, и на работе в данный момент затишье, отчет мы сдали, пока заказанное оборудование привезут, можно и побалдеть. Я бы и сам с тобой, да ты ведь один хочешь побыть…

Видя, что Максим заколебался, Сеня продолжал настаивать.

– Это, конечно, упущение с моей стороны: ты уже полгода в Хайфе, а я тебя на озеро ни разу не свозил. Вот, увидишь, ты вернешься совершенно другим человеком! Там хорошо весной, все цветет, самое лучшее время у нас, пока жара не озверела. Я тебя отлично понимаю. Сам, когда перебрался, такое состояние пережил, примерно месяца три спустя. Все же, родился в России, жил столько лет, друзья там остались, пока привык…, группа спасла…, а Милка еще раньше меня сломалась, рыдала чуть не каждый день. Это ты еще долго продержался, молоток! Просто психика у тебя здоровая… Ну, что, решено? Едешь на Кинерет? А то у меня другое лекарство от депрессии есть…

– Какое, – промямлил Максим уже не так мрачно, а скорее жалобно, – выпивка что ли? Я должен взвесить свои возможности…

– Вот, и отлично, мы уже шутим. Нет, не выпивка, это разовое облегчение, а тебе необходимы радикальные меры. Я тут вычитал в Интернете, что от депрессии прекрасно помогает обычная порка розгами. Новосибирские ученые проводили эксперимент. Только пороть надо от души, а не символически. Во время такой экзекуции происходит дополнительный выброс в кровь эндорфинов, и человек довольно быстро приходит в себя, говорят, даже от наркотической зависимости можно вылечить на ранних стадиях. Честное слово, они даже вычислили силу ударов, их частоту, вес и рост исполнителя, который проводит предписанную процедуру. Ты представляешь, сколько у них было дублей! Так что, смотри, розги – даже мне по карману!

Честно отвалявшись в постели положенное время, и тупо, чтобы как-то заглушить тоску по дому, просмотрев фильмы, которые принес Сеня, Максим начал закупать все необходимое для предстоящей поездки. Нельзя сказать, чтобы он делал это с большим энтузиазмом, скорее механически, исключительно, с целью доставить удовольствие другу.

По давно заведенной привычке скрупулезно изучать место, в которое направляется, Максим в первую очередь приобрел несколько рекламных проспектов, откуда почерпнул информацию, что озеро расположено на двести тринадцать метров ниже уровня моря, а наибольшая его глубина равняется сорока пяти метрам. В проспектах он также обнаружил и массу бесполезной чепухи, которую обычно впихивают туда рекламодатели, чтобы привлечь склонных к экзотическим приключениям туристов.

«Редкая находка была сделана археологами – обнаружен отпечаток сандалии римского легионера, отчетливо сохранившийся на стене, окружающей древнее поселение на восточном берегу. Это позволяет сделать вывод о том, что в возведении городских стен принимали участие римляне, хотя до сих пор было принято считать, что строительные работы осуществляло местное население. Хотя профессор имярек высказал мнение, что это мог быть житель городка, прежде состоящий у римлян на армейской службе».

Обремененный этими бесценными сведениями, Максим, уже было направлявшийся домой, неожиданно резко развернул машину и двинулся в Цфат. Он не мог даже сам себе объяснить своего неожиданного поступка, но все же попытался сделать это разумно и логично, используя самые нелепые доводы. «Надо избавиться от комплекса страха, который у меня остался после аварии на этой дороге. Побороть его надо, вытравить, выдавить из себя, иначе так и буду бояться туда ездить…, я даже в дом к нему не зайду, так, пройдусь мимо и обратно…».

Земля по обеим сторонам дороги была вся в цвету! Склоны холмов покрывал пестрый ковер свежих желто-зеленых тонов. После зимних дождей природа, словно торопилась продемонстрировать всю щедрость отдачи, на какую было способна в этих местах. У Максима потеплело на сердце, и тоска по дому уже на так сильно сжимала его ледяными тисками, как все эти последние дни.

На вершине холма земля, не закованная в асфальт, еще не совсем просохла от дождей, и на ее влажной мякоти был отчетливо виден каждый след, ведущий к дому старца. Навстречу ему прямо по улице медленно, неторопливо, словно нехотя, плыло небольшое прозрачное облако. Неожиданно Максима заинтересовал совсем свежий отпечаток ноги внушительного размера. По расстоянию между следами он сделал вывод, что Шимону совсем недавно нанес визит рослый человек. Судя по тому, что отпечатков, идущих в обратном направлении, не было, Максим решил, что гость все еще находится у него в доме.

«Должно быть, это тот самый римский легионер, о котором сообщалось в проспекте, почетный безымянный строитель городской стены», – усмехнулся он про себя, и внутренне порадовался этой вновь обретенной привычке шутить по каждому поводу.

Однако, проходя мимо знакомых запыленных окон, только усилием воли Максим сдержал свое любопытство. Миновав одну сторону домика, он был уже готов завернуть за угол той его стороны, где находилась входная дверь, как вдруг услышал знакомый гневный голос старца.

– Нет! Сказал я, ты сошел с ума, если посмел просить меня о том, что нам строжайше запрещено! Убирайся из моего дома, и будь проклят тот день, когда я взял тебя в ученики!

– Но я слышал, что сам Ари давал ее Хаиму Виталю… Почему ты не можешь? Я хорошо заплачу…

– Как посмел твой нечистый язык произнести эти святые для каждого каббалиста имена! Что ты знаешь о них! Что ты знаешь из каббалы, раз говоришь такое! Ты хуже растения, которое приносит пользу и умеет отдавать на своем уровне! Ты хуже камня! Ты – ничто!

Вон! Вон! Вон! Иначе, я за себя не ручаюсь!

Максим услышал, как резко хлопнула входная дверь, он, буквально, вжался в стену с теневой стороны, в надежде остаться незамеченным, и в это мгновение мимо него, словно вихрь, промчался какой-то человек. На ходу, не замечая ничего вокруг, он сорвал с головы кипу и бросил ее чуть не под ноги Максиму.

«Проклятый старик! – Громко и гневно говорил незнакомец сам с собой, – он один знает это место! Я должен был его уговорить! Припугнуть! Придушить! Хотя, он и под пытками бы не выдал, где находится колодец Мирьям! Ничего, мы еще посмотрим…, обойдусь без его знаний, а он…, он тогда заплатит мне за все…».

– Ты знаешь, старичок, тебе несказанно повезло! – Семен прямо весь сиял от удовольствия, – все так отлично складывается, словно по заказу. У Милкиной подруги на Кинерете живет дед. У него там маленький домик на самом берегу. Он согласен тебя приютить, прикинь, как здорово! Не надо тащить никакой палатки. Удобств, конечно, не много, но зато ты каждый день будешь вкушать свежую рыбу, дед потомственный рыбак…

– Неудобно как-то сваливаться, как снег на голову, совершенно посторонним людям, и вообще…, я хотел побыть один…

– А ты и будешь один! У них сейчас пустует комната с совершенно отдельным входом. Там все лето внуки обитают, которых им младшая дочь на каникулы подкидывает. Она сама в Тель-Авиве живет. Соглашайся, я тебя умоляю! И мне спокойнее будет, что ты не один там, как сыч, мерзнешь по ночам в своей дурацкой палатке.

– Зачем же, спрашивается, я ее покупал? Столько денег выкинул…

– Сдай назад, экономный ты мой, она даже не распакована, – ликовал Семен, восприняв этот горестный вопрос друга, как знак согласия. – А хочешь, я у тебя ее куплю. Нам она не помешает.

– С ума сошел! Я же шучу! Надо бы к бабке перед отъездом заскочить, а то обидится, что уехал, не попрощавшись.

– Что за дела! Поехали в пятницу. Тебя еще что-то беспокоит? Ты какой-то озабоченный. Расслабься и получай удовольствие! Отпуск на носу!

– Есть одна проблема, – нерешительно сказал Максим, – но даже не знаю, стоит тебя ею грузить или нет…

– Грузи, грузи, что там еще?

Максим во всех подробностях передал другу вчерашний инцидент у дома старца, и, снедаемый любопытством, спросил.

– Что, действительно, существует колодец Мирьям, или это сказка какая-то? Ты что-нибудь об этом слышал?

– Скорее всего, сказка, – ответил Сеня, насколько мог, нейтральным тоном. Ему не ловко было водить друга за нос, но, прекрасно зная его неуёмное любопытство, он имел все основания опасаться, что, будучи так близко от этого таинственного места, Максим непременно попытается отправиться на его поиски и может влипнуть в какую-нибудь опасную для жизни историю. Поэтому Семен немного слукавил и плавно перевел разговор в иное русло. – Меня гораздо больше беспокоят угрозы этого гневливого господина. Кто знает, что у него на уме! Может, он маньяк какой-нибудь, или шизоид… Ты его хорошо запомнил? Описать сможешь?

– Как тебе сказать, не слишком, он так быстро промчался мимо меня. Здоровенный амбал, под два метра ростом. Но мне кажется, если я его встречу еще раз, то обязательно узнаю. Понимаешь, от него волна такая шла…, злобы, ненависти, даже не знаю, как выразить мое ощущение…

– Ладно, не грузись, если старец ему отказал, да еще такими резкими словами, как ты описал, то этот тип едва ли посмеет к нему еще раз сунуться. Я думаю, Шимон знает, что делает.

– Хотелось бы надеяться…

Таисию Петровну они нашли в добром здравии. Семен отправился повидаться с друзьями, а бабка повела Максима в небольшой скверик, где, усадив его на облюбованную ею скамейку, начала выкладывать свои нехитрые новости.

– Максик, ты не представляешь, я только тут поняла, что такое настоящий коллектив! Я ведь во многих труппах поработала за свою долгую актерскую жизнь. Боже, какие это были чудненькие серпентарии! Вечная конкуренция, отравляющая душу борьба за лучшие роли, лицемерие, ханжество! Мужчины кобелировали направо и налево, женщины их ревновали, ненавидели друг друга. Да, что вспоминать! А тут – словно одна единая душа. Все объединены общим порывом, устремлены в духовное…. Оказывается, в каббале есть такое понятие: «купи себе друга»!

– Как это? – искренне изумился Максим, – что это за товарно-рыночные отношения такие странные?

– Ах, ты не понимаешь, это просто так называется! Я тебе объясню. У человека нет никакой другой возможности получить дополнительное желание, кроме как от окружающих. Ну, откуда ты можешь почерпнуть стремление к духовному, не из воздуха же! Тогда, что тебе остается? Связаться с другими людьми с помощью совместной физической работы.

– Что-то я не припомню, чтобы мои рабочие контакты наводили меня на мысль о духовном возвышении! – усмехнулся Максим, – иногда поубивал бы всех вокруг, до того раздражают своим тупизмом!

– Вот тут-то и таиться самое главное! – вдохновенно продолжала бабка, предвкушая реакцию внука на то откровение, которое она готова была ему сообщить. – Все дело в намерении! Просто ты никогда не ставил себе целью с помощью твоего окружения уподобиться Творцу!

Максим минут пять хохотал, как помешанный. Он живописал себе подобные намерения среди своих коллаборантов. Представил своего шефа, вечно озабоченного выколачиванием дополнительного времени на сеансы, постоянно невысыпающихся ребят, охотно сбегающих на работу по выходным, лишь бы не заниматься детьми и домашними делами, научную грызню между лабораториями не без бранного словца по делу и без дела, беззастенчивое воровство научных идей, вылизывание начальства ради поездки на эксперимент за границу. Да, мало ли что еще!

Бабка дала ему возможность нахохотаться вволю, и продолжила, как ни в чем не бывало.

– Я тебя понимаю. Если бы кто-то сказал мне такие слова, когда я работала в ТЮЗе, я бы тоже умерла со смеху. Как сейчас помню: Лёлька Кувакина едва не выцарапала мне глаза, когда узнала, что я утверждена худсоветом на роль кошки в спектакле «Кошкин дом». А ведь у меня было гораздо более сильное контральто, чем у нее. Но ей было выгоднее говорить про меня всякие гадости, будто я…, ну, да, Бог с ней, о покойниках плохо не говорят.

Так, вот, каббалистическое понятие «купи себе друга» означает связь с окружающими, у которых, как и у тебя, имеется намерение к Творцу. Пускай вначале это будет еще эгоистическое намерение, исключительно, ради себя, типа: «Я хочу уподобиться Самому Творцу, быть выше всех, завладеть всем миром!». Все равно такая связь с товарищами будет плодотворной. Ты перенимаешь их намерение, служа им самыми простейшими действиями: подавая кофе, обслуживая на кухне, даже м оя посуду. То есть, вкладывая в них свою заботу, ты как бы покупаешь тем самым их стремление к Творцу. Понимаешь? В этом-то и заключается принцип «купи себе друга».

– И многих ты уже скупила? – поинтересовался ехидно Максим, – их же, поди, кормить надо, обувать-одевать…, а если судить по тому, сколько хавки может употребить наш Сенечка, то каббалисты пожрать не дураки! Думаю, что мне пора просить у начальства прибавки к жалованию за твое приумноженное намерение к Творцу.

– Ах, как мне нравиться, когда ты ехидничаешь! – умилилась бабка, – это значит, что у тебя все в порядке.

Со странным – смешанным чувством ехал Максим к озеру Кинерет, однако если бы его напрямую спросили, чего же он, собственно, ждет от этой поездки, он затруднился бы с ответом. Одно только ощущение было совершенно определенным: с таким нетерпением стремятся на встречу с давним и очень близким другом, которого не видели много лет, ожидая от этого свидания последствий самых невероятных, вплоть до полного изменения судьбы. Лицо его было сосредоточенным, даже несколько сумеречным, и со стороны можно было подумать, что встреча эта ему совсем не в радость.

Семен же, напротив, выказывал невероятное оживление. Он с воодушевлением рассказывал о своей первой поезде на озеро, о том, какую здоровенную рыбину выудил тогда из его древних вод, что даже аборигены были поражены ее размерами, но Максим слушал друга, что называется, в пол-уха, отвечал не впопад, и, наконец, смежил веки. Сеня, подумав, что он задремал, укаченный мерным шуршанием шин по гладкой дороге, умолк и тоже погрузился в свои мысли.

Накануне вечером его даже несколько разочаровало, с какой легкостью Максим согласился на предложение не брать свою машину. Сеня внутренне готовился к долгим переговорам с непредсказуемым результатом, собирал по крупицам доводы, мысленно загибая пальцы. После аварии, в которую недавно попал Максим, Сеня почему-то стал сильно дергаться во время его дальних отлучек. Однако более всего он опасался, что друг заскучает в одиночестве и сбежит через пару дней назад в Хайфу, не выдержав спокойного, размеренного ритма отпускной жизни, с ее праздностью и полным бездействием.

– Отвезу и заберу, – пообещал он другу, – не извольте беспокоиться. Соскучишься – примчусь по первому звонку. Зачем она там тебе? До Цфата рукой подать, можно и пешочком прогуляться, ежели желание накатит. Я тебе даже завидую: две недели полного одиночества! Так ведь и разговаривать можно разучиться. Хотя ты теперь язык немного знаешь. По крайней мере, объясниться с хозяевами сумеешь. Спросить что-то, ответить на вопрос. Словом, гуляй, ешь свежую рыбу, дыши целебным воздухом, ни о чем не думай, отдыхай в свое удовольствие!

– Ну, да, как говорила жена сантехника в доме творчества «Переделкино» своему вечно пьяному мужу: «Ты живешь, как писатель – ни о чем не думаешь!», – усмехнулся Максим. – Я как раз подумать хочу, разложить все по полочкам у себя в голове, а то там такой бедлам, как на большой свалке!

– Брось, старичок, не копайся ты в себе, нет там ничего интересного, можешь мне поверить. Признаюсь тебе в своих тайных надеждах: поживешь ты у озера, авось да наберешься впечатлений от соприкосновения с природой, и начнешь опять стихи писать! Правда, мне очень жаль, что ты совсем забросил это дело…

– Глупый ты, борода, хоть и научный гений. Много ты знаешь о поэтах. Поэту нужны не впечатления, а стрессы!

– Родственники Милкиной подруги, к счастью, люди не религиозные, хотя заповеди и субботу чтят, – объяснял Сеня, пока они искали нужный им домик, постоянно сверяясь с рисунком на большом листе бумаги.

– Ты имеешь в виду: не убий, не укради и тому подобное?

– Вообще-то их намного больше, шестьсот тринадцать, по количеству желаний, но в основном, можно свести к десяти. Что ты смеешься?

– Анекдот вспомнил: выходит Моисей к народу после общения с Богом и говорит: «У меня для вас две новости – хорошая и плохая. Сошлись на десяти, но прелюбодеяние вошло!». А каббалисты разве не чтят заповеди? – Удивился Максим.

– Мы чтим заповедь Любви, но она включает в себя все остальные.

– Это что-то новенькое. Я, конечно, не большой спец по части Библейских текстов, но о такой заповеди не слышал.

– Заповедь Любви означает бескорыстие каждой мысли, каждого поступка, полный отказ от себялюбия ради блага ближнего.

– Насколько мне известно, все религии призывают к этому и восточные учения тоже…

– У каббалы есть существенное отличие от многих духовных учений и религий.

– А именно?

– Каббала никогда не призывает к умерщвлению плоти ради духовного возвышения. Пусть тело живет по своим законам, их невозможно отменить, и когда ты не посягаешь на естественные потребности своего организма, тогда и душа твоя сможет совершенно свободно постигать Творца. Ты просто сосредотачиваешь на ней все внимание. И главное, каббала учит не останавливаться на этом пути, человеку необходимо стать равным Творцу, тождественным Ему. Ты слышал, чтобы хоть одна религия допускала такое? Да, для любой религии это – святотатство! Каббалист же постигает Творца в сердце и в разуме.

– Ладно, ладно, не заводись ты так, разве я спорю?! – упокоил Максим друга, чувствуя его внутреннее напряжение, да и желания продолжать разговор в этом русле у него совсем не было.

– А, вот, мы и пришли! Смотри, нас уже ждут, – воскликнул Семен, завидя пожилого человека, явно спешащего к ним навстречу.

Все это время, пока они шли вдоль береговой кромки, отыскивая необходимый им дом, Максим старался не смотреть на озеро, задевая его гладь лишь боковым зрением. Ему хотелось насладиться всей полнотой картины. Он так часто попадался в капканы собственного воображения, что научился со временем управлять им, резко дергая стоп-кран, когда оно начинало выходить из-под контроля. Сколько раз, возвращаясь из какой-нибудь вожделенной поездки, он с шутливой горечью докладывал Таисии Петровне, требовавшей подробностей: «Еще одной иллюзией стало меньше!». Поэтому, тщательно изучая карту местности и знакомясь с рекламными проспектами, Максим старался отмежеваться от образа самого озера, не рисовать в уме никаких картинок, а запоминать только голые факты, чтобы не испортить себе самого первого впечатления от встречи. Чтобы не сказать, оказавшись лицом к лицу с тайной: «Только-то и всего?! А я ожидал совсем другого…». Однако окончательной власти над своими подсознательными ощущениями он добиться не смог, и потому очень боялся подлога.

Хозяева ему понравились. За сдержанным проявлением радушия чувствовалась искренняя, врожденная потребность с радостью привечать каждого вошедшего в дом человека, от всей души деля с ним кров и стол.

– Вот, ваша комната, – сказал старик Самуэль. – В нее можно войти прямо с улицы. Если хотите, кушайте вместе с нами, мы всегда рады будем. Рыбы на всех хватит. Любите рыбу? Моя Сима родом из Одессы, она хорошо готовит фаршированную рыбу и форшмак. Внучка сказала, вы после аварии, ничего, поправитесь, здесь, у озера все поправляются. Лодку всегда можете брать, у меня две. Я потом покажу.

Самуэль говорил неспешно, четко выговаривая слова, и только позже, услышав, как он быстро-быстро что-то рассказывает жене, Максим догадался, что хозяин делал это намеренно, специально для него, чтобы гость не испытывал неудобства, отделяя в потоке чужой речи одно слово от другого. «Поразительная деликатность, – подумал он с благодарность. – Вот, тебе и простой рыбак!».

Семен, тем временем, уже занес в комнату спортивную сумку, рюкзак и ноутбук Максима.

– И зачем ты взял с сбой этот слепок извращенной цивилизации? – Бурчал он, силясь воткнуть в розетку вилку электрического чайника, – тут надо сливаться с природой, а не торчать в Интернете, для этого не зачем было из Хайфы уезжать. И ошейник свой электронный тоже можешь отключить, кто будет тебе звонить? Я? И не надейся!

– Бабка может начать долбиться, присниться опять какой-нибудь сон «вещий», что меня акула проглотила, а то, ты ее не знаешь!

– Ах, да, прости, я и забыл! Кстати, зря смеешься, с аварией-то она в самую точку попала…. Ну, что – пойдем знакомиться с озером?

– Нет, – словно испугавшись, отказался Максим. – Прости, борода, я потом сам…, один…, а ты поезжай лучше, темнеет уже, я волноваться буду. И непременно позвони мне на «могильник», когда доедешь. Контрольный, так сказать, звонок в голову, чтобы я спал как убитый, или хоть эсэмэску скинь. Спасибо тебе за все… Не волнуйся за меня, я в полном порядке.

Первая ночь на новом месте прошла беспокойно. Максиму казалось, что он слышит каждый шорох, доносящийся снаружи: скрип дерева под самым окном, мерный плеск воды о борта, покоящихся на приколе в приличном отдалении лодок, торопливые шаги запоздалых прохожих, заливистый лай собаки, даже чье-то пение и смех. Когда он, было, совсем уже задремал, начался душераздирающий кошачий концерт, который, как ни странно, не вызвал в нем ни малейшего раздражения. «Давненько я не слышал таких надрывных и призывных рулад, – подумал Максим со смехом, – как странно, коты во всем мире орут одинаково, и, что самое удивительно, бывают прекрасно и недвусмысленно поняты. Это только люди перестали понимать друг друга после падения вавилонской башни. Конечно, ведь конец марта на дворе, они в своем праве, кто может им запретить!». Однако добровольцы нашлись. Отчаянная ругань и поток вылитой прямо из чьего-то окна воды, бесцеремонно прервал искреннее излияние кошачьих чувств. Они мгновенно передислоцировались, и их дикие вопли доносились уже с приемлемого расстояния.

Наконец, появились первые, нерешительные признаки рассвета. Темнота постепенно разжижилась, словно чья-то неведомая трудолюбивая рука добавляла в нее свет капля за каплей, и она понемногу, нехотя впитывая его в себя, растворялась, делаясь все более и более проницаемой.

Максим мигом вынырнул из теплой постели, сделал несколько согревающих телодвижений и поспешно натянул на себя теплый спортивный костюм, настоятельно рекомендованный умеющим все предусмотреть Сеней.

Больше всего на свете он любил наблюдать тот таинственный момент, когда из плотной куколки ночи выпархивает новорожденная, еще неуверенная в своих могущественных силах бабочка рассвета. Вот, она осторожно расправляет нежные, прозрачные крылышки, словно проверяя их надежность. Каждый раз, следя за ее робким появлением, Максим ощущал, что ему в порядке исключения дозволено присутствовать при неком уникальном таинстве, сакральное значение которого ничуть не умаляла ежедневная обыденность этого события.

Он скорее нащупал ногой, чем разглядел близорукими глазами, в полумраке тропинку, протоптанную от дома к берегу. Однако чем ближе он подходил к озеру, тем явственнее проступали сквозь темноту очертания окружающего прибрежного пейзажа, словно подсвеченные спокойной гладью воды.

Дождей в эту зиму выпало достаточно, и вода в Кинерете сильно поднялась, затопив по грудь прибрежный кустарник и некоторые отдельно растущие деревья, неосмотрительно пустившие корни в непосредственной близости от озера. Пока солнце еще не взошло, Максиму удалось разглядеть только однородную серую тугую массу воды, но он отчетливо, всем своим существом ощутил ее неутомимую, могучую животворящую громаду. «Оно даже прекраснее, чем я мог себе представить, – тихо, словно опасаясь быть услышанным, прошептал Максим, – хорошо, что я не придумал его заранее…».

Когда глаза окончательно привыкли к неверному освещению, Максим заметил на берегу, у самой кромки берега небольшой гладкий валун, словно специально приспособленный под сидение. Он с наслаждением расположился на чуть влажном камне и стал неотрывно глядеть на воду.

Где-то неподалеку, слева от него загремела лодочная цепь, и послышался громкий частый плеск, словно кто-то бежал по воде, торопясь, как можно скорее отчалить от берега. Жалобно заскрежетали ржавые уключины, и, повернувшись на их звук, Максим разглядел совсем близко небольшой челнок и самого гребца, который энергично и мерно погружал весла в неподатливую плоть Кинерета.

«Надо будет непременно воспользоваться разрешением хозяина брать лодку и тоже поболтаться по озеру, – подумал он, – однако Сеня был прав. Здесь по утрам совсем не жарко. Надо было куртешку прихватить…». Он нехотя поднялся и побрел к дому, постепенно ускоряя шаг, влекомый внезапно возникшим в воображении образом чашки ароматного кофе.

Как ни старался ветер, натягивая свои тугие шелковые постромки, удержать уходящий день, все же, сменив его в строго положенный час, на Кинерет опустились сумерки. Золотая подкладка неба истончилась, сначала сделалась темно-синей, а потом вовсе потемнела, и на ней засверкали первые крупные икры звезд. Воздух, щедро напоенный весенними ароматами, замер в полной неподвижности. Вечер был, словно ручной, он ластился и льнул к лицу, подобно нежнейшему бархату или фетру.

Весь день Максим бродил по узкой пустынной полоске пляжа, совершенно безлюдного в это время года, погруженный в глубокие размышления. Если бы Сеня мог каким-то невероятным способом проникнуть сейчас в его мысли, то удивился бы несказанно. Максим размышлял о каббале. Он все силился понять, что же есть в ней такого особенного, что так цепко удерживает его интерес к ней?

В институте он активно увлекался философией, даже пытался выдвинуть собственную доктрину происхождения Вселенной, но потом понял, что все очарование этой древней науки состоит в том, что даже самый искренний и глубокий интерес к ней, все ее выводы и догмы ни к чему вас не обязывают. Они способны подпитать только ваш ум, но никогда не проникают в сердце! Это некая «акробатика мозгов», своего рода «тренажерный зал» для человека, вслепую ищущего ответа на вопрос о смысле бытия «методом тыка». Он как бы априорно выдумывает себе объяснения одно другого нелепее: «А что, если это было так? А, может все-таки, вот, так?». Однако все эти многочисленные, абстрактные теории способны только добавить недоумения перед таинственным смыслом жизни перед поиском истинной цели существования, увести с верного пути.

Относительно религии он вообще не питал никогда ни малейших иллюзий. Максим считал, что в основе любого религиозного поклонения заложен какой-либо древний, устоявшийся, но давно забытый ритуал, и был твердо убежден, что вера зиждется на внутреннем, мистическом переживании, очень сильном, разумеется, но совершенно не предусматривающем участия ума. Напротив, даже исключающее его совершенно. Люди, конечно, приходят к вере разными путями, но странное дело, он все чаще замечал: стоит человеку стать искренне верующим, как он, словно глупеет на глазах! Перестает быть адекватным и забывает хотя бы время от времени пользоваться мозгами. Максим просто готов был выйти из себя, когда слышал, как бабка говорит елейным голоском: «Все в воле Божьей!». Успокаивала его только фальшь в ее голосе, которую даже она, хорошая актриса, не способна была полностью закамуфлировать.

Конечно, сейчас, после перестройки в лоно церкви, слепо повинуясь веянию моды, потянулся еще один контингент людей, которым Максим ставил диагноз: «православие головного мозга». Это было полчище функционеров, коммунисты-расстриги и прочая чиновничья братия. Однако их вообще не стоило принимать в расчет. Человеку, бесцеремонно лишенному партийной кормушки, или призрачной, но фанатичной надежды на «светлое будущее», бывает порой просто необходимо внедриться в какой-нибудь мощный эгрегор, куда-то примкнуть, где-то состоять, быть членами, адептами, миссионерами.

К Богу вдруг повернулись, с позволения сказать, «лицом» и целые группировки бандюков, привозящих мешки денег в храмы и монастыри, ставящих там отлитые на заказ пудовые свечи. Да, субпассионарный перегрев тоже иногда находит странные, неисповедимые пути самовыражения!

За полгода общения с Шимоном и из частых бесед с другом Максим понял только одно: его личный интерес к каббале явно перестал укладываться в рамки простого обывательского любопытства. Как ни пытался он дистанцировать свой интеллект и сердце от этой науки, все то малое, что он узнал о ней, не возмущало в нем ни убеждений ученого, ни жизненных позиций человека, обладающего здоровым цинизмом, – единственным средством способным, по его мнению, удержать ум от помешательства.

«Как там у них говориться? В сердце и в разуме? Да, блистательный тандем! А тело, значит, пусть живет своей жизнью…, только «Человек», который в нем заново родится, обязан достичь состояния Творца. А не гордыня ли это? Были, говорят, и такие в свите Божьей… Однако Сеня не раз повторял, что Творец – это Природа. Стало быть, каббала призывает слиться с природой? Вернуться в первобытное состояние что ли? На положение дикаря? Да, и такие призывы делали наши натурфилософы…. Нет, чего-то я сильно тут не понимаю! Но вопрос ведь совсем в другом: хочу ли понять? Есть ли у меня такое желание, как изволят выражаться господа-каббалисты?».

Утомленный долгой ходьбой и напряженными размышлениями, Максим присел на корточки близ самой воды, чтобы дать отдых гудящим ногам и кипящим мозгам. Не успел он немного расслабиться, бездумно наслаждаясь приятным, успокаивающим созерцанием озерной глади, как прямо над головой из-за кустов, скрывающих его присутствие, пролетела увесистая дубина, а за ней, следуя тем же курсом, в воду плюхнулась собака весьма внушительных размеров, полностью обдав Максима холодной водой.

– Черт! Мать твою за ногу, что за дела! – Воскликнул он возмущенно, резко вскочив с земли. – Смотреть же надо! Так человека и укокошить можно!

– Ой, простите, мы вас не видели! – Прожурчал горным ручейком в темноте женский голосок с очаровательной гортанной картавинкой. – Вы, наверное, тот самый русский физик, который остановился в доме дяди Самуэля? Мне тетя Сима про вас еще неделю назад рассказывала, и я все надеялась попрактиковаться в языке…

– Что ж, будем считать, что ваша практика началась со специфического среза лексики, – смущенно пробормотал Максим, который всегда терялся в присутствии незнакомых женщин, боясь быть осмеянным. – Простите, засим, осмелюсь откланяться, мне необходимо надеть сухой смокинг, а то недалеко и до инфлюэнции.

Он церемонно поклонился, хотя понимал, что этот изящный жест едва ли будет оценен по достоинству в такой темнотище, и сам поразился, насколько быстро присутствие женского существа пробудило в нем гусарскую привычку в обращении с дамами, бытующую на физтехе.

– Еще раз извините, – сказала незнакомка, – а вы пойдете на Пурим?

– Куда, простите?

– Завтра праздник, Пурим называется, его так весело отмечают в этих местах, представление будет в костюмах…

– А вы пойдете? – Неожиданно для себя произнес Максим.

– Обязательно!

– Значит, есть надежда, что я могу преподать вам еще один урок русского языка.

– Простите, я не представилась. Меня зовут Мири. Я приехала сюда писать диссертацию, тут домик у нас. В нем когда-то бабушка с дедушкой жили, а теперь пустует. Вот, я и решила сюда уехать из Тель-Авива, чтобы никто не отвлекал.

– И какую же тему мы разрабатываем в этой девственной глуши?

– Детский мир в изображении Достоевского… Я закончила аспирантуру по русской литературе.

– О! Позвольте снять шляпу! А я даже без галстука… Однако, я так и не понял, буду ли иметь счастье завтра вас лицезреть среди прекрасных пейзанок? Может быть, вы даже мазурку за мной запишите или котильон?

– Там мужчины и женщины отдельно! – Громко, от души расхохоталась Мири, не в силах далее выдержать притворно серьезный тон этого диалога. Максим поежился, словно почувствовав, что его еще раз окатили ледяной водой.

Максим возвращался домой с саднящим чувством досады на себя, которое начисто стерло благостные ощущения минувшего дня.

«И с какой стати я опять распустил павлиний хвост! Надо было уйти сразу, а не затевать этот пустопорожний разговор, да еще в таком гривуазном тоне! Но, как говорит в таких случаях опытный Сеня: если бы я сразу был такой умный, как моя жена потом…».

Чтобы как можно быстрее сбить оскомину от этой случайной встречи, Максим попытался сменить тему размышлений.

«Этот Пурим, наверное, что-то вроде нашей Масленицы, раз будут ряженые и представление. Проводы зимы, только на местный манер. Надо будет залезть Интернет. Хорошо, что мы даже в лицо друг друга не видели, авось, она меня не узнает, если встретит завтра на улице. Ну, да, конечно, меня невозможно вычислить, здесь же сплошь одни русоволосые славянские рожи в очках. В темноте метров за триста можно определить, что я не абориген. Да, не пойду никуда и все! Посижу дня два дома, а гулять буду только рано утром и поздно вечером, глядишь, она и забудет про нашу встречу. Это все Сенечка мечтает меня женить. Некоторые люди совершенно не могут выносить, когда кому-то хорошо. Непременно им надо отравить человеку жизнь!».

На хозяйской половине во всех окнах горел свет, а из открытого настежь окна кухни соблазнительно пахло свежей выпечкой. С улицы Максим разглядел на подоконнике огромное блюдо с треугольными пирожками. Было видно, что тетя Сима активно готовится к празднику. Вид и аромат съестного напомнил ему о том, что с самого утра он ничего не ел. Заварив себе чашку крепкого чая, Максим достал из сумки пачку печенья, и устроился перекусить прямо перед ноутбуком.

Сведения, почерпнутые в Интернете о Пуриме, ошеломили его, прежде всего, обилием великих имен. Кто только ни фигурировал в исторической справке о тех давних событиях! Был тут и Навуходоносор, и Валтасар, и Дарий, и Кир, и еще некие совсем ему не известные персонажи, со странными именами Мордехай и Аман. Пробежав глазами без должного внимания прилагаемый в конце справки текст «Свитка Эстер», он запутался окончательно. Чтобы по свойственной ему привычке привести всю полученную информацию в систему, Максим решил позвонить Сене.

– Привет, борода, не разбудил?

– Что, уже соскучился? Вывозить тебя пора? – С тревогой в голосе спросил тот.

– Объясни мне, что за праздник такой – Пурим? Типа нашей Масленицы что ли? Тут все гулять собираются, а я не знаю, стоит ли мне к ним присоединиться или это не прилично будет с моей стороны?

Услышав на другом конце провода сардонический смех, Максим почему-то рассердился.

– И что это вам всем сегодня так смешно от моих слов? – Несколько более раздраженно, чем приличествовало поводу, спросил он. – Что я такого юморного спросил?

– Прости, занудушка, сейчас расскажу. Не хочу забивать тебе голову религиозным содержанием этого праздника. Если в двух словах, то каббалисты определяют Пурим как состояние Конечного Исправления.

– Хорошо излагаешь, – все еще сердито сказал Максим. – Я тебе отвечу, как Вини Пух: «Сава, не можешь ли ты говорить чуточку попроще…».

– Попробую, – с сомнением в голосе ответствовал Сеня, – это соединение самой высокой точки в человеке с Творцом. В этом и заключается чудо Пурима.

– А что это за персонажи всякие: Эстер, Мордехай, Аман?

– С их помощью, условно говоря, изображается добро и зло, которое ведут борьбу за душу человека.

– Ну, да и бабло, естественно, побеждает зло, – опять не удержавшись, съехидничал Максим.

– А что это ты у нас такой нервный сегодня, – с подозрением спросил Сеня, – будто тебе кто-то на хвост наступил? Рассказывай, кто тебя там обидел, сиротинушку? Приеду, всех накажу.

– Так, встреча одна была, – нехотя сказал Максим, – какая-то дама играла со своей собачкой, которая сначала облила меня водой с ног до головы, а потом еще и высмеяла.

– Кто, собачка?

– Иди ты, куда подальше!

– А дама-то хоть ничего, симпатичная?

– Темно было…

– Не тушуйся, старик, на Кинерете без дамы никак нельзя, да еще в Пурим! Там такие мощные энергии поднимаются в человеке! Успехов тебе, на сердечном фронте! Я серьезно…

На рассвете тишину и покой озера опять нарушил плеск отчаливающей лодки и скрип уключин. «Даже в праздник человеку дома не сидится, – с удивлением подумал Максим, – у нас бы уже выпивал и закусывал, тут за рыбой собрался, или вчера не поймал ничего к праздничному столу?».

Едва он вернулся с первыми лучами рассвета домой, как в его дверь постучал Самуэль.

Держа на вытянутых руках полную тарелку золотистых треугольных пирожков, посыпанных сахарной пудрой, хозяин сказал:

– Угощайтесь на здоровье! Это «уши Амана» с маком и орехами, вам понравится, и приходите, пожалуйста, к нам на обед, а то мы вчера вас совсем голодом заморили. Гости будут.

– Спасибо большое. А это вам, – Максим достал из сумки бутылку самой лучшей водки, привезенную еще из Москвы, и вручил ее Самуэлю, – я приду.

– Хороший гостинец. У нас принято выпивать на Пурим, тогда легче посмотреть на добро и зло беспристрастно, и найти в любом зле зерно добра. Как говорят мудрецы: «Обязан человек выпить так, чтобы не различать «проклят Аман» и «благословен Мордехай». Только стоит соблюдать меру, если не умеешь пить, лучше оставаться трезвым.

– А в чем состоит смысл этого праздника? – не удержался Максим, явно не желая довольствоваться объяснениями Сени.

– Духовное самопожертвование, – коротко ответил Самуэль и вздохнул, а после небольшой паузы продолжил. – Это праздник спасения и единения нашего народа. События, увековеченные традицией, не остались для нас в далеком прошлом. Мы не имеем права забывать о постоянно повторяющихся чудесах избавления. Когда-то Мордехай и Эстер пошли на жертву во имя своего народа. Расстаться с телом ради сохранения духа…, когда собственный дух отдается, чтобы сберечь жизнь или дух братьев.

Весь день Максим провел на половине хозяина. Там и, правда, царило необычайное веселье. Многочисленная детвора бегала по дому с трещотками, наряженная в костюмы всех персонажей этого праздника, время от времени, исполняя различные сценки из жизни Эстер, Мордехая и Амана. Потом Самуэль благословил хлеб, и все присутствующие уселись за обильный стол.

Утомленный сытной едой, непривычной для него атмосферой карнавального веселья, а также необходимостью напрягать внимание, чтобы понять смысл разговоров и связно отвечать, когда к нему обращались, Максим с наслаждением выскользнул на улицу, едва за окнами стемнело. Памятуя наставление хозяина, он почти не пил во время трапезы, но, тем не менее, психика его была взвинчена до предела, словно воздействием алкоголя. Он вспомнил, что похожее переживание описывает Юнг, называя его странным словечком «трикстер». Хотя ни о каких оргиях, разумеется, в данном случае не могло быть и речи, но Максим, будучи человеком восприимчивым, невольно подпал под влияние атмосферы древнего мифологического пира, который и определял в данный момент его душевное состояние.

Он неторопливо побрел вдоль берега, стараясь унять необъяснимое возбуждение, как вдруг услышал знакомый голос, кричавший в темноте: «Дэй, домой!». Максим хотел повернуть назад, но в этот момент к нему подбежал вчерашний хвостатый знакомец, бесцеремонно положил лапы на грудь и начал истово вылизывать его разгоряченное лицо своим мягким длинным языком. Максим замер, как вкопанный, не решаясь нарушить ритуал собачьих нежностей. За псом последовало появление хозяйки.

Они поздоровались естественно, без всякой неловкости или натянутости и медленно пошли вдоль береговой кромки, мирно беседуя о чем-то пустяковом, не имеющим значения ни для кого, кроме них двоих, словно продолжая прерванный накануне разговор.

Наблюдая на рассвете, как Мири расчесывает перед зеркалом свои роскошные волнистые волосы, Максим сказал с шутливым восхищением:

– У тебя волос больше, чем тела.

– Вообще-то я обычно не такая худая. Просто было много нервотрепки последнее время. Поправлюсь еще. А тебе худые не нравятся?

– Мне нравишься ты любая… Скажи, а тебе непременно надо возвращаться в понедельник в Тель-Авив? Никак нельзя остаться?

– У меня развод во вторник, – ответила Мири, не прерывая своего занятия, – я вернусь, как только улажу все формальности. Он уезжает в Америку, и не может затягивать с разводом, время поджимает.

– Ты позвони, я буду ждать, как там все у тебя пройдет.

– Обязательно, я и просто так позвоню…

Оставшиеся три дня до отъезда Мири, они не расставались ни на минуту. Когда дверца ее машины захлопнулась, Максим почувствовал, словно этот глухой звук перерубил пополам связующую их все это время нить.

После отъезда Мири, Максим отправился в дальнюю прогулку в сторону Тверии. Он брел совершенно бездумно, просто впитывая в себя запахи и звуки во всю разбушевавшейся девочки-весны. Ему мало была знакома природа этих мест, и потому породы деревьев, попадавшиеся на пути, словно уличали его в невежестве.

«Это, вроде, эвкалипт, – размышлял он вслух, – там, вон, явно дуб и сосна, а других я не знаю. Надо будет Мири расспросить, когда она вернется, не хорошо иметь такие пробелы в образовании». Запрокинув лицо к небу, Максим увидел стервятника, плавно парящего в вышине. «Ты добычи не дождешься!» – Прокричал он ему и показал кукиш.

Ему было необыкновенно весело. Хотелось орать во весь голос, петь, хулиганить, носиться в припрыжку по зеленым холмам. Мысль, что Мири скоро вернется, и он сможет гулять с ней по этим же самым местам, расспрашивая о каждом дереве, птице или цветке, а потом вместе с ней возвращаться в ветхий домик ее предков и любить друг друга без оглядки, словно подняла его на своем сверкающем гребне в заоблачные выси волной радостного воодушевления. Он давно уже запретил себе строить воздушные замки на сложно-пересеченной местности обыденной реальности, чтобы жить там долго и счастливо с какой-нибудь прекрасной «королевишной» и умереть в один день, но сейчас Максим был не властен над своими мечтами.

Мири позвонила примерно, спустя час после отъезда. Поведала, что с ней ничего не приключилось за это время, и она остановилась выпить чашку кофе в придорожной кофейне. «В глазах песок, – объясняла она томным голосом капризной, не выспавшейся девочки, – приеду, буду спать сутки!».

Следующий ее звонок был уже из дома. «Дотащилась, наконец, – устало сообщила Мири, – теперь в душ и в постель. Отосплюсь – позвоню. А ты скучай обо мне, скучай, потом расскажешь, как ты без меня плохо жил. Ну, все, пока, до связи. Целую, милый».

«Уходив» себя до полного изнеможения, Максим вернулся в свою отшельническую келью, взял какой-то пошлый детектив и рухнул на диван. Однако читать так и не смог – он просто не понимал ни строчки, не видел никакой связи между предложениями, не в силах был уследить за хитросплетениями сюжета. Максим равнодушно отбросил книгу, и в его голове сами собой начали складываться строки стихотворения. Поискав в сумке, на чем было бы можно его обессмертить, и не найдя ничего мало-мальски приемлемого для этой цели, он опять взял детектив и записал свои вирши на вакате.

Действительность скажется сном,

Когда неожиданный случай

Средь ясного неба, как гром

Вдруг грянет – прими и не мучай

Вопросом усталый висок:

Как сказка примешена к были,

Примешан волшебный песок

К житейской обыденной пыли.

В такие минуты живешь!

Спрошу – только их и припомнишь,

А все остальное – ни в грош! -

В столетья сомнительных сонмищ.

Ничем отличаются дни,

Лишь скуки (в пустотах) разливы.

Ты радость к руке подмани,

Мгновения счастья пугливы -

Им скрыться бы миг улучить,

Прождешь их не месяцы – годы,

Ты только сумей отличить

Кристалл от пустейшей породы.

Перечитав стихотворение несколько раз, Максим с негодованием выдрал лист из книги и разорвал его в мелкие клочья со словами: «Тьфу, ты – пошлость какая! Ну, почему, когда тебя одолевают такие мощные и прекрасные переживания, ты становишься до идиотизма косноязычным! Нет, не стать мне великим поэтом, да и зачем? Там все ниши уже давно заняты. Конечно, лирикой проще всего снискать признание читателя, ведь каждый человек когда-нибудь да любил, но все что можно было выдающегося сказать об этом чувстве, давно уже зафиксировано на бумаге. Сколько гениев его воспели! Не мне чета…».

Он, наконец, угомонился, и, подчинившись естественным необоримым заявкам тела, крепко уснул.

Как всегда в преддверье рассвета, Максим проснулся, и тотчас же отправился к озеру.

Кинерет, казалось, тоже еще спал, ничто не нарушало его тишины и покоя. Максим поймал себя на мысли, что невольно ждет ставшего привычным скрипа уключин слева от себя, но оттуда не доносилось ни звука.

Наконец небо начало понемногу светлеть, и озерная гладь, подернутая легчайшей дымкой, озарилась первыми лучами солнца.

Вдруг, примерно в метре оттого места, где он сидел, Максим увидел тело мужчины, распластавшееся на воде лицом вниз. Его охватила паника, он не знал, как поступить – толи броситься вытаскивать утопленника из воды на берег, ведь его, может быть, еще можно было спасти! Толи бежать за людьми и звать на помощь? Однако что-то подсказывало Максиму, что этому человеку в воде помощь уже не понадобится.

Не разбирая дороги, помчался Максим к своему дому, и что было силы, забарабанил в хозяйскую дверь, от волнения крича во весь голос по-русски: «Дядя Самуэль, скорее, сюда, там человек утонул!».

Дверь открылась довольно быстро, и на крыльце появился насмерть перепуганный хозяин в нижнем белье и с накинутым на плечи одеялом.

– Что случилось, Максим? – С тревогой спросил он.

– Миш-штара, – заикаясь, проговорил тот, путая русские слова с ивритскими, – надо немедленно звать шотер! Утопленник на озере…

– Успокойся, сынок, я тебя не понимаю. Расскажи все по порядку.

Максим перевел дух, и как мог связно, поведал хозяину о происшествии.

– Да, да, конечно! Я понял. Утопленник? Ты проверил? Ему уже нельзя помочь?

– Нет, я не проверял, но мне так показалось. То есть, я почти уверен…

Самуэль прихватил багор, стоявший у стены дома, и прямо, как был, в одеяле, поспешил вслед за Максимом, указывающем дорогу к месту происшествия.

Не без труда вытащили они уже начавшее разбухать мертвое тело на берег и перевернули его лицом вверх. Максим вздрогнул, глянув в лицо утопленнику, а Самуэль сказал:

– Э-э, да, это тот самый эколог из Цфата, что приехал примерно за неделю до тебя. Лодку просил. Показал справку из института, что ему надо брать пробы воды в озере на разной глубине. Только не понял я ничего, документ на английском был написан, но внизу печать, внушительная такая, яркая. Однако сдается мне, что вовсе никакой он не эколог. Такие ученые каждый год сюда приезжают, колодец Мирьям ищут…. Дня три в воде пролежал, никак не меньше. Я пойду, оденусь и вызову нашего полицейского, пусть разбираются, а ты побудь пока тут, чтобы любопытные не набежали.

– Так, это он на вашей лодке каждое утро…, – спросил Максим.

– Нет, я свою не дал, не понравился он мне. Уж больно много денег предлагал, ученый этот. У Мири лодку взял, – объяснил Самуэль.

– Разве он знаком с Мири!? – Почувствовав мгновенный укол ревности, воскликнул Максим.

– Не думаю, – произнес Самуэль, стараясь быть как можно более убедительным, – мне так не показалось, ведь это я его к ней направил. Знал, что ей лодка не нужна. Ладно, жди меня здесь. Я быстро.

– А где же он жил, – задал вопрос Максим нетвердым голосом.

– Да у нее и жил, – ответил Самуэль и осекся, – в старом лодочном сарае, – прибавил он, но понял, что огорчил своего постояльца такой откровенность безмерно.

Оставшись один, Максим, превозмогая естественное отвращение, решил повнимательнее присмотреться к утопленнику. До сих пор он только мельком взглянул на его разбухшее в воде синее лицо.

«Может, он писаный красавец, – думал он ревниво, – почему она мне ничего о нем не сказала? Хотя, познакомились они еще до моего появления в ее жизни. В конце концов, она совершенно свободная женщина и не обязана давать отчет в своих действиях, кому бы то ни было, в том числе и мне! Кто я для нее? Так, случайный эпизод в жизни, деревенское приключение от скуки…. Ну, ну, посмотрим на этого громилу…».

Максим подошел к покойнику и пристрастно, придирчиво начал разглядывать его.

«Да, ведь этот тот самый человек, что приходил к Шимону! Он, точно, он! Никаких сомнений быть не может! Значит, Самуэль прав, он вовсе не занимался рыбной ловлей, а искал таинственный «колодец Мирьям». Но почему в озере? Какая связь между колодцем и Кинеретом? Разве колодец может быть посреди озера? Ничего не понимаю! Только один человек в состоянии дать мне точный ответ на этот вопрос – Шимон! И все-таки, дорого бы я дал, чтобы определенно знать, в каких они были отношениях с моей Мири!».

Склонившись над лицом мертвеца, Максим вдруг почувствовал, что его охватывают еще какие-то странные, безотчетные воспоминания. Словно бы, он знал этого человека еще раньше. Однако где и когда встречались они, Максим вспомнить не мог. Точнее было бы сказать: знал не он и знал не его. Просто подсознательные ощущения, вызванные всей этой жуткой ситуацией, и негативное впечатление, исходящее от всего облика мертвого верзилы, Максим уже переживал однажды! В этом не могло быть никаких сомнений! Он с омерзением коснулся ледяной мокрой руки и, словно переместился в другую реальность.

…Долгим, трудным и полным опасностей был путь трех рыцарей, одетых в одежды пилигримов, до места, означенного им самим Великим Магистром уже не существующего Ордена тамплиеров. Узнали они об этом скорбном событии, только прибыв в Афины, от того самого человека, который и должен был сопровождать их к таинственному пункту назначения, а, узнав, начали думать, как быть дальше. Нечего и сомневаться, что мнения хранителей разделились.

Однако привычка во всем повиноваться приказу Магистра, будь он живым или мертвым, все же взяла верх над эмоциями, к тому же, они не имели других предписаний на столь непредвиденный случай, и потому приняли, наконец, решение довести дело до конца.

Проводник был смертельно напуган арестами тамплиеров, а так же их пособников, которые велись по всей Европе, и наотрез отказался сопровождать хранителей. Он даже вернул аванс, полученный за свою работу, но, пожалев несчастную троицу, нарисовал подробную карту местности, по которой им предстояло передвигаться.

– Что бы там ни было в этих мешках, – уговаривал скорее сам себя, любопытный до крайности Хосе, – мой долг положить их в тайник, а там положимся на волю Господа нашего.

– Я слышал однажды, что эти раритеты называют «игрушки Загрея». Только в толк не возьму, кто он, этот Загрей, и в какие зловещие погремушки играл. Может, нам и смотреть на них нельзя, не ровен час, ослепнем или того хуже, помрем, – поделился Поль одному ему из всех троих известными сведениями.

– Да, это может быть до крайности опасно! – убежденно воскликнул Гийом, – кто знает, где они хранились до сих пор, может, были зарыты в зачумленной земле, тогда не миновать нам, подхватить от них смертельную заразу!

То и дело заглядывая в карту, рыцари добрались, наконец, до места древнего высокогорного обиталища пеласгов. Все вокруг поросло непроходимым кустарником, среди которого все же можно было разглядеть еле приметную тропинку, ведущую в самую чащу. Наконец, они увидели условный знак: три ствола дерева, растущие из одного корня, и принялись расчищать траву, бурно облепившую беломраморный постамент безымянного бога. Однако пласты дерна снимались подозрительно легко, словно их нарочно положил здесь кто-то совсем недавно, желая скрыть тайник.

– Смотри, тут что-то написано! – воскликнул Гийом дрожащим от страха голосом.

– «Загрей-разорванный», – прочитал по слогам Хосе, единственный из всех троих знавший греческий язык. – Значит, мы нашли, действительно, то, что нам нужно! Надо чем-то поддеть плиту, Магистр сказал, что тайник расположен внутри цоколя.

Здоровяк Поль поискал глазами подходящее дерево, и, наконец, нашел достаточно крепкий поваленный ствол, который вполне можно было употребить в качестве рычага.

– Навалимся все вместе, но только по моей команде, – сказал он, отделяя своим острым ножом поваленное дерево от корня.

Плита противно заскрипела, но поддалась их общим усилиям довольно легко. Хосе посмотрел внутрь открывшейся полости и в ужасе отшатнулся, вскричав:

– А квартирка-то уже занята! Поглядите-ка сюда.

В полости, внутри постамента и, правда, лежал мертвец. В его грудь был воткнут кинжал, рукоятку которого украшал мальтийский крест, весь усыпанный бриллиантами.

– Что будем делать? – побелевшими губами прошептал Поль.

– Можно, конечно, закопать тут в кустах непрошенного постояльца, потом положить туда наш груз и уйти подобру-поздорову подальше от этого проклятого места, – предложил Хосе, немного придя в себя. – Но у меня другое предложение…

Товарищи уставились на него в ожидании.

– Давайте вернем плиту на место, не трогая покойника, и разойдемся каждый со своей ношей в разные стороны. Лично я отправлюсь в Землю Обетованную и могу прихватить все три мешка с собой, освободив вас от всяких обязательств. У меня там есть друзья в Цфате, они помогут мне спрятать эти раритеты в укромном месте. А вы, как желаете, я вас не неволю.

– Я вернусь домой, – мрачно заявил Гийом. – У меня матушка при смерти, хочу успеть повидать ее перед кончиной и получить благословение.

– Не знаю, что и сказать, – произнес, наконец, Поль после некоторого раздумья. – Мне некуда идти, наверное, я обоснуюсь в Афинах. Может, и приведет Господь свидеться еще раз.

Рыцари на прощанье крепко пожали друг другу руки, произнесли свой девиз и разошлись в разные стороны. Однако прежде, чем навсегда скрыть следы своего пребывания здесь, Хосе сказал:

– Пожалуй, вытащу-ка я этот ножичек из его груди. Покойнику он уже ни к чему, а мне еще может сослужить службу в дальней и опасной дороге...

Громкие голоса вывели Максима из оцепенения. Он как можно подробнее изложил полицейским обстоятельства своей находки, подписал протокол, и был отпущен домой.

Только уже ближе к вечеру, окончательно придя в себя от всего произошедшего с ним в это утро, Максим сообразил, что Мири ему за весь день так и не позвонила. Набрав ее номер, он с отвращением выслушал сообщение, произнесенное механическим голосом: «Абонент временно не доступен или находится вне зоны действия сети. Попробуйте перезвонить позднее».

«Да, будь ты весь из себя!» – воскликнул он в сердцах, и ноги сами понесли его к домику Мири.

Достав ключ от домика из традиционно прикрепленной к косяку мезузы, которую давно уже никто не использовал по ее прямому назначению, Максим вошел внутрь. Смешенные чувства горечи и пережитого здесь восторга мигом затянули его в свой опасный омут. С волнением вдыхая все еще витающий в воздухе аромат духов Мири, он огляделся вокруг, словно силясь вспомнить, зачем пришел.

«Что я, собственно, собираюсь здесь искать? Да, мне надо найти хоть какое-нибудь подтверждение тому, что у Мири была связь с этим человеком, или исключить малейшее подозрение, – наконец, сформулировал он себе задачу. – Иначе, я сойду с ума!».

Максим тщательно исследовал все нехитрое внутреннее убранство домика, и пришел к поразительному выводу: в нем не только отсутствовали следы, изобличающие пребывание незнакомца, но и самой хозяйки! Разве что, лишь идеальная чистота могла свидетельствовать о том, что тут совсем недавно поработали женские руки.

«Мири забрала с собой все! – понял Максим, – Абсолютно все! По всей видимости, у нее и в мыслях не было сюда возвращаться! Но тогда, зачем весь этот спектакль? И потом, когда она успела, мы же не расставались ни на мгновенье! Я бы заметил…

Хотя нет, был один момент перед самым отъездом. Мири попросила меня проверить уровень масла в двигателе, а я проявил инициативу, принес с озера два ведра воды и вымыл ее машину. На все-провсе ушло примерно полчаса, самое большее минут сорок, а когда я закончил, она уже закрыла дом на ключ, положила его в условное место, и сама подошла ко мне с сумкой в руках. Я еще ее пожурил, что она таскает тяжести, а Мири пошутила, что к хорошему лучше не привыкать… Точно, все так и было! То есть, пока я возился во дворе, она замела все следы своего пребывания и укатила. Я полный идиот! Они, безусловно, были знакомы с тем типом, и вполне возможно, что мною она воспользовалась, как прикрытием. Этот «квартирант», судя по всему, утонул как раз в тот день, когда мы первый раз… Я же не знаю, чем она занималась до случайной встречи со мной вечером. И такой ли уж случайной? Узнав каким-то образом о несчастье с дружком, она решила подготовить себе стопроцентное алиби, и потому, можно сказать, затащила меня в свою койку. Да, Самуэль что-то говорил про лодочный сарай. Что ж, проверим. Если там нет никаких следов его пребывания, значит, мои подозрения верны!».

Максим запер домик и попытался положить ключ на место, но тот никак не хотел входить в узкую деревянную коробочку, где предки Мири некогда хранили кусочек пергамента с библейскими изречениями, что-то явно мешало ему. Он пошарил в мезузе пальцем и выудил узкую на свет полоску бумаги, где было написано по-русски: «Родной, что бы ни случилось, не думай обо мне плохо. Твоя Мири». Сердце Максима учащенно забилось, и лицо залила густая краска стыда, словно его застукали на воровстве или подлоге. Он положил ключ и почти бегом направился к сараю.

Там, в старой рассохшейся лодке была набросана куча старых вещей, очевидно служившая кому-то постелью. Максим стал тщательно ощупывать пропахшие плесенью тряпки сантиметр за сантиметром. Наконец, на самом дне, под всей этой грудой хлама, его рука коснулась какого-то холодного металлического предмета. «Нож, – подумал он, – наверное, того типа! Я полный кретин! Он жил в сарае! Как я мог так плохо подумать о любимой женщине!».

Осторожно, чтобы не порезаться об остро заточенное лезвие, Максим извлек нож на свет и онемел! В его руках оказался кинжал, на рукоятке которого красовался мальтийский крест, усыпанный бриллиантами!

«Да, – только и смог он вымолвить, усевшись прямо на пыльный пол сарая, – чем дальше в лес, тем толще партизаны! Однако что же мне с ним делать-то?! Оставить здесь или отнести в полицию? Но в этом случае я могу подвергнуть Мири большой опасности, ее, чего доброго, арестуют. Ладно, пусть пока полежит у меня. Надо посоветоваться со знающим специалистом, каким-нибудь адвокатом, чтобы дров не наломать!».

Озираясь по сторонам, крадучись, словно тать в нощи, Максим вернулся в свою комнату. Он спрятал опасную находку под внутреннее днище сумки, тщательно укутав ее своими плавками, и стал размышлять. Единственная разумная мысль, которая пришла ему в голову: надо срочно звонить Сеньке и вызывать его сюда. Однако едва Максим принял такое решение, в кармане зазвонил телефон. «Мири!», – сердце его радостно взметнулось чуть не к самому горлу.

– Привет, старичок, – услышал он в трубке взволнованный Сенин голос, – поздравь меня, я, кажется, допер, как именно на коллимацию струи газа влияют магнитные поля!

– Помяни черта, он тут, как тут! Знаешь, борода, а я хочу поздравить тебя лично, могу я доставить тебе и себе такую радость? Не хочешь ли ты меня навестить? Отпросись у жены, посидим, выпьем по чуть-чуть, а утречком ты махнешь обратно. А?

– Ты мертвую уговоришь, ладно, жди. Скоро буду.

– Ты помнишь ту нашумевшую гипотезу Шакуры-Сюнявина? – начал тарахтеть Сеня, едва открыв дверцу машины, – ну, где они предположили, что газ начинает закручиваться в тонкий диск, образуя джет? Они совершенно правильно доказали, что именно аккреция должна идти на разгон частиц в джете. Там ведь, в основном, электроны…

– Да, конечно, – без всякого интереса отозвался Максим, явно не торопящийся разделять научный энтузиазм друга, так как голова его была до отказа набита совсем иными проблемами.

– Вот, смотри, я тебе сейчас все нарисую, – пообещал Сеня, вытаскивая из багажника сумку-холодильник с пивом. – Надеюсь, у тебя найдется бумага?

– Только вакаты в детективах… – затравленным голосом предложил Максим.

– Сойдет, а что это ты такой опрокинутый? Или у тебя синдром Паниковского?

– Хуже, борода…

– Что может быть хуже мужской неуверенности в себе? Только оголтелый женский феминизм!

– Слушай, а давай прогуляемся вдоль озера, – предложил Максим, – сначала я тебе все расскажу про свои злоключения, а потом ты мне доложишь про джет. Идет?

– Вот, такие дела, брателла, – подвел итог Максим, закончив свой сбивчивый рассказ. – Как тебе кажется, моя Мири как-то связана с этим лже-экологом?

– Трудно сказать, – проговорил Сеня раздумчиво, – я ведь ее никогда не видел, ты сам должен это чувствовать.

– Да я уже «все мозги разбил на части, все извилины расплел», – невесело пошутил Максим. – То я виню ее во всех смертных грехах, то потом грызу себя за эти сомнения.

– Знаешь, как в каббале говорится: «Все преступления покроет Любовь».

– Что это значит? Я не совсем понял, то есть…

– То есть, все грехи исправляются Любовью.

– Да, мне кажется, что я люблю Мири по-настоящему. Понимаешь, словно всю жизнь ее знал! Я готов все ей простить, только бы она ко мне вернулась! Не упрекну даже, ни одного вопроса не задам.

– В нашем мире любви нет. Как говорит Учитель, когда мы произносим «я тебя люблю», это выглядит так, словно мы говорим: «Я люблю рыбу, или курицу». Любви нужно учиться.

– Это как же-с? – с некоторой издевкой поинтересовался Максим, – инструктора нанимать прикажете-с?

– Да, просто все очень. Как апельсин. Твоей природой является постоянно растущий в тебе эгоизм, желание насладиться, наполниться, а наполнение мгновенно гасит желание, и потому ты всегда остаешься пустым. Вот, тебе простой пример: ты смертельно голоден, кажется, что сожрал бы целого быка, но как только ты начинаешь есть, то с каждым куском твое желание уменьшается, а спустя какое-то время, ты и вовсе испытываешь отвращение при одной мысли о еде. Это касается любого нашего желания, каким бы сильным оно нам по началу не представлялось. Ведь в нашей земной любви, по сути, нет ничего возвышенного, выходящего за рамки нашего мира. Это – не более чем поиски определенного эгоистического наполнения. Подлинная любовь, связь между душами достигается через понимание общности цели.

– Какая скука! Представляю, я целую женщину и все жду, когда же между нашими душами образуется связь, чтобы признаться ей в любви! Насмешил!

– Я сказал все, что хотел. Многое еще можно было бы к этому добавить, но не сейчас, ты еще не готов к серьезному, настоящему разговору о Любви. Твое желание еще не созрело.

– Ладно, перейдем к более прагматичным вопросам: что мне с кинжалом-то делать?

– Напрасно ты его взял. Надо было оставить, где лежал. Полиция наверняка сделает обыск в этом сарае, так, пусть сами и найдут. Надеюсь, там нет твоих пальчиков?

– Я его тщательно протер…

– Как глупо! Ты же стер все его отпечатки, – воскликнул Сеня в ужасе.

– Я стер вообще все отпечатки, ведь кинжал могла брать в руки и она…, – ответил Максим мрачно.

– Ладно, что сделано, то сделано. Положи его на прежнее место, и как можно скорее, мой тебе совет.

– Хорошо, завтра на рассвете отнесу. А как ты думаешь, она вернется?

– Хотел бы я это знать! Ты мне лучше объясни, как за одну неделю можно притянуть к себе столько проблем!

– Слушай, борода, а ты – гений, – воскликнул Максим, внимательно рассматривая выкладки Сени, когда ученый все же возобладал в нем над всеми прочими ипостасями, – но как тебе в голову пришла такая шальная мысль? А ведь как все просто!

– Ты не поверишь, старинушка, – постижением! Я прямо представил себя этим газом, слился с ним, отождествился, отказавшись от услуг разума и лишив себя возможностей всех пяти органов чувств. То есть, вообразил, как бы я себя повел на его месте! С вычислениями, правда, придется еще повозиться. Тут уж на тебя вся надежда.

Друзья просидели до рассвета, и так, и сяк обсасываю новую научную идею.

Утром Максим все же уговорил друга поспать хоть пару часов, а сам отправился осуществлять операцию «кинжал». Не успел он сделать и двух шагов от своего крыльца, как увидел зарево пожара, занимающегося над двориком Мири. Максим опять забарабанил в дверь хозяина, предупреждая об опасности. Однако все обветшавшие деревянные постройки, что находились на территории участка, включая лодочный сарай и сам дом, сгорели, практически, полностью. Подоспевшим пожарным удалось лишь предотвратить распространение огня на другие дома. Благо ветер был на их стороне, да и близость достаточного количества воды имела большое значение.

– Надо как-то сообщить хозяевам, – сказал Самуэль и выразительно поглядел на Максима.

– Абонент временно не доступен, – нехотя отозвался тот. Ему было неловко признать перед ним свое поражение.

– Может, поедем вместе, – предложил Сеня, – что тебе тут сидеть? Настроение ниже плинтуса, я ведь вижу.

– Нет, старик, ты поезжай, я еще побуду тут, какое-то время… Ссылку поэту полагается отбывать до последнего дня.

– А что, здесь был ссыльный поэт? Да, я заметил в урне следы забракованных творческих поисков…. Думаешь, она появится, тем более после пожара…

– Надежда умирает с последним. Я тебе позвоню, если надумаю вернуться раньше. Теперь уж точно придется кинжал брать с собой.

– Ох, как мне все это не нравится! – Воскликнул Сеня возмущенно. – Наживешь ты с ним беду. Отнеси-ка его в участок. Скажи, нашел случайно, хотя я принципиально против такого вранья.

– Ладно, подумаю. Все же я в чужой стране, был бы дома…

– Да, тут ты прав. Хорошо, у нас есть толковый адвокат, занимается в нашей группе, я с ним посоветуюсь.

Неоднократно в течение последующих трех дней, прошедших с момента отъезда Мири, Максим набирал ее номер, иногда через каждые полчаса. Ему до смерти осточертел механический голос в трубке, терпеливо повторяющий одну и ту же фразу. В какой-то момент, отчаяние окончательно взяло верх над здравым смыслом. Максим подбежал к самой воде и забросил, что было силы, телефон в самые недра Кинерета.

«Там тебе и место, – горько воскликнул он, – пусть теперь рыбы перезваниваются. – И, усмехнувшись, вспомнив их с Сеней недавний разговор о любви, добавил с вызовом, – да, я люблю рыбу, и не стесняюсь в этом признаться».

Но только совершив столь сакральное действие, он понял, что окончательно перервал последнюю ниточку, связующую его с Мири. Ни ее адреса он не знал, ни своего ей не оставил. Был только номер мобильного телефона. У них просто не было времени поговорить о таких мелочах. Казалось, что все еще впереди, стоит ли беспокоиться, если она скоро вернется.

Потом ему в голову пришла мысль более реалистическая: «Бабка будет волноваться, что я не отвечаю, да и с Сенькой теперь не свяжешься… Что я, балбес, не согласился с ним уехать! Предлагал ведь мне умный человек! Ладно, в Петах-Тиква можно от хозяина позвонить, да и Сеньке, если приспичит!».

Пожарные и полиция повели расследование происшествия, в результате которого удалось установить, что пожар возник не случайно. Это, несомненно, был преднамеренный поджег.

«Да, давненько в наших местах не случалось столько печальных событий подряд, – горестно вздыхала тетя Сима, – мне тогда сразу этот человек не понравился, скользкий, как язь. Не люблю я эту рыбу!». Максим с интересом отметил, что она произнесла это тоном, не оставляющим ни малейшего сомнения.

Максим почему-то ощущал себя косвенно виноватым во всех местных неприятностях, словно это он притянул все несчастья на головы ни в чем неповинных жителей, хотя умом прекрасно понимал, что нет за ним никакой вины.

«Или все-таки есть? Но в чем же я виноват? В чем!» – задавал он себе один и тот же вопрос, однако на него у Максима пока не было ответа.

В четверг рано утром тетя Сима осторожно постучала в дверь Максима, и, поглядев на него как-то особенно ласково и сочувственно, молча протянула трубку радиотелефона. На его вопросительный, полный сердечной муки взгляд, она коротко сказала: «Семен».

– В чем дело, Макс? Почему ты не берешь мобильник! – грозно спросил друг, – я уже перепугался до смерти! Пришлось беспокоить в такую рань Милкину подругу, просить телефон хозяев, звонить им, поднимать всех на ноги. Что за мальчишество!

– Я его в воду уронил…, нечаянно.

– Теперь все ясно, без вины виноватых ищем.

Потом Сеня неожиданно резко сменил тон и осторожно спросил:

– Как ты там?

– Нормально, – промямли Максим. – А что стряслось? Опять отождествился с какой-нибудь галактикой?

– Ты только не волнуйся, ничего серьезного, – почему-то начал успокаивать его Семен, – это так, скорее, для профилактики…

– Бабка! – прокричал Максим и чуть не выронил трубку из рук. – Что? Говори же ты, не тяни!

– Да, я сам толком не понял. Ночью Татьяна позвонила, сказала – госпитализировали. Учитель помог устроить ее в самую лучшую клинку…, я начал тебе звонить, а ты не отвечаешь…

– Давление? Это серьезно? С чего вдруг, я же с ней, буквально, на днях разговаривал, доложился четь по чести, что все у меня в полном порядке. Она сказала, что чувствует себя превосходно, как молодая…

– Таня сказала, сон, вроде, ей приснился, что ты не то утонул, не то тебя прирезали, и она начала тебе названивать, сам понимаешь. Ты молчишь, она вообразила себе не знамо что…

– Какой же я идиот! – простонал Максим, – только и думаю вечно об одном себе любимом.

– С этим не поспоришь, ты, давай, не гони волну, а собирай вещички потихоньку, я минут через сорок буду.

Максим быстро покидал вещи в сумку, собрал ноутбук, прибрался, как мог, в комнате, чтобы не оставлять после себя свинарник, и пошел выбрасывать мусор.

На душе у него скребли несметные полчища кошек. Теперь к сердечной тоске добавилась еще тревога за бабку, и саднящее чувство вины, что он, сам того не желая, напрямую причастен к ее болезни, спровоцировав приступ.

Озеро еще дремало в цепких объятьях предрассветных сумерек, и Максим решил пройтись вдоль берега напоследок. Потом он неожиданно застукал себя уже на пепелище, где некогда стоял милый домик Мири – единственный свидетель самых лучших дней в его жизни.

Вдруг он скорее почувствовал, чем разглядел в полутьме, какое-то шевеление, словно кто-то разгребал палкой угли, оставшиеся от пожарища. Он не очень хорошо ориентировался в темноте и пошел скорее на этот звук, чем, выбирая направление.

«Эй, там кто-нибудь есть, – позвал он с надеждой в голосе, – Мири, это ты?».

Получив ощутимый удар по голове, Максим упал лицом вниз в кучу золы, прямо на то место, где прежде находился сарай для хранения лодок.

– Тебя спасло то, что ты был в кожаной кепке, – выговаривал ему Семен, прикладывая к ушибленному месту тряпку, смоченную холодной водой с уксусом. – Ну, что ты вечно ищешь приключений на свою голову!

– Ничего я не искал, – отмахнулся Максим от забот друга, – просто пошел попрощаться с озером, ну, и с пепелищем заодно, как бы с куском жизни что ли...

– Да, ты чуть со всей жизнью не распрощался, к счастью, это была всего лишь палка, а не лом какой-нибудь. По-хорошему надо было бы в полицию заявить, да времени у нас нет. Надо ехать, Макс. Ты в порядке?

Максим уловил в голосе друга сильную тревогу и все понял. Как ни гнал он от себя дорогой мысли о самом страшном исходе болезни Таисии Петровны, они время от времени посещали его, выхолаживая всю душу.

В полумраке больничной палаты Максима начал бить сильнейший озноб. Он никак не мог справиться со своим волнением, и потому боялся заговорить. Таисия Петровна и раньше попадала время от времени на больничную койку, но на сей раз, что-то подсказывала Максиму, что положение очень серьезное. Иссиня-бледное лицо ее почти сливалось с белизной накрахмаленной наволочки, оно было каким-то уж слишком суровым, и оттого казалось совсем чужим. Глядя на закрытые глаза и плотно сжатые губы своей дорогой бабуленьки, он замер как вкопанный, едва дыша, не в силах приблизиться. В горле у него стоял комок.

Наконец, Таисия Петровна открыла глаза и в них засветилась радость узнавания.

– Ты успел, мой родной. Как хорошо, я уж боялась, что не дождусь тебя, – вымолвила она, таким чужим, слабым, сипловатым голосом. – Подойди ко мне, мальчик мой.

В их вечном тандеме Максим всегда был ведомым, и потому именно этот совсем несвойственный ей беспомощный оттенок в голосе окончательно выбил у Максима почву из-под ног. Он шагнул к ней и встал перед кроватью на колени. Чтобы скрыть сжигающую его тревогу, и не испугать ее своим беспокойством, он взял нарочито шутливый, даже несколько развязный тон.

– Кто это вам позволил, мадам, вести себя столь неподобающим образом? Как ты дошла до жизни такой? Я жду отчета о твоем безобразном поведении!

– Похудел-то как, малыш мой, оброс на этом озере, глазенки, вон, совсем ввалились, – она с трудом подняла руку и погладила его по щетинистой щеке тыльной стороной ладони, словно не слыша, о чем он ее спросил.

– Конечно, ты же меня забросила совсем, сбежала к каббалистам. Вот, подлечат тебя тут, заберу домой без всяких разговоров, прикую к мартену, будешь мне опять свои знаменитые борщи варить и картофельные драники жарить мои любимые. Чуяло мое сердце, не надо было тебя от себя ни на шаг отпускать!

– Ты и так постоянно у моей юбки, не правильно это. Я ведь понимаю, что и не женился до сих пор из-за меня. Уж больно я была переборчива, все считала, что моего дорогого Максика ни одна девица недостойна. Теперь, вот, освобожу тебя, а ты женись, непременно, пообещай мне, слышишь! Мужчине никак нельзя без женщины, он слабеет, хиреет… Хотя у него цель и на первом месте, но у нас говорят: «Муж и жена – Шхина между ними»…

– А у нас говорят: «одна сатана», – неловко пошутил Максим, и мгновенно попытался исправить свою оплошность, чтобы успокоить бабку, видя, что волнение ей во вред, – Хорошо, хорошо, могу вам расписочку написать, госпожа-хорошая. Прямо завтра и женюсь, а ты что же, под венец меня разве не поведешь, невесту мою не покритикуешь, косточки ей не перемоешь? Так и будешь тут в койке валяться?

– Пора мне, милый, рубашечку сменить…

– Мне выйти? – засуетился Максим, поняв ее буквально, – может, медсестру позвать, ты вспотела? Где у тебя рубашка, я подам…

– Нет, – слабо улыбнулась бабка, – я про ту, что уже почитай восемьдесят лет ношу. Поистрепалась она. Ты не горюй обо мне, не убивайся. Я быстро вернусь, прямо туда и сразу же обратно. Учитель сказал, что когда душа человека после смерти предстает перед Творцом, она не может долго вытерпеть стыд от своей неисправленности. В Его свете ей все пороки сразу видны…, ну, и она потому торопиться назад, в наш мир…. Так что, мы увидимся совсем скоро… Вот, женишься, родишь девочку, это и буду я. Таечкой назови…

– А если мальчика, – спорил Максим срывающимся голосом, уже не скрывая слез, – как же быть? Значит, мы не встретимся?

– Нет, Творец не допустит, девочка…, а мальчика – ш-ш-ш…, – прошептала бабка уже едва слышно.

Глова ее немного повернулась набок, а из носа вытекла тоненькая струйка сукровицы. Максим прикрыл ей глаза, и прижался губами к еще теплой сухонькой ручке, покрытой светло-коричневыми крупными веснушками, чувствуя горьковато-соленый привкус собственных слез.

Все, что происходило потом, Максим воспринимал, как сквозь туман. Семен взял на себя все заботы по оформлению бумаг, заказал цинковый гроб, купил билеты на самолет, дозвонился до Москвы, чтобы договориться о кремации.

На маленьком погосте собралось человек десять бывших сослуживцев, да пара старушек, которые пришли скорее из любопытства, чем побуждаемые искренним сочувствием.

Наконец, урна с прахом была погребена, и рядом с тремя дорогими холмиками вырос четвертый.

– Макс, может, ты хочешь остаться один, – спросил Сеня, не покидавший его ни на минуту в эти скорбные дни, – я могу полететь пока один, а ты попозже, как оправишь, придешь немного в себя.

– Нет, полетим вместе, – твердо ответил Максим, – я тут один в этой пустой квартире, где все напоминает о ней, совсем с ума сойду. Завтра девять дней, помянем, съездим на кладбище, как полагается, и все. – Он сделал нажим на последнем слове, так, будто поставил точку, приняв какое-то важное для себя решение. – Бери билеты на воскресенье.

Максим проспал весь перелет до Израиля. Он, только сев в самолет почувствовал, как смертельно устал, и эта глыба мрака, обрушившаяся на него всей тяжестью, перешла в спасительный сон. Проснувшись уже после посадки, он с ласковой признательностью в голосе, словно стыдясь своего сердечного порыва, спросил Сеню:

– Дядюшка Сэм, а ты-то хоть поспал? Спасибо тебе, я вообще не представляю, как ты все это выдержал, тебе столько пришлось хлопотать. От меня-то ведь толку совсем не было.

– Свои люди – сочтемся, – ободряющим тоном отозвался Сеня. – Отстегнуться не забудь, а то самолет за собой утащишь.

В аэропорту их встречала Мила. Максим посидел немного у друзей, ковыряясь безо всякого аппетита в тарелке, потом поднялся, словно нехотя и сказал:

– Пора и честь знать, пойду в свою берлогу.

– Может, того… останешься… переночуешь сегодня у нас. – Предложила Мила, – места всем хватит.

– А смысл? – Грустно усмехнулся Максим, – «Здрасте, я ваша тетя, приехала из Ленинграда. Жить буду у вас!». Да? Все равно ведь придется когда-то домой возвращаться.

– Смотри, как знаешь, – озабоченно сказал Сеня, – но если почувствуешь, что тебе невмоготу одному, немедленно возвращайся, слышишь?

– Угу, слышу…

– Ты сумку-то свою заберешь? – Спросила Мила.

– Какую сумку? Разве я у вас что-то оставлял?

– Да, она еще после Кинерета тут болтается, Сеня тогда привез ее домой, а тебе не до того было, так и не забрал.

– Да, я и забыл про нее! Ребят, если вам не в лом, пусть пока поболтается еще немного, затолкайте ее куда-нибудь в уголок, а будет сильно мешать, вообще снесите на помойку, мне даже думать про нее тошно, столько неприятностей с ней связано, ну, не с ней, конечно, а вообще…

Ключ отчего-то не желал поворачиваться в замочной скважине. Максим нажал на ручку, и дверь открылась с легким скрипом. «Странно, – тупо подумал он, – это что же, я дверь, что ли не запер на ключ? Совсем с ума сошел! Наверное, когда собирался, плохо соображал, но со мной же Сенька был, он бы не допустил такой оплошности. Не нравится мне все это…».

Максим осторожно вошел в прихожую. Во всей квартире горел свет, будто здесь только его и ждали. Он с недоумением огляделся вокруг. Все было перевернуто вверх дном, подушки вспороты, выпотрошены, книги и вещи разбросаны по полу. Высыпанные из всех банок запасы муки и крупы покрывали каменный пол кухни густым слоем. Однако следы, оставленные в этом пыльном месиве, были заботливо смазаны, чтобы их невозможно было различить.

Максим кинулся в комнату бабки, и сердце его сжалось невыносимой болью утраты и того кощунства, которое было нанесено памяти совсем недавно жившего здесь дорогого ему человека. В ее «будуаре» тоже царил полный бедлам. Но больше всего поразил его вид большой металлической коробки из-под печенья, знакомой ему еще с детства, где покойница хранила свои безделушки, цацки и прочую, для одной ее имеющую ценность, мелочь. Коробка всегда хранилась в строго фиксированном месте: под стопкой чистых простыней в платяном шкафу. Ключик от нее бабка, уезжая, забрала с собой. «Так, на память, ты не подумай, что я от тебя что-то прячу, – сказала она тогда, поймав ироничный взгляд внука, – ты сто раз в нее в детстве лазил, ничего секретного там нет».

Коробка теперь имела вид весьма плачевный, она была грубо вскрыта ножом и вся исковеркана. Хранившаяся там же колода Таро, раскиданная по всей комнате, окончательно вывела Максима из равновесия.

«Интересно, что им посчастливилось там найти? Золото-бриллианты? По идее, они, видя такую нищету, должны были оставить мне гуманитарную помощь! – Мстительно думал Максим, – надеюсь то разочарование, которое им доставила бабкина бижутерия, с лихвой окупает мои затраты по уборке помещения. Ладно. Хрен с ними. Все равно я сейчас не в силах заниматься этим. Завтра сменю замок и попрошу консьержку все тут прибрать, да заодно расспрошу ее, не видела ли кого…. Сеньке лучше вообще ничего не говорить, а то потащит писать заяву в полицию. Нет у меня сил сейчас на такие разборки…».

Он машинально подобрал с пола одну карту и направился к своей кровати, крепко сжимая ее в руке.

Откинув одеяло, Максим испытал такой шок, что волосы на его голове, казалось, встали дыбом. На простыне лежал большой овальный венок из искусственных цветов, украшенный по всей окружности черной траурной лентой, на которой было написано: «Любимому внуку от бабушки».

Немного придя в себя, Максим схватил омерзительную находку и помчался вместе с ней бегом вниз по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступенек. Насмерть перепуганная видом бледного, со всклокоченными волосами мужчины, держащего перед собой на вытянутой руке траурный венок, консьержка рассказала ему, что недели полторы назад приходили двое мужчин и просили их пропустить, сказали, что принесли венок от сослуживцев, мол, у сотрудника бабушка умерла, и они от себя купили. Я еще предложила им дверь отпереть, да они сказали, что ключ у них есть. Это было уже в самом конце ее смены, а потом заступила другая женщина, и потому она не может сказать, когда те двое ушли. Однако она слышала, что у лифта они переговаривались между собой на не известном ей языке, и на иврите один из них говорил с сильным акцентом.

– А что, пропало что-нибудь? – Испуганно спросила женщина, – какая неприятность!

– Нет, сказал Максим, все на месте, прошу вас, отнесите это, пожалуйста, куда-нибудь…, – он с омерзеньем поставил венок рядом с ее стойкой и пошел к лифту.

– Что, не пригодился? Опоздали? – Сочувственно поинтересовалась консьержка.

– Да, покойничек скорее жив, чем мертв. Не дождетесь! – ответил Максим по-русски. И показал кому-то в пространство средний палец.

Вернувшись в свою разгромленную квартиру, Максим, не раздеваясь, обрушился на диван и впал в забытье.

…Старец вел его за руку. Глаза Максима были плотно завязаны непроницаемым белым платком. Вдруг он почувствовал, как Шимон крепко сжал его запястье и сказал: «Ты стоишь сейчас перед глубокой пропастью. Я отпускаю твою руку, дальше ты должен идти один, но направление выбирай сам. Ошибешься – рухнешь с обрыва и разобьешься насмерть. У тебя есть только один шанс».

Потом он услышал далекий голос Мири, который звал его по имени, но Максим боялся идти на этот призыв, так как не знал, в каком направлении двигаться, чтобы не угодить в пропасть. «Подожди, Мири, не уходи, развяжи мне глаза, я не знаю, куда идти! Где ты?» – Хотел закричать он, но голос отказался ему служить.

Неожиданно повязка сама собой упала с его глаз, словно растаяла, и Максим увидел, что стоит у подножья круглой ярко светящейся башни, напоминающей сноп света и уходящего высоко-высоко в небо, а может быть, спускающегося прямо с небес. Он стал кружить, огибая башню в поисках входа, но не находил его. Потом башня распалась на несколько огненных колец разного диаметра, напоминающих детскую игрушечную пирамидку. «Что, будем собирать? – спросил Сеня, – это Башня Силы. Человек, которому посчастливилось ее увидеть, заслуживает особой любви Творца. Так Творец показывает, что Он нас любит»…

Открыв утром глаза, Максим увидел, что сжимает в руке карту из бабкиной колоды. Взглянув на рисунок, изображенный на ней, он обнаружил там покосившуюся башню.

Совершенно измученный этим сном, не выспавшийся, Максим принял холодный душ, проглотил наскоро чашку чуть теплого кофе и отправился на работу.

– Вот, деньги, – сказал он консьержке, вежливо поздоровавшись, – вас не затруднит прибрать у меня в квартире. Только не пугайтесь, верно, грабители узнали, что я уезжаю на некоторое время, и пошарили там в свое удовольствие. Не повезло им, я все свои сбережения и драгоценности храню в банке! «Черт ее знает, а вдруг она тоже с ними связана! Пусть запомнит, что у меня нечем поживиться. Я, кажется, схожу с ума. Мне уже все вокруг кажутся подозрительными!».

– Что ж, брателла, – сказал Максим Сене бодрым голосом, едва войдя в дверь лаборатории, – я готов разбираться с твоими магнитными полями. Можешь располагать мною полностью. Давай глядеть, что там получается. Их, конечно, чертова туча, и совершенно не известно, как они себя ведут, но будем прикидываться джетом, ты ведь, кажется, говорил, что освоил эту методику? Учи теперь меня.

– Значит, смотри, – с энтузиазмом начал объяснять Семен, и включил свой компьютер, радуясь, что к другу вернулся интерес к научной работе. – У нас, вот, в этой области имеется здоровенная черная дыра с такой мощнейшей гравитацией, что ни вещество, ни излучение выскочить из нее не могут. Для этого 2-я скорость должна значительно превышать скорость света. А в окрестностях этих сверхмассивных черных дыр образуются направленные потоки электронов, и поглощение вещества ими приводит к выделению гигантского количества энергии. Из-за сложного взаимодействия магнитных полей часть вещества ускоряется и выбрасывается в виде струи, которая и называется джетом. Эти-то поля нам надо, старик, попытаться просчитать…. Прежде это еще никому не удавалось! Понимаешь, эта работа может оказаться гораздо более значимой, чем мы можем думать. Ведь у нас под самым боком, в Млечном Пути тоже есть черная дыра, и если джет из нее долбанет по нашей старушке-Земле, то жить человечеству останется не более двух месяцев. Конечно, в этом случае нас уже ничего не спасет, но…

– Ну, и зачем ты устроил мне весь этот ликбез? – Несколько раздраженно перебил его Максим, – думаешь, у меня прободение памяти? Давай-ка, скачай на мой комп свои расчеты. Будем башню собирать!

– Что собирать? – Изумился Сеня.

– Ничего, это я так, к слову, историю одну вспомнил, приснилась она мне. Чудак ты! Если катаклизм неизбежен, считай – не считай магнитные поля, одни черт! Против лома нет приема.

– Окромя другого лома, – в тон ему ответил Сеня. – Если все человечество исправится, перейдет к альтруистическому состоянию существования, то и Мироздание это почувствует! Надеюсь, ты не будешь отрицать, что в природе все взаимосвязано, и наши мысли так же материальны, как и действия.

– Да, – сказал Максим, помрачнев, – это я знаю. Хорошо бы, конечно, сменить материальную субстанцию на духовную, и – все по барабану! Плевать нам тогда на джет, на мать его – черную дыру, а заодно, на любовь и на смерть! Перешел в плазменное состояние и ловишь кайф!

– В том-то и хитрость, что не «перешел», а здесь, на земле, в физическом теле можно существовать во всех мирах одновременно – от нашего до мира Бесконечности! Хотя мы и так его не покидали….

– И все же, я, хоть убей, не понимаю, что значит, этот ваш патологический альтруизм. Все общее что ли?

– А ты представь себя крохотной клеткой в едином организме, или его органом. Как бы ты тогда себя вел? Действовал на отдачу, иначе сам погибай! Так и надо жить…, – твердо сказал Сеня, но не стал развивать эту тему, чтобы не сбивать у друга рабочий запал.

С этого дня Максим почти не покидал лабораторию. Иногда Семен заставал его утром спящим прямо щекой на рабочем столе перед компьютером. Он только сочувственно качал головой, да подсовывал другу то пирожок, испеченный Милой, то бутерброд, прихваченный из дому. «Он ни разу даже не вспомнил ни про старца своего, ни про Мири, в Цфат не рвется…, может, это и хорошо, да, как-то тревожно мне за него!».

К концу месяца Максим так исхудал, что Семен полушутя сказал ему:

– А не посетить ли нам магазин мужской одежды? Боюсь, что скоро ты просто потеряешь свои брюки! Так нельзя, старичок, надо же и перерывы делать!

– Зачем? – коротко спросил Максим, посмотрев ему прямо в глаза долгим тоскливым взглядом.

– Ладно, – согласился, наконец, Максим к вящей радости друга, как-то случайно увидев в зеркале свое отражение, – веди меня Вергилий по кругам торгового ада! Как говорила бедная бабуленька, обожаю магазины, они мне заменяют театр! Господи, и почему я не записывал ее гениальные изречения!? Сейчас бы издал и обогатился. Книжка бы разлетелась как мороженое в знойный день.

Семен испытал некоторое облегчение при этих словах, произнесенных другом без прежней выжигающей душу горечи, да и сам его тон означал, что эта болевая точка уже не так мощно пульсирует в нем, как в первые дни после похорон Таисии Петровны.

Друзья отправились за покупками. Максим присмотрел себе очередные джинсы и пару футболок, Семен же настоял, чтобы добавить к этому незатейливому гардеробчику еще пристойный костюм и несколько светлых рубашек.

– Ну, что? Пошли теперь обмоем покупочки, – стал лукаво обольщать Сеня друга, – а то, знаешь же примету – носиться не будут.

– Пойдем, – на удивление быстро и охотно согласился тот. – Только, давай лучше ко мне. Купим чего-нибудь, а то дома – шаром покати. В холодильнике мышь от голода удавилась.

Максим курил и с удовольствием наблюдал, как Сеня трепетно заворачивает баклажаны, начиненные овечьим сыром в фольгу.

– Любишь ты, борода, добро изводить, порезали бы селедочки с луком и хорош! А тебе все экстрим подавай.

– Да, я люблю готовить. Слушай, тут недавно в машине ехал и передачу одну поймал от скуки, про тамплиеров. Помнишь мою институтскую страсть к этой братии? Так, вот, рассказывали, что сейчас оказывается, это увлечение опять вошло в моду. Везде полным-полно всяких орденов. Даже в России Мальтийский орден в кагэбэшных кругах существует и прекрасно себя чувствует. Они, видите ли, заявили, что реставрация их былого могущества вещь вполне реальная, им надо только собрать по всему миру свои утраченные сакральные раритеты, и тогда они будут владеть земным шаром, как когда-то мечтали. Я одного не понимаю, как серьезные, солидные люди могут верить в подобную чепуху, просто жадность свою прикрывают…

Максим, словно в один миг прозрел, он отключился от Сениного рассказа и стал судорожно теребить свою память.

«Так, вот, что они искали в моей квартире! Кинжал! Должно быть, это их сакральный раритет, для каких-нибудь ритуальных действий предназначенный! На его рукоятке ведь мальтийский крест! Я же напрочь забыл о нем за всеми моими событиями! Где же он, на самом деле? Вспоминай, вспоминай! Я тогда на Кинерете под нажимом Сени хотел положить его на место, потом там начался пожар, и я, по все вероятности, этого не сделал. А куда же я его сунул-то? И палкой по голове меня там шарахнули, думая, наверное, что он при мне. Бабкина коробка как раз таких размеров, оттого они ее и исковеркали. Да, это все хорошо, однако куда же он все-таки делся? Если они его ищут, думая, что кинжал у меня, то продолжают за мной следить…, и отсюда следует вывод: не дадут мне покоя…, только бы Сенька про это не узнал! А то – погонит такую волну!».

– Эй, алло, гараж, ты где, – вывел его из раздумий голос Сени, который щелкал пальцами перед самым носом.

– Прости, брателла, я задумался, что ты говоришь?

– Готово, говорю, неси водку из морозильника и разливай.

Отдав дань желудочного благоговения Сениному кулинарному шедевру, Максим после третьей рюмки отчего-то помрачнел.

– Ты что, старик, – забеспокоился друг, – веселый такой был и на тебе!

– Веселился, а потом вспомнил, что ни одного повода для этого у меня нет. Вот, ты как-то мне сказал, что Творец нас любит…

– Я? Ты что, мы с тобой на эту тему никогда не говорили, – вытаращил глаза от удивления Сеня.

– Ну, прости, во сне, значит, приснилось…

– Однако ты совершенно прав: Творец нас любит, с чем ты, собственно, не согласен? У тебя есть конкретные возражения? Излагай! Я попытаюсь их развеять, насколько смогу.

– Тогда зачем Он допускает, чтобы создания Его страдали? Вот, ты, как отец, смог бы заставить страдать собственных детей? Что ты молчишь?

– Продолжай, я потом отвечу…

– Скажи мне честно: я плохой человек? Может быть, убил кого-нибудь, ограбил сиротский приют, подлости делал исподтишка? Добра скопил немерено? Нет, ты все же ответь? В чем выражает Он любовь ко мне, чаду Своему болезному?

– Ты хочешь серьезного ответа, или ждешь, чтобы я тебе возражал, доказывал, какой ты весь из себя хороший, и как Он неправ, посылая на твою голову страдания? – Глядя другу прямо в глаза, спросил Сеня.

– Конечно, серьезного! – Возмутился тот, – я, действительно, хочу понять, в чем виноват?

– Ответь, в таком случае, на самый простой вопрос: у тебя есть цель в жизни?

– А у тебя? – Максим даже опешил от такого поворота разговора.

– Да, ты хорошо ассимилировал среди местного населения, отвечаешь вопросом на вопрос, – усмехнулся Сеня, – сейчас речь не обо мне, хотя я могу тебе ответить, но чуть позже.

– Ну, не знаю, вот, поля магнитные посчитать…, – промямлил Максим.

– А тебе самому не смешно выдвигать это в качестве жизненнойцели?

– Почему, «смешно»? Ты же сам сказал, что это важно…

– Представь, что у тебя есть великая цель…

– Если бы мы жили в прежние времена, я, как примерный пионер, ответил бы тебе, что хочу стать достойным строителем коммунистического общества…

– О, это уже теплее! В таком случае, вообрази, что некое количество человек устремлено к такой, вот, цели. Если ты запаздываешь, то идущие следом тебя подгоняют, а если бежишь впереди паровоза, то не чувствуешь этого. Но ведь нельзя же допустить, чтобы тебя постоянно подгоняли! А чем тебя можно подгонять? Естественно, страданиями. Если ты не будешь постоянно усиливать свою заинтересованность в величии цели, то будешь продолжать страдать.

– Что-то я не понял: если я не хочу строить коммунизм со всем советским народом, то буду страдать?

– Прости, я не сказал самого главного: цель должна быть духовная – слияние с Творцом!

– А, так Он меня долбает непрерывно, чтобы я захотел с Ним слиться, полюбить Его как отца родного? Так бы и говорил, – иронично, как всегда, протянул Максим.

– Грубо говоря, так. Смысл страданий – подтолкнуть нас к цели, а степень их зависит оттого, насколько мы будем соответствовать темпу, необходимому для ее достижения. Какими могут быть страдания? Да, любыми, потому что тело тут вообще не принимается в расчет.

– Да, круто! И все же…

– Подожди, не перебивай, я хочу сказать тебе все до конца о твоих страданиях, чтобы ты перестал себя жалеть. Понимаешь, это нас на нашем уровне беспокоят проблемы плоти, а на духовном – она рассматривается, как нечто такое, с чем нет смысла даже считаться. Что такое каких-нибудь семьдесят лет человеческой жизни по сравнению с Вечностью!

– Ничего себе! Хорошенькие заявочки! Значит, отдельная человеческая жизнь ничто в сравнении с вечностью? Но ведь я живу здесь и сейчас! Страдаю я здесь и сейчас! И плевать я хотел на твою Вечность!

– Что и требовалось доказать: у тебя нет истинной цели в жизни! Продолжай страдать в свое удовольствие, только не жалуйся потом, что тебя не предупредили. Пойми, чудак, духовные законы незыблемы! Малейшая неточность или отступление здесь обращаются, практически, в противоположность, в нарушение. Поэтому страдания по нашим земным меркам могут быть огромными! И это, к сожалению, касается не только тебя. Но с точки зрения духовного продвижения – они необходимы, чтобы направить душу к исправлению!

– И что же делать? У тебя есть рецепт, о, великий кулинар всех времен и народов? – Все еще не желая сдаваться, прокричал Максим.

– Бааль Сулам написал об этом совершенно не двусмысленно: тот, кто не изучает каббалу, является причиной всех страданий в мире.

– А, так, вы адептов вербуете! – Засмеялся Максим. – Так бы и говорил.

– Ничего подобного, каждый человек обязан выполнять законы Высшего Управления или Природы, а тот, кто этого не делает, достоин наказания, возлагаемого на него природой. Ведь ты же умный мужик, неужели тебе нужно сто раз объяснять, что законы Творца можно называть заповедями Природы и наоборот! Никуда я тебя не вербую, нет насилия в духовном, – это одно из основных правил каббалы. Но ты задал мне вопрос, и я тебе на него отвечаю так: ты должен прийти к Творцу сам, в свой срок и не раньше, а пока можешь дозревать на стороне. Но запомни: ты обязательно придешь. Я в этом уверен. И еще, открою тебе один секрет…, чтобы ты не так упивался своими невзгодами. Творец страдает в неимоверное количество раз сильнее, чем мы, поскольку понимает, в каком состоянии мы находимся.

– С чего бы это? – Усмехнулся Максим, – типа, «долбаю его, сердечного, и плачу», да?

– Он любит нас в миллиарды раз сильнее, чем мы сами себя…, и ничего не может сделать, потому что понимает, что мы должны пройти все эти болезненные стадии роста, чтобы осознать стремление к совершенству, которое обретем. Совершенство и наслаждение можно осознать только на фоне великого голода, а его-то мы сейчас и развиваем. Ты должен почувствовать этот голод, понимаешь, пройти через него, иначе не испытаешь подлинного блаженства! Поэтому все этапы твоего развития необходимы и преодолеваются они в осознаваемых страданиях. Однако страдает-то Творец, а не мы!

– Ну, ты загнул! Он, значит, вместо меня страдает? Как это я раньше об этом не знал?

– Не вместо тебя, а больше тебя, болван. Ведь и в нашем мире мать переживает за своего ребенка гораздо сильнее, чем он сам за себя! С этим-то ты не поспоришь?

Дни бежали за днями. Максим целиком погрузился в поиск решения поставленной перед ним научной задачи. Он стал задумчив, молчалив, почти перестал шутить, а заодно и бриться. Душа его, казалось, совсем «закуклилась». Было очевидно, что внутри него происходит какая-то жестокая борьба. Сеня посматривал на него изредка сочувственно, даже с некоторой опаской за его физическое и душевное здоровье, но ни разу ни о чем не спросил, и обсуждали они только рабочие моменты.

Однажды Максим пришел в лабораторию в необычайно приподнятом настроении и с некоторым надрывом в голосе, словно бросая вызов на дуэль, заявил другу:

– Не вы одни такие продвинутые, что можете отождествляться с материей своим постижением! Я теперь тоже имею возможность кое-чему научиться.

Семен воззрился на него в немом изумлении.

– Вот, смотри, я записался на курсы, где обучают этому по методу доктора Дранникова.

Сеня взял с некоторым брезгливым омерзением в руки небольшую прокламацию, и, пробежав ее глазами, искренне пришел в ужас.

Прокламация, помимо общих мест, гласила:

«На наших семинарах и тренингах Вы сможете развить расширение диапазона чувствительности, научиться ощущать энергию своего организма и управлять своей жизненной силой.

Вы овладеете технологией противодействия негативным, агрессивным энергоинформационным влияниям: людей, технических средств, среды.

Вы овладеете свойствами и качествами базовых сущностей Земли, Неба, Серединного состояния.

Вы включите и разовьете первородные животные качества, как то: Змеи – осязания, Тигра – обоняние, Обезьяны – слуха, Птицы – зрения.

Овладев техникой «Прокачки», вы разовьете симбиоз чувств и качеств пяти видов «Дракона». Сможете наработать у себя срединное качество между «Учеником» и «Учителем» по технике «Беременные животные».

– Что это за бред? – спросил Сеня, с неподдельной тревогой глядя на гордо стоящего рядом друга, – У тебя крыша что ли совсем с петель сорвалась? Ты меня пугаешь, Макс.

– Скажи еще, что мне пора к психоаналитику, – с вызовом отозвался тот.

– Вот, этого я тебе никогда не скажу. Но зачем тебе метод «Прокачки» путем отождествления с беременным животным!? Милый, да ты в своем уме?

– Я тебе докажу, что и без твоей каббалы люди добиваются раскрытия своих уникальных качеств, и тоже смогу постижением понять, как должен вести себя джет!

– Нет, ты определенно не в себе! При чем тут каббала?

– Но ты же говорил, что она развивает шестое чувство!

– Да, я не ожидал, что ты такой олух! Ты хоть понимаешь, что такое «шестое чувство» в каббале!? Думаешь, это ясновидение какое-то волшебное, или яснослышание? Это – экран! Защита от эгоизма, позволяющая научиться альтруистически отдавать, а не только получать наслаждение!

– Кто учится даром, тот даром учится! У вас же денег за обучение не берут, а тут сумма весьма ощутимая, значит, должны обучать по всем правилам. И вообще, пошел ты к черту со своими нравоучениями, забодал меня совсем своей каббалой! Можно подумать, что кроме каббалистов все остальные сплошные дураки! Отвяжись.

Друзья поссорились и с этого дня обменивались лишь скупыми научными фразами на своем «птичьем», одним им понятном языке. Оба они одинаково сильно переживали свою размолвку, но каждый ждал, что первый шаг сделает другой.

В дело примирения решила вмешаться Мила, и как всякая мудрая женщина, она нашла для этого весьма естественный предлог.

Мила позвонила в воскресенье рано утром, чтобы с гарантией застать Максима дома, что называется, тепленьким.

– Максим, ты женщин по утрам принимаешь? – Спросила она загадочным голосом.

– Нет, – ехидно отозвался, стараясь попасть ей в тон Максим, – по утрам я принимаю душ и кофей, но женщин, которые в этот ранний час случайно оказываются в моем доме, могу тоже угостить чашечкой этого дивного напитка.

– Тогда, давай, вари быстрее, я уже лечу, почти у твоего дома, скоро поднимусь.

Максим вскочил с постели и начал судорожно распихивать по углам разбросанные повсюду шмотки и грязную посуду.

«Лети, лети, голубь мира, – подумал он злорадно, – сдается мне, что дядюшка Сэм решил выбросить белый флаг».

Однако он ошибся. Мила привезла его сумку с вещами, сообщив нейтральным голосом, что наконец-то подвигла мужа на ремонт. Она даже специально сделала нажим на слове «мужа», словно речь идет о человеке совершенно Максиму не знакомом. Он внутренне нахохлился, но виду не подал, и стал говорить о разных пустяках, вроде запущенной квартиры, и как было бы хорошо, тоже навести здесь хоть маломальский порядок и уют, но у него, мол, совершенно не доходят да этого руки.

Они выпили кофе, и Мила засобиралась на работу, сказав напоследок:

– У меня к тебе нахальная просьба, можно мы с детьми поживем пока у тебя? Сеня там будет потихоньку ковыряться, ты же знаешь, какой он обстоятельный, а мелкоте вредно дышать пылью. Ты ведь, кажется, целыми днями на работе пропадаешь… Я буду их из школы приводить прямо сюда, а вечером забирать домой, чтобы тебе не мешали.

– Конечно, какой разговор, – поспешно согласился Максим, – живите, сколько хотите, места полно. Я только буду рад. Могу по такому случаю даже взять над ними шефство и приходить с работы пораньше, когда знаешь, что дома кто-то есть… Можешь и на ночь не забирать, они же мне как родные, – сказал он с какой-то особенной грустью в голосе, а потом, чтобы загладить свою непроизвольную сентиментальность, более сдержанным тоном добавил, – Зачем же ты сама сумку-то тащила, я бы зашел.

– Да я квартиру разгребала к ремонту, а она стоит под столом, и деть ее сейчас, решительно, некуда. Вот, решила привезти, не беспокойся, она совершенно не тяжелая.

После ухода Милы, Максим не без колебаний открыл сумку и ахнул. Прямо поверх ее содержимого лежал кинжал с мальтийским крестом.

«Какой же я кретин! Столько времени подвергал близких мне людей, да еще детишек маленьких такому риску! Эти люди могли и к ним нагрянуть, а если бы кто-то из малышей оказался в этот момент дома? Или того хуже – любопытная детвора могла запустить в сумку свои носишки! Что же мне с ним делать-то? Меня уже обыскали по полной программе, и соваться им сюда еще раз, смысла нет. Скорее всего, наблюдают за мной исподтишка, ждут, что я рано или поздно приведу их к кинжалу. Что же ты за зверь такой таинственный?» – сказал Максим, получив, наконец, возможность рассмотреть его как следует.

Для начала Максим решил отчистить рукоять кинжала, она была настолько грязной, что драгоценные камни, украшавшие ее, совершенно утратили свой блеск, и казались обычными стекляшками. Он вспомнил, как бабка когда-то рассказывала ему, что бриллианты лучше всего мыть нашатырем. Раздобыв в домашней аптечке склянку с этой зловредной, едкой жидкостью, чертыхаясь и отфыркиваясь, Максим принялся за работу, ласково приговаривая: «Сейчас мы тебя, лапушку, помоем, чтобы ты вырос и превратился в большой красивый меч!». Словно в благодарность за усилия, камни заискрились, засверкали, но самый большой сюрприз ожидал его, когда он отмыл центральный крупный самоцвет – бледно-зеленый изумруд весьма внушительных размеров. Максим даже ахнул от восхищения, настолько тот был хорош!

Закончив работу, он положил кинжал на стол и отошел немного, любуясь этим совершенным произведением какого-то неведомого старинного оружейника. В мужчинах уже сам вид оружия всегда пробуждает древнюю, первородную страстную жажду защиты, воцарения справедливости и попранной чести, которая может дремать до поры до времени, но обязательно проснется однажды и засверкает, очищенная от культурных напластований, словно прекрасный самоцвет.

Максим замер в восхищении, и вдруг, словно услышал произнесенное кем-то слово: «Solutio».

«Разделение, – прошептал он, – что же ты разделяешь?».

Когда-то Максим питал алчный, необъяснимый интерес к алхимии, она казалась ему такой непостижимой и обольстительной! Теперь сами собой в его голове всплыли странные строки какого-то старого стихотворения, попавшегося ему на глаза еще в юности, он даже автора его не помнил:

Пусть строг устав, но ум свободен.

«Прими меня!» – молю Творца.

Сатурну жертвы дым угоден,

Он – планетарный дух свинца.

Земля суровая планета,

Во тьме материи лежит,

Как в коконе, зародыш света,

Лишь меч Solutio свершит.

И Aqua mystica стекает

Потоком огненным с клинка,

Кровь нашу одухотворяет

Как Aqua Vitae! Века

Бог Ветхий, прозванный Сатурном,

С водой отождествляет кровь.

Где Небеса берутся штурмом,

Там воцаряется Любовь.

Тогда, давным-давно туманный смысл этого явно алхимического сочинения остался для него загадкой. Он сел на диван и погрузился в размышления, не в силах оторвать взгляда от успокаивающего, умиротворяющего душу нежного сияния изумруда.

«AquaVitae» – «вода жизни», – подумал Максим, – как же она связана с мечом? Что означает это разделение, которое им следует совершить? Значит, вода и кровь – одно и тоже? Меч – предмет терминальный, конечный, им ставят точку, прерывают земное существование. Изумруд, напротив, символ жизни, обновления, нового рождения. Я слышал, что он приносит счастье только тому человеку, который уже идет по пути…, в противном случае, душеная болезнь гарантирована…».

Сами собой веки его сомкнулись, и незаметно он уснул. Старец учил его во сне, но правильно ли Максим понимал его слова, этого он не знал.

«Скажи, Шимон, что разделяют мечом?».

« Правое от левого».

«Зачем?».

« Чтобы ты мог придерживаться средней линии».

«Объясни, я не понимаю, что это такое «средняя линия»?».

« Средняя линия – это и есть творение, то есть, стремление к соответствию, к подобию Творцу».

«Значит, я должен умереть и заново родиться?».

« Да, пока старое в тебе не умрет, человек в тебе не родится».

«И еще, Шимон, я давно хотел спросить тебя про тайный колодец Мирьям! Ты знаешь, как его найти в водах Кинерета?».

« Не ищи тайн. Их нет. Ищи путь».

«Что же есть?».

« Твое невежество. Если будет тебе дано свыше, то ты получишь возможность отыскать воду жизни и знания в любом месте. Колодец Мирьям находится у тебя внутри, в твоей душе. Ты не спросил меня о самом главном: почему Небеса надо штурмовать?».

«Почему?».

Однако Максим так и не дождался ответа. В этот момент он проснулся, придавленный гигантской глыбой стыда.

Сеня открыл ему дверь весь перепачканный пылью и паутиной. Он, казалось, ничуть не удивился, увидев друга, стоящего с виноватой физиономией, держа на вытянутой руке прозрачный пластиковый пакет, позволяющий на глаз определить его содержимое.

– Это ты хорошо придумал, – сказал Сеня, – пивка мне очень хотелось, от этой пылищи во рту, как пустыня Гоби. Давай, пробирайся тут, да, поосторожней, а то перепачкаешься.

– Ну, и фиг с ним, можно подумать на мне смокинг. – Отозвался Максим, едва сдерживая ликование. Он, действительно, был очень счастлив, вот, так, запросто, без предварительного звонка ввалиться к другу после двухмесячного охлаждения в отношениях и не услышать не только ни единого упрека, но даже намека на свое свинское поведение. И все же он посчитал своим долгом повиниться.

– Ты прости меня, борода, я вел себя, как скотина. Сам не знаю, что на меня нашло, словно бес какой подначивал! Тебе этого не понять, вы, каббалисты, небось, никогда так себя с друзьями не ведете…

– Вот, тут ты ошибаешься, старина! – Со смехом сказал Семен, – у нас иногда такое происходит…

– Иди ты! – Искренне изумился Максим, – как так? Вы ведь, вроде, такие все из себя духовно продвинутые…

– Понимаешь, это совершенно естественно. В каббалу приходят люди с сильно развитым эгоизмом. Начинают заниматься, авиют постоянно растет. По идее, должны бы продвигаться по направлению к добру, направляются-то они к миру Бесконечности. Однако неожиданно обнаруживаешь себя в совершенно противоположном состоянии.

– Не понимаю, как же так!

– Бааль Сулам это хорошо объясняет. Он говорит, что все зло, которое человек сейчас ощущает, является проекцией его внутренних свойств. Поэтому в самом начале духовного пути, на протяжении достаточно длительного времени человеку дают понять, насколько его истинные свойства противоположны духовным состояниям. А по сему – чем больше сил вкладываешь в продвижение, тем больше зла в себе обнаруживаешь.

– А! Значит, мое свинство можно приравнять к началу духовного пути! – Беззлобно возликовал Максим, – то-то я чувствую, что меня прямо распирает иногда!

– Конечно! Ты вполне грамотно иллюстрируешь своим поведением модель Бааль Сулама, хотя можешь и не осознавать этого.

– Как же так? Я иду по духовному пути, и сам этого не осознаю?

– Понимаешь, ощущение – отдельно, а противостояние ему – отдельно, а ощущение на самом деле бывает нехорошим. Тут важно понять Творца и оправдать Его над всеми неприятными впечатлениями. Это тяжело, но тут-то и заключается вся сложность работы над собой. Именно так и необходимо продвигаться!

– Но ведь это самое сложное! – воскликнул Максим серьезно, – сделать цель главной ценностью, или я ошибаюсь?

– Ничуть. Ты попал в самую точку. Более того, ты постоянно проверяешь себя относительно цели и радуешься всем тем «грешникам», которых вытаскиваешь на свет!

– Чему же тут радоваться! Своему хамству?

– Именно! Они ведь все равно в тебе существуют в латентном состоянии, а тут вылезли, и засвидетельствовали твое продвижение! Это хороший признак! Поверь!

– Да, неуютненько себя чувствуешь, когда понимаешь, что вел себя, как последний идиот…

– Бааль Сулам объясняет это на очень естественном примере: в начале своего созревания каждый плод бывает кислым и непригодным к употреблению. Иногда и понять-то нельзя, каким же он станет, когда полностью созреет! Так и человек, на промежуточных этапах духовного развития как бы «не готов к употреблению».

– Это обнадеживает! Значит, у меня есть шанс, и я могу сказать, что нахамил тебе, потому что, еще не плод, а завязь!

– Тут есть одно «но»…

– Я так и знал, что под камнями должны прятаться раки! – Засмеялся Максим, – говори скорей!

– Ты обязан оправдать Высшее Управление, хотя твое ощущение неприятно, а понимание запутано.

– Ну, да! Начальству виднее, что называется…

– Необходимо проявить терпение. Это самое трудное, но, как говорят: «Грош за грошом – накапливается большой счет»! Имей в виду, что только терпение поможет тебе справиться с трудностями и преодолеть все негативные состояния.

– Господи, брателла, как ты меня утешил! Какая хорошая наука – каббала, она так терпима к человеческим недостаткам! Пожалуй, мне следует пересмотреть свое отношение… О, Миледи идет, сейчас нам прилетит, что мы тут выпиваем, вместо того, чтобы заниматься подготовкой к ремонту, или свое пристрастие к пивку тоже спишем на «внутренних грешников»? Миледи, целую ручки, не извольте гневаться! Я уже ухожу, не смею дольше отвлекать твоего драгоценного от исполнения супружеских обязанностей!

– С чего ты взял, что я сержусь, – смеясь, отбивалась Мила от его телячьих нежностей, очень довольная примирением друзей. – Сиди, сколько хочешь, никто тебя не гонит. Я, пожалуй, тоже к вам присоединюсь, если не жалко…

– Знаете что, ребятишки, я предлагаю на время ремонта вам всем пожить у меня. Пусть тут спецы работают, вы будете их контролировать, а обитать в моей квартире. Вот, вам два комплекта запасных ключей, можете прямо сегодня перетащить самое необходимое. Идет?

– Идет! – Согласился Сеня и видом человека, который не только приготовился к порке, но даже прихватил с собой розги, полез освобождать антресоль.

Пожалуй, впервые с момента своего пребывания на Кинерете Максим чувствовал себя абсолютно счастливым. Ему было хорошо, покойно и весело.

«До чего же замечательно иметь такого друга, как Сенька! Все же он удивительный человек! И мудр, аки змий! – Размышлял он по дороге к дому. – Надо прибраться там, порядочек навести, все же дети будут, а то моя холостяцкая берлога совсем не подходит для того, чтобы в ней детишкам уютно было. Стоп! – Его, словно обдали ледяной водой, – кинжал! Надо его немедленно унести из дома! Я не имею права подвергать друзей такой опасности, чего доброго, дети найдут! Но куда? Ума не приложу…».

Неожиданно Максим вспомнил, что Шимон как-то говорил ему о пещерах, находящихся в окрестностях Цфата.

«Надо провести изыскания и спрятать его в каком-нибудь небольшом гротике, или расщелине между камнями, – немедленно решил он, – пусть пока там полежит, а потом мы с Сеней решим, как с ним поступить».

Руководствуясь интуицией, Максим выбрал направление и поехал по дороге, ведущей к пещере Рашби. Побродив по окрестностям, он забраковал несколько крохотных ниш среди камней, хорошо просматривающихся с основной дороги.

«Это все не то, – думал он, – мне надо найти что-нибудь поспокойнее, какое-нибудь не сильно людно местечко, чтобы меня не застукали, а то увидят, что я тут ошиваюсь, и проверят, не спрятал ли чего…».

Максим решил пойти по направлению к горе Мирон. Преодолев какое-то расстояние, он увидел человека, который протиснулся наружу из узкой расщелины между двумя большими валунами, плотно прилепившимися к самому боку небольшого довольно крутого холма. Максим кинулся на землю и притаился, боясь дышать, в надежде остаться незамеченным. Человек, очевидно, был сильно занят своими мыслями, он и не думал оглядываться по сторонам, потому, не заметив соглядатая, направился быстрыми шагами в сторону, противоположную той, где залег Максим.

«Да, это же Шимон! – Узнал тот знакомую фигуру, – куда это наш старец так поспешно отправился? В его преклонных летах надо себя беречь, а не носиться по холмам в таком быстром темпе! Однако надо проверить, откуда он вылез! Может, в этом месте есть вход в убежище, о котором никому не известно!».

Сгорая от нетерпения, Максим едва дождался, когда старец скроется из виду, а затем, пригнувшись, короткими перебежками, двинулся к валунам. Между ними он, действительно, обнаружил узкий проход, и, сомневаясь, что сможет в него протиснуться, пробормотал:

«Да, задачка! Старец-то посубтильнее меня будет, не попасть бы в «безвыходное положение»! А то буду тут торчать в прорехе, пока не похудею, как Винни Пух после визита к кролику… Ладно, рискнем, может, все не так страшно…».

Максим выдохнул из груди весь воздух, сжался насколько смог и протиснулся в узкое отверстие, опасаясь, не сужается ли дальше проход. Однако ему показалось, что он, напротив, немного расширялся, примерно в полуметре от входа.

Сделав несколько неуверенных шагов вперед, он неожиданно покатился вниз по узким земляным ступенькам и остановился только, когда они закончились, по его прикидкам, на высоте полутора метров от узкой части прохода. Во всяком случае, он смог выпрямиться во весь рост. Кромешная темнота, в которой оказался Максим, казалась ему абсолютно непроницаемой после яркого солнечного света, и он замер в нерешительности, боясь сделать неосторожный шаг в сторону, чтобы опять не угодить в какую-нибудь ловушку. Однако ему показалось, что он не был заперт в каменном мешке, а окружает его довольно большое пространство, хорошо продуваемое свежим воздухом.

Максим достал из кармана зажигалку и, равномерно поворачиваясь вокруг своей оси, попытался просмотреть сквозь темноту, где находится. Ему показалось, что оттого места, где он стоит, в одну из сторон ведет вполне просторный проход, по которому можно свободно продвигаться, хотя и пригнув голову.

«Как выбираться-то буду? – Подумал он, похолодев при одной мысли, что с ним может случиться приступ клаустрофобии, – и не знает ведь никто, что я здесь. Старец, может, еще месяц сюда не придет…, ладно, раз уж я оказался тут, надо хотя бы посмотреть, можно ли спрятать кинжал в этом укромном месте, а потом подумаю, как мне выбраться».

Достав из кармана носовой платок, он расстелил его на земле для ориентира, и, ощупывая руками стены, в темноте, чтобы сэкономить газ в зажигалке, пошел вперед по тоннелю. Пройдя, приблизительно метров пять, считая шаги, Максим заметил впереди слабый, колеблющийся свет. Он повеселел и ускорил темп.

Все было, как в том загадочном сне. Максим тотчас узнал зал, в котором очутился. По всей его окружности располагались странные возвышения, напоминающие надгробья. На них горели свечи, свидетельствуя о том, что кто-то совсем недавно был тут, и, возможно, еще полагал вернуться. В промежутках между плитами прямо в каменных стенах пещеры были выдолблены неглубокие ниши, которые Максим принял тогда за ответвляющиеся коридоры, где на полках стояли старинные книги и лежали груды свитков из пергамента и телячьей кожи. Некоторые из них были закопченными, словно их лизало пламя своим хищным языком.

В центре зала находился круглый колодец около двух метров в диаметре, окруженный каменным бортиком, возвышавшимся над полом пещеры, примерно, сантиметров на двадцать. Максим приблизился к самому его краю и заглянул внутрь, вытянув шею, но ничего не смог рассмотреть в робком, неверном свете свечей, хотя ему почему-то показалось, что воды там нет. Разве что, она была глубоко, на самом дне, но даже глубину колодца определить было невозможно.

Максим начал внимательно оглядывать помещение пещеры, прикидывая, куда можно было бы спрятать кинжал. Исследуя с этой целью нишу за нишей, он почувствовал странное, безотчетное ощущение, словно сами книги и свитки, бережно рассортированные по полкам, излучали некую мощную энергию. Может быть, оттого, что их много веков брали в руки с большой любовью, осторожностью, даже с трепетом и исходила от них та потрясающая сила, которую он теперь уловил. В то же время Максиму казалось, что он не имеет права находиться здесь без приглашения хозяина, и уже тем более прятать оружие, скорее всего запятнанное кровью, среди святых раритетов, и ему захотелось поскорее покинуть это потайное книгохранилище.

Не обнаружив ничего более подходящего для своего тайника, он решил остановить свой выбор на колодце.

К счастью, готовясь совершить свою тайную эскападу, Максим предусмотрительно запасся скотчем, перочинным ножом и мотком прочной капроновой нити из бабкиных загашников. Он обмотал одним ее концом кинжал, завязал несколько прочных узлов и начал осторожно опускать его в колодец. Он оказался не слишком глубоким, и вскоре Максим уловил, как металл слабо звякнул о каменный пол.

«Это хорошо, – с облегчением подумал он, – значит, колодец пуст и в нем нет воды!».Собираясь обрезать требуемую длину, чтобы прикрепить скотчем другой конец нити к краю колодца, Максим услышал голоса, доносящиеся из прохода. В пещеру кто-то шел.

«Должно быть, Шимон возвращается! И не один».

Похолодев от мысли быть застуканным на столь низменном поступке, Максим не раздумывая, спрыгнул в колодец вслед за кинжалом, не успев даже зафиксировать его, как хотел, но приземляясь, ударился коленом о каменное дно. Издав тихий стон, он зажал рот рукой и постарался подавить боль усилием воли.

Два человека, не предполагавшие, что могут быть услышанными, разговаривали в полный голос.

– Мы знакомы уже не один кругооборот, – услышал Максим голос Шимона, – каждый раз нам выпадало счастье родиться в великую эпоху и находиться рядом с выдающимися мудрецами, но ты продвинулся выше меня. Хотя и я кое-чего добился на пути, но мое возвышение ничтожно по сравнению с твоим.

– Не забывай, – ответил незнакомец, – все заработанные ступени остаются с тобой, и ты идешь только вперед. Если человек перешел махсом, то уже навсегда в этой жизни, ибо поднимают, но не опускают в духовном…

– Я жил в эпоху великого Рашби, – продолжил Шимон, словно не обратив внимания на слова своего собеседника, – но, возможно, невольно послужил тому, что Книга Зоар раскрылась раньше положенного времени, и развитие цивилизации искривилось, пошло по ложному пути. Ведь до конца двадцатого века каббала должна была оставаться тайной наукой! Человечество, не развившее в полной мере свой эгоизм, не имело права с ней соприкасаться!

– Разве в нашей власти проникнуть до конца в Замысел Творения!? Пути Творца неисповедимы…

– Потом мне посчастливилось находиться рядом с мудрейшим Ари, и даже спасти некоторые бумаги, написанные его рукой, а не воспроизведенные потом Хаимом Виталем.

Однако и тут страстное желание получить для себя погубило меня. Я подсмотрел, как Исаак Лурия повел своего любимого ученика к колодцу Мирьям и запомнил это священное место. Более того, однажды я не выдержал, и воспользовался им! О, я не могу описать, что испытал в этот миг, что постиг! Разве можно постижение передать словами! Но это длилось всего одно мгновение! Божественное, но короткое. Потом Небеса закрылись передо мной, и надолго. Я думал одно время, что навсегда… Тогда я начал трудиться. Терпеливо, кропотливо, шаг за шагом шел я к намеченной цели.

– Ты вовсе не обязан исповедоваться передо мной, Шимон, – собеседник его, казалось, был смущен всем услышанным. – Мне бы не хотелось отвечать тебе откровенностью на откровенность…, я тоже всего лишь человек…. Лучше скажи, зачем ты пригласил меня сюда?

– Ты любимый ученик последнего великого каббалиста – Рабаша. – Заговорил Шимон после довольно продолжительной паузы. – Это в твои руки передал он заветную тетрадь с Шамати…, в которую занес то, что слышал от своего отца – Бааль Сулама. Поэтому я решил, что именно ты и никто другой достоин хранить знания, собранные в этой пещере, она наполнена бесценными реликвиями. Я чувствую приближение конца жизни. И хотел бы передать тебе все, что собирал и берег много веков, возвращаясь за кругом круг в наш мир.

– Благодарю тебя за доверие, – ответил незнакомец с нескрываемым волнением в голосе, – постараюсь быть достойным его. Возможно, именно здесь хранится документ, который я давно ищу… Он имеет отношение к Бааль Суламу и… его тайному учителю.

– Да, я знаю, о каком документе ты говоришь! – С жаром воскликнул Шимон. – Только он еще находится у меня дома, я пока не успел положить его в архив! Но я помню его наизусть, память еще ни разу меня не подвела.

– Тогда прочти мне его вслух! Я слишком взволнован! – Воскликнул незнакомец.

10 тевета 1928 года, Иерусалим

Письмо его от 6-го дня, вечера субботы принял как верное, и оно еще больше умножило его вопрос ко мне: на чем построил я основы Науки Каббала, которые должны исходить из духовно чистой капли чернил.

Я не вижу себя обязанным отвечать на этот вопрос, но в любом случае, ввиду скрытых причин считаю нужным, насколько возможно, разрешить этот вопрос. Расскажу ему о главном, что произошло со мной, с начала занятий этим и до их конца, вследствие чего удостоился я мудрости, по великой милости Творца.

На 12-й день месяца хешван, в пятницу утром, явился ко мне один человек и раскрылся мне, как великий мудрец в Науке Каббалы, а также и в иных науках. Сразу же, с началом его речей, почувствовал я и вкусил, что есть в нем Божественная мудрость, что Все им сказанное – подобно мощному потоку в своем величии. Во все это поверил я со своего уровня и восприятия. Он пообещал раскрыть мне истинную мудрость во всей ее полноте.

Занятия наши продолжались около трех месяцев, каждую ночь, с полуночи до утра, в его доме. Большая часть занятий была посвящена изучению святости и чистоты. И каждый раз я упрашивал его раскрыть мне какую-нибудь тайную Каббалистическую мудрость. Он начинал давать мне начала знаний, но ни разу не завершал их, что, конечно же, порождало во мне сильную тоску. Пока, как-то раз, после большой моей мольбы к нему, раскрыл мне одну тайну, – и радости моей не было предела.

После этого начал я сам обретать самостоятельность. Но по мере увеличения моего «Я», отдалялся от меня Учитель мой. Но я не ощущал этого. Это продолжалось примерно три месяца, пока в последние дни не обнаружил я его дома, молил но не нашел. Тогда ощутил я, что, действительно, отдалился он от меня, и сильно засожалел я. И начал улучшать себя.

Девятого числа месяца нисан, утром, нашел я его в его доме и много просил прощения за прошлое. Тогда вновь стал он умиротворенным, как прежде, и раскрыл мне большую тайну незаполненной миквы – и не было предела моей радости. Но показался мне он слабеющим, и не выходил я из его дома, а назавтра, десятого числа месяца Нисан 1915 года закончил свою жизнь в мире.

Невозможно описать горечь мою, ведь сердце мое было полно надежды удостоится высшей мудрости – но вот остался один, голый и ничего не постигший, и даже полученные от него знания исчезли временно из моего разума, вследствие великого горя моего.

Но с тех пор устремился взор мой ввысь в необъятном желании и ожидании, и не давал я себе успокоения ни на мгновение, пока не нашел благоволение к себе в глазах Творца. И конечно же заслуги Учителя моего и его Учения открыли сердце мое Высшей Мудрости как неиссякаемый источник. Также вспомнил я в милости Творца все тайные знания, полученные мною от Учителя. Не в моих силах восхвалить Творца за полученное.

А мой святой Учитель зарабатывал крупной торговлей и был известен в городе как честный торговец, но о его великих знаниях в Науке Каббала никто не знал и не знает по сей день. И мне не разрешил раскрыть имя его.

Я занимаюсь Каббалой открыто перед всеми, скрыто обучаю некоторых духовным путям и общим знаниям.

В остальном, благодаря Всевышнему, все в порядке.

Йегуда Лейб

Некоторое время собеседники молчали, потом незнакомец произнес срывающимся голосом:

– Благодарю Тебя, Творец за то, что Ты исполнил мое желание!

– Что ж, – продолжил Шимон, – хотя мы с тобой и не можем видеть мир от края и до края, так как еще не достигли состояния, в котором все исправлены и объединены друг с другом в единое целое «как один человек с одним сердцем», но дана нам возможность сейчас поработать вместе. Я понимаю, что ты вправе отказать мне в этом, не пожелать вступить со мною в контакт, ведь еще не настало время слиться с Высшей силой и наполниться от Нее, мы все можем попытаться открыть друг другу свои экраны и поработать вместе...

– Есть такие высокие ступени постижения, находясь на которых уже нельзя ошибиться! – Воскликнул незнакомец. Однако в начале и в середине пути каббалисты не всегда понимают один другого. Я не вполне уверен, что мы имеем право открыться друг другу, я пока не понял, корня твоей души… Но если ты желаешь, чтобы я увидел твои достижения… Я готов…

– Благодарю тебя, – тихо произнес Шимон.

За этими словами последовала такая глубокая тишина, Максим даже испугался, что те двое наверху могут различить его дыхание. Он замер и попытался приобщиться к их безмолвию.

Неожиданно с ним начала твориться странная вещь! Он обнаружил себя в центре расширяющихся кругообразно волн энергии и вдруг явственно ощутил, словно его окружает присутствие некой Высшей силы. Всепроникающее мощное энергетическое поле пронизывало все его существо. Он чувствовал напряженность этого поля, и оно диктовало ему свои законы. Оно готово было проявиться в нем, для него, чтобы он понял, наконец, что оно есть Сама Мысль!

Максим – ни тогда, ни потом – не мог точно сказать, сколько времени он пробыл в таком состоянии. Миг или Вечность. Но когда бы он ни вспоминал о том, что пережил, ощущение, которое запечатлелось в его психике, можно было определить одним словом: Любовь. Ему казалось, что тела нет, а весь он, будто представляет собой некое облако атомов, изнемогающих от любви, но ни к кому-то конкретно, а чувство это было таким всепоглощающим, таким всеобъемлющим, словно он являлся крохотной частичкой огромного единого организма, называемого «Вселенная». Крохотной, но такой важной, значимой, что ни он без нее, ни она без него, не мыслят своего существования.

Как ни странно, к печальной реальности его вернуло собственное тело. Максим до того замерз, сидя в одной позе на каменном полу колодца, что зуб не попадал у него на зуб от холода. Ушибленное колено болело все сильнее. Он не мог понять ушли Шимон со своим спутником, или они все еще находятся здесь. Безмолвие, окружающее его было полным и непроницаемым, к тому же свечи стали догорать, мрак внутри колодца постепенно сгущался, и Максим решил обнаружить свое присутствие, повиниться и попросить о помощи.

Он с трудом поднялся на затекшие ноги и тихо прокричал в зияющее над головой жерло колодца:

– Эй, тут кто-нибудь есть?

Ответом ему была полная тишина.

«Ушли, – решил Максим, – может, это и к лучшему. Стыдно как-то, выходит, я их нарочно подслушивал. Мог бы и сразу признаться, что тут сижу».

Вытянув руки, он попытался нащупать край колодца, чтобы, подтянувшись, выбраться наружу, но к своему ужасу понял: ему не хватает, буквально, несколько сантиметров для осуществления этой задачи. К тому же, все сильнее давало себя знать разбитое колено, боль, буквально, пульсировала в нем, становясь нестерпимой. Поняв, что застрял на неопределенный срок в этом каменном мешке, Максим запаниковал. Сердце его бешено колотилось, а к горлу подступила омерзительная тошнота.

«Только не это! – Простонал он, – так, соберись! Надо немедленно взять себя в руки, иначе ты не сможешь контролировать свое разбушевавшееся подсознание! Никакой клаустрофобии у тебя нет, дружок, забудь даже это слово! Борись! Тряпка, мерзкая, чавкающая слизь!».

Он запустил еще несколько нелицеприятных эпитетов в адрес своей особы, и с удовлетворением отметил, что немного успокоился.

«Хороший способ, надо будет запатентовать, – не слишком весело усмехнулся Максим вслух, – если выберусь, конечно…, так, никакого паникерства! Сеня, вот, только волноваться будет, хорошо, что я дал им ключи от квартиры, а то – пригласил пожить и исчез без следа. Он, конечно, волну погонит, а толку? Кто меня здесь найдет! Разве что, старец вернется…».

Однако усталость брала свое, и Максим почувствовал, что смертельно хочет спать. Он решил, наконец, исследовать вынужденное прибежище и осторожно, прихрамывая, медленно побрел вдоль внутренних стен колодца. Максим едва не упал, запнувшись в темноте о какие-то брошенные на полу тюки. Он нащупал три мешка с неизвестным содержимым, края которых были туго стянутые веревками.

«Что ж, это лучше, чем ничего, – подумал он с грустью, – жестковато, конечно, однако теплее, чем на голом полу…».

Разровняв, насколько это было возможно, мешки, Максим угнездился кое-как на свое импровизированное бугристое ложе.

Разбудили его громкие голоса, доносящиеся сверху. Максим понял, что кто-то сидит на колодезном бортике, и хотел, было, закричать, но вдруг понял, что разговор ведется на испанском языке, причем, один из собеседников говорил с сильным французским прононсом.

– Так вот, я тебе рассказывал, что завел шашни с красоткой из архива. – Сказал француз, – Она оказалась падкой на всякие побрякушки.

– И что толку? – Уныло проскрипел испанец своим неприятным голосом, – вечно ты тратишь время и деньги на ерунду.

– Э, не скажи! Толк был, да еще какой! Она принесла мне копии донесений всех агентов Ордена, ведь и после разгрома его деятельность не прекратилась, а только перешла на режим подполья. Магистра, конечно, того…, но те, что остались…

– С ума сошел! Она же может донести на нас в полицию, или просто проболтаться кому-то, что мы интересуемся старинными документами! Мало тебе проблем? Что ты ей наплел?

– Сказал, что я историк и пишу книгу о беспримерных временах тамплиеров, ну, и всякое такое, плюс подарки, угощение и моя любовь, разумеется.

– Ладно, теперь уже все равно ничего не исправишь, говори, что тебе удалось узнать.

– Массу полезного. Документы, правда, подпорчены были, но у нас же аппаратура специальная. Слушай: хранителей было трое, они покинули Орден чуть не в день разгрома и унесли те самые раритеты, которые мы сейчас ищем. Вроде как, эта троица добралась до условленного места, но почему-то не воспользовалась тайником.

– Жаба задушила, видать, решили все сами толкнуть, а бабки поделить, – злобно засмеялся испанец, – или ты этих людишек не знаешь!

– Нет, что-то там у них случилось, я читал записки одного из них. Хосе, кажется, его звали. Он писал, что двое его приятелей именно так и предложили поступить, но он, будучи фанатично преданным идеалам Ордена, их прикончил, взял все три мешка и махнул сюда, в Цфат.

– Да, парень не промах! Решил, что лучше все себе одному захапать, чем делиться с дружками! Это я понимаю!

– Черт его знает, что было у него на уме! Только, прирезав братков тем самым ритуальным кинжалом, который служил испокон века для расправы с предателями Ордена, он ловко улизнул почти из-под самого носа полиции.

– Что, и тогда была полиция? Вот, сволота!

– Может, они и не так называлась, бес ее знает! В Цфате он, вроде, с голодухи подыхал, но ни одного раритета все равно и не продал. Так он, по крайней мере, пишет. А эти «игрушки Загрея», как они условно назывались, спрятал в каком-то одному ему известном месте. Если бы на кинжал случайно не вышли, то вообще никаких концов! Амбала этого тогда утопили, а кинжал русский увел, чуть не из самых рук. Раритеты, как в воду канули, хоть ножичек этот добудем, и то хорошо, не придется аванс отдавать!

– Одного не пойму, как он от нас улизнул? Мы же глаз с него не спускали от самого дома! Как сквозь землю провалился! Если бы та парочка дедов из валунов не вылезла, мы бы и про эту пещерку не узнали. Ты тут все осмотрел?

– Барахло одно! Книженции, да бумаженки какие-то в трубки скатанные, не поймешь, на каком языке. Может, и ценные штуки, да фиг их тут толкнешь! Через границу тоже не перевезешь. Бесполезные вещи!

– Пока бесполезные, – поправил его испанец, – задание выполним, а потом, глядишь, можно будет и в эти, как ты говоришь, бумаженки лапы запустить. Почву только надо подготовить. Покупателей прежде найти, а потом уже и за товаром нагрянуть. Давай-ка, прихватим пару свитков, что потоньше, да покажем знающим людям. Хоть прикинуть попытаемся, сколько эта рухлядь стоит, и надо ли из-за нее рисковать. Раз уж мы все равно здесь. А то, пока кинжал найдется, можно с голоду подохнуть!

Максим не мог допустить, чтобы библиотеке старца был причинен хоть малейший ущерб, он нащупал кинжал и метнул его вверх через бортик колодца, чтобы отвлечь бандитов от их преступных замыслов.

Наверху раздался дружный вопль ликования.

– А, так, он тут, голубчик, – завопил француз.

– Что-то я не понял, зачем же он нам ножичек-то выкинул? Русский, а, русский, ты сдаешься? – Нехорошо смеясь, спросил Максима испанец.

– Да, – ответил Максим, – надоели вы мне. Возьмите свой кинжал, только отвяжитесь от меня. Вылезти помогите за это.

– Чтобы ты на нас сразу донес! Нет, дорогой, подыхай тут медленной смертью, даже пули на тебя жалко, сматываемся Поль!

– Может, все-таки кокнуть его для верности? Похоже, он испанский знает, значит, понял, о чем мы говорили.

– Нет, это опасно, наследим…, могут пулю извлечь, а у меня оружие табельное…, я же охранник крупной фирмы…, этот и так не жилец. Если найдут труп, – решат, что сам забрался, а вылезти не смог, и своей смертью помер. Не пригодится ему уже его знание испанского! Да, и у старичков тех проблемы будут, пусть объясняют, как он сюда попал, да почему помер. Хотел бы я видеть их физиономии!

Удаляющийся топот двух пар ног, лишил Максима и этой надежды. Он вдруг почувствовал такую слабость, что у него едва хватило сил отпустить вслед грабителям пару гендерных колкостей.

«Зато жив остался, а могли, ведь, и пристрелить, – подумал он невесело, – жив-то, жив, да что толку? Долго ли я тут протяну… жар начинается, это плохо… Мири, Мири, дай мне воды!».

Он рухнул навзничь на мешки и впал в забытье.

– Макс, Макс, – услышал он звонкий голос Сени, – вставай махровый ленивец, а то опоздаешь на лекцию своего любимого профессора! Как экзамен сдавать будешь? Сегодня он начинает жутко интересную тему: что такое цветовой заряд, или какие силы связывают кварки.

– Не кваркай всуе! – назидательно проговорил Максим, не в силах разлепить веки. – Профессор – человек лояльный, ты же знаешь его градацию оценок, он ставит пару только в том случае, если студент ничего не знает, ничего не понимает и при этом выводит преподавателя из себя. А я обычно на его экзаменах веду себя, руководствуясь обстоятельствами.

Максим увидел, как стены колодца начали медленно уходить вверх, дно поднималось, словно выворачиваясь наизнанку, он превращался в башню, которая постепенно заполнилась ярким светом.

Он сидел в круглом помещении на жестком стуле прямо напротив доски, у которой стоял профессор и объяснял материал ему одному. Это очень удивило Максима, обычно на его лекциях было полным-полно студентов. Жадные до знаний, они всегда набивались в аудиторию, как сельди в бочку, если лекцию читал кто-то из светил ядерной физики.

«Итак, Ишсут называется Л (ламэд) слова ЦэЛэМ, потому что наклоняет свою голову. И об этой башне сказано: «Башня Оз имени Творца»…

Максим слушал очень внимательно и добросовестно заносил каждое слово профессора в тетрадь.

«…То есть, парцуф гадлут, имеющий свет хохма, парящая в воздухе – авир...»

«Профессор, – перебил его Максим, – но это же нестабильное состояние!»

«Вы совершенно правы, молодой человек! Ишсут снова возвращается то в катнут, то в гадлут, и поэтому такое состояние называется парением»…

«Но ведь это можно сравнить с переходом электронов с одной орбиты на другую. – Многозначительно добавил Максим, – электрон до тех пор, и до тех пор не излучает, пока поступившая энергия не вынуждает его покинуть орбиту. Поднимаясь, он поглощает энергию, а, падая, излучает! Или я не прав?».

«Разрешите мне продолжить? – почтительно спросил разрешения профессор. Итак: частицы в составе атомного ядра состоят из еще более фундаментальных частиц – кварков. Стандартная модель правильно описывает строение вещества, и в этом направлении наука дошла до логического завершения познания».

«Довольно странное заявление, – возмутился Максим, – странное и ни на чем не основанное! И очень вероятно – ложное! Попытка оправдать многолетний застой в теорфизике! А я Вам, вот, что скажу, дражайший, профессор, идя путем Творца, я получил очень доказательное подтверждение, что кварков семь и не более! Согласитесь, это превосходно укладывается в модель десяти сфирот!».

«Молодой человек, может быть, вы будете читать лекцию вместо меня? – спросил профессор с еще большим почтением, – ведь вы знаете об этом гораздо больше».

«Привлекайте каббалу, профессор, – назидательно сказал Максим, – вы гораздо лучше поймете, из чего состоит Мироздание, она все это превосходно описывает, и вам не понадобятся никакие дорогостоящие синхроциклофазатроны!».

Профессор уничижительно поклонился, и аудитория исчезла вместе с ним.

Потом они с Мири плыли на лодке по спокойной голубой глади Кинерета.

«Ты ищешь колодец Мирьям?» – спросила она с тревогой в голосе.

«Нет, – спокойно ответил Максим, – он всегда со мной, в моей душе. Какой смысл в получении знаний таким путем! Надо формировать душу, лепить из нее сосуд для получения света. Просто в этом уединенном месте, где нас никто не слышит, я хочу прочитать тебе стихотворение Бааль Сулама. Мне однажды прочел его один мудрец. Я запомнил только его смысл, и передал, как сумел. Сеня сказал, что в оригинале оно звучит более точно, но оно такое красивое, что я не смог удержаться и попытался придать ему рифму! Вот, послушай!

Пресветлый, излучающий с вершин!

Там, в вышине за пологом экрана –

Все тайны праведных откроешь Ты Один,

Где свет и тьма лучатся непрестанно.

Познать Творца! Его прекрасна Суть -

Остерегайтесь лишь Его касаться,

И к башне силы пред вами путь,

Откроется тогда и, может статься

Вас Истины сиянье изумит –

Лишь изрекут её уста в благоговенье,

И только перед вами обнажит

Творец Свое святое откровенье.

– Ты можешь встать? – услышал Максим сквозь шум в ушах голос Шимона. – На-ка, вот, выпей отвар из трав. Он тебя подкрепит. Бедный, зачем пошел сюда? А если бы я долго не появлялся? Умер бы. Пойдем наверх.

Осторожно, по-отечески помогая Максиму подняться на ноги, старец вывел его наверх из колодца по опущенной туда лестнице. В пещере ярко горели свечи, бросая на потолок колеблющиеся, причудливые, загадочные тени. Максим был до того слаб, что еле держался на дрожащих ногах, он с большим трудом доплелся до одной из плит и поспешил опуститься на нее.

– Сколько же я тут пробыл?

– Смотря, когда пришел, – ответил старец, как всегда уклончиво.

– В тот день ты приводил сюда какого-то незнакомца, – смущенно пробормотал Максим. Ему было стыдно признаваться Шимону в своем неблаговидном поступке, но тот, казалось, и не думал его упрекать.

– Три дня тогда. Меняю я свечи каждые три дня.

– Бедный Сенька, он, наверное, совсем извелся от неизвестности! Надо ему немедленно позвонить! У меня машина недалеко от пещеры, там мобильный, я его не стал сюда брать, думал, кинжал положу куда-нибудь и назад, все равно он здесь не взял бы, глубоко...

– Не вышло? – Спросил Шимон сочувственно, и Максим как всегда не понял, шутит он или говорит серьезно. У него начался жесточайший приступ кашля, и старец озабоченно покачал головой. – Воспаленье легких, я думаю у тебя. Лечить скорее надо. Видел машину твою. Порезали колесо тебе, разбили стекло и фары. Не поедешь на ней.

– Как же мы доберемся! – Заволновался Максим.

– Тележка у меня тут, вожу свечи на ней. Довезу тебя до Цфата.

– Как это!? Тяжело вам будет, да, и дорога не ближняя, холмы кругом, нет, я уж как-нибудь сам.

– Посмотрим, – опять уклончиво ответил старец. – Пойдем помаленьку.

Шимон подошел к одной из ниш с толстенными фолиантами, провел рукой где-то внутри нее, и она плавно ушла вбок, открыв невысокий проход в глубину пещеры.

– Забрать ничего не хочешь? – Спросил он, искоса поглядывая на Максима.

– Нет, – ответил тот удивленно, – кинжал я отдал, а то бы они утащили что-нибудь из ваших раритетов. И считаю, что правильно сделал! Зачем он мне, одни проблемы с ним! Может, отвяжутся от меня, наконец. Жалко будет, если в плохие руки попадет.

– Попадет. Только кинжал сам за себя постоит. Ты свою вину смыл с него. Да, и то, сказать, какая у раба вина! Ты хуже кинжала был тогда, растение.

– Не понял? – удивился Максим еще больше.

– Поймешь. А еще ничего не возьмешь?

– Нет у меня тут ничего! – Воскликнул Максим уже с некоторым возмущением.

– Ну-ну, как знаешь. Идем.

Опираясь на щуплое плечо Шимона, Максим медленно пошагал в сторону прохода. Старец помог ему усесться в небольшую тележку, напоминавшую дачную тачку, зажег смоляной факел и вручил его Максиму.

– Удержишь?

– Постараюсь! – Радуясь, что скоро вырвется из каменных объятий пещеры, насколько мог, бодро отозвался тот. На самом деле, Максим чувствовал себя очень неуютно под этими узкими сводами, с потолка которых свисали тенета паутины.

«Родовым путем иду, – подумалось ему почему-то, – словно на свет Божий появляюсь из материнского лона…, кажется, у древних греков в Элевсинских мистериях было принято водить неофита по таким узким подземным лабиринтам. Зато после такой инициации он становился полноценным «мистом», то есть, «закрытый покрывалом». Как же там было сказано? Очень точно, словно про меня!

Жрец дирижер, мист музыкант,

Неопытный, при этом…

И только он – иерофант

Очистит миста Светом!

Душа начинает свое нисхожденье

В материю, всюду неведенья мрак.

Психея! О, бабочка грехопаденья!

В руках твоих срезанный колос и мак.

Во тьме, как сквозь смертные муки,

Вводили меня в лабиринт,

Химеры хватали за руки,

А страх, словно огненный винт,

Впивался мне в мозг…

«Дальше не помню, – с сожалением подумал Максим, – а, вспомнил!»

А стены все уже и уже,

И воздух плотнее и хуже…

Мой мечется ужас – пульсирует в сердце,

Хоть щелочка света! Оконца бы! Дверцы!

Наружу, На волю! На воздух! На свет!

Я в панике, в страхе, но выхода нет!!!

И чьи-то пальцы ледяные

Почти смыкаются на вые…

О, эти миги роковые –

Предсмертные иль родовые?

«Как же верно передано состояние! Сразу видно, что человек пережил нечто подобное, но это все ощущения, а Сенька говорит, что каббала наука. Что ж, пока постигаю, чем могу…, если каббала как наука насчитывает пять тысяч лет, то и греки могли понимать ее по-своему, через свои мистерии…, играли в нее, словно дети…, да, и то сказать – вся Ойкумена-то была с гулькин нос!».

Чтобы как-то отвлечься от своих тревожных ощущений, он завел со старцем разговор на отвлеченную тему.

– Интересно, сколько лет или веков существует этот коридор?

– Прорыли тамплиеры, – ответил Шимон, улавливая его состояние, – во времена Саладина еще. Когда из Цфата хотели уйти. Обрушивался свод кое-где, засыпало людей даже. Завалило и тебя тогда здесь…, откопали – не дышал уже.

– Меня?! – Похолодев, в ужасе вскричал Максим, – откуда вам это известно! Хотя, что я спрашиваю…, говорили ведь уже об этом…, решимо какие-то…, я уж и забыл, откуда они берутся.

– Могу повторить. Остались после разбиения Адама Ришон записи от твоего корня. И каждое воспоминание о предыдущем состоянии тоже.

– Китайская грамота какая-то, я все равно этого не понимаю! То есть, есть запись, кем я был в этой конструкции, какое место там занимал? Так?

– Как человек может прийти к Творцу? За все свои кругообороты на земле он накапливает опыт, сначала развивается неосознанно, как неживое, потом, как растение, потом как животное, потом как человек, и, наконец, уже сознательно начинает ощущать особое желание. Все прежние желания были – насладиться от этого мира, а новое желание в нашем мире не осуществить. Человек желает насладиться светом, высшим удовольствием. Это желание толкает его искать Источник, Творца. Так, сама душа ведет человека к Творцу. Все что мы переживаем в жизни – это и есть решимот, формы записи духовной информации, страстное желания к тому, что было. Они приходят к нам только из духовного мира, только от разбиения Адама Ришон, и находились там до того, как мы упали в этот мир. Мы не возвращаемся ни к одному состоянию, которое уже пережили в нашем мире. Все, что с тобой происходит сейчас – это раскрытие новых решимот, и каждое их них – совершенно иное, отличное, ты его переживаешь впервые, потому не старайся ничего вспомнить из прошлых кругооборотов.

– Как же мне научиться понимать их правильно и поступать в соответствии с этим пониманием?

– У каждого духовного явления есть нижняя и верхняя части. Только, изучая каббалу, ты сможешь пробудить решимот, которые дадут тебе возможность понять нижнюю половину. Тогда, если ты будешь действовать правильно, то откроешь и причину, саму духовную ступень, верхнюю часть. У тебя нет иного пути, чтобы постичь Высший мир.

– Всю свою сознательную жизнь я потратил на то, чтобы изучить Природу! – Воскликнул Максим с горечью, – но так ничего и не постиг! Ну, раздолбал несколько атомов на части, и что? Что я понял в результате этого! Только то, что ничего не понимаю!

– Ты пока запомни главное: Закон Природы неизменен. Только человек меняется в своем постепенном сближении с этим Законом.

– И что же это за закон, интересно?

– Закон абсолютной отдачи. Он зависит от двух очень важных причин: решимот – постоянно возникающих желаний и окружения, которое ты себе выберешь, разумеется, в соответствии с возникающими желаниями.

Некоторое время они шли молча, и в тишине тоннеля слышалось только легкое поскрипывание тележки, потрескивание смоляного факела, да шорох гравия под ногами Шимона, которым он трудолюбиво посыпал пол в течение нескольких месяцев. Максим почувствовал, что засыпает, видимо, то снадобье из трав, которым в колодце напоил его старец, прекратил действовать на его слишком уж истощенный организм, да и температура опять поползла вверх, а он всегда был очень чувствителен к ее малейшим изменениям.

Чтобы прогнать наваливающуюся сонливость, Максим спросил, зевая, и без особой заинтересованности:

– Что же это ваш Творец разбил такое совершенное создание? Чем Его Адам Ришон-то не устраивал? Как-то не логично все получается: была единая идеальная душа, где все части находились в абсолютной взаимозависимости, существовали на основе взаимоотдачи. Так, нет! Надо было ее раздербанить на мелкие кусочки, чтобы расплодилась масса порочных индивидов, которых теперь надо, видите ли, исправить, чтобы они опять вернулись на духовный уровень и объединились в одну душу? Стали…, как там у вас говорят: «Как один человек с единым сердцем»? Не вижу последовательности в этом деянии Творца! Сколько там первоначально-то душ было, шестьсот тысяч, кажется? А сейчас сколько? Сонмище! Зачем, спрашивается?!

– Адам Ришон не был самостоятельным созданием. Он ощущал свое состояние в минимальной степени. Ты как себе его представляешь? Адам Ришон – это ведь единое желание, наполненное общим светом, наслаждением.

– Конечно, я не могу представить его иначе, как антропоморфным, мой разум так устроен, хотя я и привык мыслить абстрактно, но здесь у меня реперов не достаточно.

– Нисходя в наш мир, душа получает одеяние в виде тела и начинает развивать свой путь по двадцати пяти ступеням до Высшего измерения. Но проходит она все состояния по своему свободному выбору, собственными усилиями, а потому, когда достигнет исходного положения, будет наслаждаться гораздо больше. Это не сопоставимые состояния. Как человек – сначала был зародыш в материнском чреве, потом развился там, родился на свет, начал взрослеть, сполна ощущать жизнь. Можно разве сравнить чувства эмбриона и взрослого человека? Так и тут: завязь желания или полное, совершенное наслаждение. Точка в сердце, развитая до размеров огромного сосуда, до краев наполненная духовными знаниями. Вот, что называется ДУШОЙ.

– Получается, что, имея зародыш или эту самую точку, я сам могу создать, вырастить свою душу? Я правильно рассуждаю? Тогда все, что я получил, осознал, постиг, есть моя личная заслуга!

– Видишь, ты и сам все понял.

– Какой долгий путь надо проделать начинающему, чтобы добиться желаемых результатов и стать каббалистом! Физиком и то проще…

– Каббалист же, развивающий свою душу, должен приподняться над этим миром, оторваться от него, потому что тут есть сложная система отношений, которая определяется Высшим Управлением. Чтобы помочь ему в таком возвышении, его немного принижают сверху, что ли, создают бытовые условия, не позволяющие чем-то гордиться в нашем мире, да, и окружающие относятся к ним пренебрежительно. Это наука – сделаться каббалистом.

– Но ведь должна же быть методика, обучающая этому, инструктор!

– Обязательно! Больше того скажу, методика для каждого поколения разная. Для нашего сильно эгоистичного человека метод исправления дал Бааль Сулам. Это особая душа…

– И в чем же состоит его особенность? Уникальность его метода?

– Это лестница. «Сулам». Каббалистов именуют по их высшему достижению. Он преподнес каббалу так, что с ее помощью, как по лестнице, постепенно, ступенька за ступенькой ты можешь достигнуть Высшего мира. Вот, ты сейчас – не знаешь, где находишься, кто ты, где был до этой жизни, куда придешь после нее. Однако постепенно, шаг за шагом, изучая каббалу, начинаешь видеть путь, ощущать другие измерения. Разве не к этому ты стремился в своей физике?

– Стремился, – грустно вздохнул Максим, – да лестницы у меня не было…, чтобы одолеть ступени познания… Скажите, Шимон, а вас интересует что-нибудь помимо каббалы?

– Когда начинаешь серьезно заниматься ею, все остальное отходит на второй план и кажется, что ничего, кроме этого тебе уже и не нужно.

– Конечно, вы уже можете себе позволить такое самоотречение! – Невольно вырвалось у Максима, – в вашем возрасте… Простите, я не то хотел сказать…

Старец усмехнулся и коротко ответил:

– Я все прошел. Ты не поверишь!

– Скажите, а каббалисты ведь тоже ждут прихода Мессии, – Максим решил замять свою неловкость сменой темы, – в чем же тогда разница между ними и христианами?

– Христиане ждут человека. Придет, все грехи мира возьмет на себя, все умершие воскреснут, и будут жить в раю.

– А каббала как трактует приход Мессии?

– Придет пора прозрения, человек обнаружит вокруг себя не только свой маленький мирок, а мир Высший. Такое состояние и называется «Явление Машиаха». Тут даже речи нет о какой-то конкретной личности. К каждому человеку придет его собственный «Машиах». Это будет время, когда все исправят свои эгоистические желания, то есть, свои тела, на природу внешней сферы – альтруизм. Вот, это и называется в каббале «Воскрешением мертвых тел». Бааль Сулам опасался, что на земле может разразиться третья и четвертая ядерные войны, поле которых, от человечества останется лишь жалкая горста. Но они все равно осуществят Замысел Творца. Здесь дело не в количестве тел, а в качестве душ. Однако, вот, мы и дома.

Шимон отворил небольшую деревянную дверцу, и Максим едва не задохнулся от аромата вечерней свежести, тотчас хлынувшего в нее. Он вдыхал его полной грудью, до колик в легких, пока не забился в приступе сильнейшего кашля, а, отдышавшись немного, сказал:

– Хорошо, что сумерки, я бы, кажется, ослеп, если бы увидел после нескольких дней, проведенных во мраке, яркое солнце! Как же тонко вы все понимаете, Шимон! Я теперь ваш должник по гроб жизни!

– Это я тебе долг плачу, – ответил старец спокойно, – пора пришла. Отдать все хочу.

Он помог Максиму выпростать тело из тележки, «припарковал» ее в специально выдолбленной для этого нише, и вывел пленника на простор из его добровольного заточения. Слева от них возвышалась гора, ярко освещенная огнями вечернего Цфата. Все это казалось Максиму нереальным: тут, совсем рядом шумела торопливая жизнь современного города, жили люди, озабоченные своими повседневными проблемами, и никто из них даже не подозревал о его существовании и о том, что он пережил.

– Первым делом, надо позвонить Сеньке! – Заторопился Максим, – он, там, на ушах стоит, я знаю! Пусть приедет и заберет меня сразу же!

– Конечно, – согласился старец, – сейчас придем и позвоним. Я тебя отведу к своему ученику. У него тут домик неподалеку. В моем тебе неудобно будет, быт у меня суровый, без удобств, да и уход тебе нужен специальный, болен ты сильно. А он врач, к тому же соотечественник твой, из России родом, не молод, правда, но ничего, поскучаешь с ним немного.

– А разве мне домой нельзя? – Начал канючить Максим, – так помыться хочется, чаю горячего выпить, может, даже с коньячком…

– Все тебе будет. Обещаю. Пойдем уже…, чего тянуть.

Утром следующего дня Максим, блаженно вытянув ноги, лежал под большим белым парусиновым зонтом в мягком шезлонге среди обильно цветущих розовых кустов. Вдруг он услышал скрип калитки и взволнованный голос Сеньки, который нетерпеливо вопрошал хозяина: «Да, где же он!? Дайте мне стереть его в порошок!».

– Сестра, сестра, убей комара, всю грудь копытами истоптал! – Простонал он притворно-гнусавым голосом, завидев мчащегося со всех ног по направлению к нему друга. – И вообще, живу как в зоопарке, слоны на свободе ходят, того гляди, покалечат или вовсе затопчут.

Сеня несколько секунд смотрел на него в молчаливом изумлении, уголки его губ слегка подергивались так, словно он хотел заплакать.

– Господа гусары, молчать! – Грозно скомандовал Максим, чтобы вывести друга из оцепенения, – здесь дети!

Сеня справился с волнением и сказал ему в тон, нарочито картавя:

– Глядя на тебя, сразу вспомнил детский анекдот. «Тетя Рива, вашего Веньку переехал трехколесный велосипедик». «Детский?». «Нет, которым асфальт на дороге укатывают». «И что вы с ним сделали?». «Мы уже его вам под дверь подсунули». Да, старичок, ну, и напугал же ты нас! Когда мне вчера вечером Борис позвонил, я хотел сразу за тобой мчаться, но он не разрешил. Давай, рассказывай все, как на духу!

– Да, нечего особенно рассказывать, – притворно-лживым голосом начал Максим, понимая, что ему трудно будет обойти некоторые детали своего приключения, о которых он, возможно, не имел права распространяться. – Обнаружил в сумке кинжал, тот, помнишь, ну, который на Кинерете нашел? Решил спрятать его, чтобы детям в досужие ручонки случайно не попал…, поехал по окрестностям…, пещерка одна подвернулась. Я туда залез и попал в западню, ногу, вот, повредил, простыл маненько…, теперь лечусь. Собственно, и вся история. Знаешь, я теперь думаю, что если бы у меня не поднялась температура, я бы обезумел там совсем. Моя болезнь меня же и спасла. В начале-то я жутко запаниковал! И курить дико хотелось, а сигареты я в машине забыл и мобильник…

– Ладно, не буду тебя пока пытать, – ответил Сенька, серьезно глядя другу в глаза, прекрасно понимая, что тот намеренно переводит разговор на другую тему, – сам все расскажешь, когда сочтешь нужным. Тебе, действительно, какое-то время лучше тут побыть, под присмотром. Чтобы опять на подвиги не потянуло.

– Какие уж тут подвиги, – засучил руками Максим, – ослаб я, бабы, чтой-то ноги не доржут…, к тому же, Борис ведь пульмонолог, хотя уже не практикует. Лечит меня.

– Что ж, из всей твоей истории можно сделать весьма поучительный вывод.

– Это, какой же? – Спросил Максим, ожидая подвоха, – «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет»?

– Нет, я не об этом. В нашем мире нет ни одного желания, у которого не было бы довеска, причем, довесок иногда превышает желаемое.

– Что-то я не совсем понял…

– Объясняю для особо тупых. Помнишь, как мужик поймал золотую рыбку и попросил у нее сделать его героем Советского Союза?

– Напомни, что-то я слышал об этом, но забыл, чем там дело у них кончилось, – с ехидством в голосе елейно проговорил Максим, чтобы не испортить другу моралите.

– Да, ничем особенным. Исполнила добрая рыбка его желание, и видит мужик, что лежит он в окопе, судорожно зажав в руке последнюю гранату, а на него движутся два немецких танка.

– Спасибо, дяденька, теперь буду знать, век не забуду вашей доброты, что объяснили мне, дураку, чего можно хотеть, а чего нельзя.

– Я еще и не начинал тебе объяснять! – Засмеялся Сеня, – подлечишься, силенок наберешься, тогда и поговорим. И вот, еще что, ты, надеюсь, не забыл про свое сорокалетие?

– Сорокалетие, говорят, не отмечают, примета плохая. – Отмахнулся Максим от напоминания друга.

– Глупости все это! Мракобесие одно. Так что, тебе персональное задание – выздороветь к этому дню полностью и окончательно. Об остальном – мы с Милой позаботимся.

– Я постараюсь, – уже с неподдельной грустью сказал Максим, – жаль, бабка не дожила…, она так хотела…

Сеня ушел, и Максим задремал, утомленный необходимостью поддерживать бодрый, шутливый тон беседы, чтобы еще больше не напугать друга. Однако, проснувшись через несколько минут, он почувствовал в голове «дуновение вдохновения». Ему очень нравилось это точное цветаевское определение. Максим начал бормотать вслух, стараясь подобрать как можно более верные слова, чтобы передать окружающую его красоту роз.

Иные цветы создают небылицы –

Есть право у них на господство.

Стеблей горделивые, стройные спицы,

И красочных форм сумасбродство.

«Нет, чушь какая-то слащавая получается, – с негодованием отверг он пришедшие на ум слова, – это совсем не то!».

Та роза мерещится, манит и снится,

Свое заявляя господство,

В ее аромате хочу раствориться

И так ощутить первородство.

«Тоже не совсем хорошо, хотя уже ближе к моему ощущению, – подумал он с сожалением, – ну, почему никогда не чувствуешь себя более косноязычным, чем в момент творчества! Ведь знаешь, что хочешь сказать, столько чувств у тебя внутри, на части разорваться готов, а нужные слова куда-то все попрятались!».

– Больной, вы не спите? – Шутливо спросил хозяин, подходя к нему с книгой в руках. – Я вам прописал розотерапию, извольте точно следовать назначению специалиста. Сеня тут книгу для тебя оставил, но тебе сейчас самому лучше не читать, не надо глаза напрягать в таком состоянии. Я внука пришлю, если хочешь, он вслух почитает, и я с удовольствием послушаю.

– Хорошо, пусть почитает, – покорно согласился Максим, немного сожалея о сбитом поэтическом порыве. «Может, оно и к лучшему, – подумал он про себя, – все равно в голове каша одна…».

Он взял из рук Бориса увесистый том и с изумлением прочитал название: Книга Зоар.

– А вашему внуку, не рано ли читать такие серьезные книги?

– В самый раз! Ему уже четырнадцать, не все же Гарри Поттером интересоваться, да в компьютере торчать до самой глубокой ночи. Его родители прислали из Иерусалима тоже на поправку. Можно сказать, твой товарищ по несчастью. У него был острый бронхит, а тут, в Цфате сам воздух лечит!

Прикрыв глаза, Максим слушал чистый свежий мальчишеский голос, почти не вникая в смысл. Иногда он проваливался в сон и, выныривая из него, замечал, что пропустил какие-то куски текста. Однако он с удивлением отметил, что это ничуть не мешало его общему впечатлению от содержания.

«РОЗА»

1. Раби Хизкия открыл (начал): «Сказано, как роза среди шипов». Спрашивает: «Что означает роза». Отвечает: «Это – Собрание Израиля, т.е. малхут. Потому что есть роза и есть роза. Как роза среди шипов, есть в ней красное и белое, так и Собрание Израиля, малхут, есть в нем закон и милосердие. Как роза имеет 13 лепестков, так Собрание Израиля состоит из 13 видов милосердия, окружающих его со всех сторон. Ведь Элоким (имя Творца, указывающее на отношение к низшим силой закона), как сказано. «Вначале создал Элоким» (первое предложение в Торе), вначале-изначально, когда подумал, создал 13 слов для охраны Собрания Израиля, окружить ими Собрание Израиля, и вот они: ЭТ (предлог), НЕБО, И-ЭТ, ЗЕМЛЮ, И-ЗЕМЛЯ, БЫЛА, ПУСТА, И-ХАОТИЧНА, И-ТЬМА, НАД, ПОВЕРХНОСТЬЮ, БЕЗДНЫ, И-ДУХ – до слова Элоким» («и» в языке иврит пишется вместе со следующим за ним словом, и потому считаются как одно слово).

2. А далее упоминается имя Элоким второй раз: «Элоким витает». Зачем употребляется в таком смысле? Это для того, чтобы появились 5 твердых листьев, окружающих розу, называемых «спасением». И это 5 ворот. И об этой тайне сказано: «Кубок спасения» подниму – это кубок благословения. Кубок должен находиться на 5 пальцах, как роза сидит на 5 твердых листьях, соответствующих 5 пальцам. И эта роза – есть кубок благословения, от второго слова Элоким до третьего слова Элоким – есть там 5 слов: парит, над, поверхностью, вод, сказал – всего 5 слов против 5 листьев. А далее: «И сказал Творец: «Да будет свет» – это свет созданный, но скрытый и включенный в союз, вошел в розу и дал ей семя. И он называется «Древо плодоносное, в котором семя его по роду его». А семя это находится в знаке союза.

3. Как союз оплодотворяется в 42 зивугах от того семени, так имя тайное наполняет и осеменяет все 42 буквы начального деяния творения.

РОСТКИ ЦВЕТОВ

4. Вначале. Раби Шимон открыл: «Ростки цветов показались на земле (в иврите страна и земля обозначается одним словом – арэц. Ростки – это действие начала творения. Показались на земле – когда? Это в 3-й день, когда сказано: «Да произрастит земля зелень». «Время пения настало» – это 4-й день, время строгости, закона, ограничения. Потому в 4-м дне слово «светила» написано с пропущенной буквой, намек на строгость закона и проклятия. «Голос горлицы слышен» – это 5-й день, в который сказано «Воскишат воды» создать потомства. Но слово «слышен» – это уже 6-й день, в который сказано «Сотворим человека», который в будущем предварит действие пониманию. Потому как здесь сказано «сделаем человека», а там сказано «сделаем и услышим». «В стране нашей» – это Суббота, которая, как страна жизни, будущий мир.

5. Иное объяснение: ростки – это отцы, вошедшие в разум и вошедшие в будущий мир, в бина, и скрытые там. И оттуда выходят скрытые и скрываются в истинных пророках. Родился Йосэф – и скрылись в нем. Вошел Йосэф в святую землю и построил их там. Тогда показались на земле и раскрылись там. Когда они показались? Когда видна радуга, то раскрываются они. В это время приходит время пения, т.е. время уничтожения всех грешников на земле. Почему спаслись? Потому что ростки показались на (из) земле. А если бы были видны ранее, не могли бы остаться в мире, и мир не мог бы существовать.

– Прости за праздное любопытство, ты впервые соприкасаешься с этим текстом? – спросил Борис.

– Можно и так сказать, – ответил Максим, чуть помедлив, – а что?

– Меня интересует, какое впечатление ты испытал?

– Трудно передать его словами…, я, словно… качался на волнах какой-то мощной энергии, меня, как будто баюкал некто большой и сильный на своих могучих руках. Я даже смысла передать не могу, того, что услышал…, это плохо?

– Нормально…, я до сих пор испытываю нечто подобное, хотя знаю текст, практически, наизусть.

– Это аллегория какая-то сложная, как я понимаю?

– Таким языком записывались раньше все святые книги. В том числе, и Библия. Мы ведь совершенно не умеем их читать, а там все закодировано, каждое слово, да, что там, слово! Сама гематрия – начертание каждого элемента в букве имеет особый смысл! Особенно Пятикнижие Моисеево…, эти тексты написаны на языке ветвей, хотя речь в них идет, безусловно, о корнях. Сказано: «Пропуск или добавление одной буквы может означать уничтожение всего Мира».

– Но как же вы их понимаете?

– Раньше каббалистические знания передавались из уст в уста, от учителя к ученику. К тому же, существует грамотный комментарий для каждого поколения свой, более ясный, подходящий, там даже язык меняется. Как говорят каббалисты: для каждого поколения свои книги.

Описание духовного мира — это описание нашей души и ступеней, которые она преодолевает на своем пути к Творцу, чтобы ощутить Его.

Эти ступени и описаны в Пятикнижие. Там говорится о том, как душа раскрывает Творца, старается постичь, каков Он, Его основное свойство, как приблизиться к Нему и стать похожим на Него... В этой Книге речь идет о том, что происходит и с твоей душой, когда она поднимается по этим ступеням, изменяясь и очищаясь.

– Странно, я никогда даже не задумывался об этом! Собственно говоря, у меня и повода не было – задуматься. Признаюсь, к своему стыду, я всего один раз взял в руки Библию. Она произвела на меня такое тягостное впечатление! Сплошные битвы, бессмысленная жестокость Бога вашего…, у меня потом настроение на весь день испортилось…

– Есть слова, которые пришли к нам из глубины времен, когда создавалась Библия: «Каждый человек в течение своей жизни должен «написать» Тору в своём сердце», – это означает – прочувствовать её, как личный путь к Творцу, и буква за буквой, слово за словом, «выбить» её, словно на скрижалях, в своём сердце. «Сердцем» называются земные эгоистические желания человека, значит, опираясь на них, используя их, надо раскрыть Творца, чтобы исправить свое «сердце». Поднимаясь к Нему, мы проходим разные состояния, и на каждой ступени даем Творцу новые имена. На одной из них ты почувствуешь, что Он – Справедливый, на другой – Милосердный, на третей – Единственный... Каждая ступень – новое Имя.

– Никогда даже не подозревал об этом! – Воскликнул Максим в изумлении.

– А разве не так мы относимся к людям в обыденной жизни, называя кого-то «скрытный»? Познакомишься, бывало поближе, сойдешься и меняешь свое мнение, называешь человека мудрым или добрым. Наши отношения теплеют, и мы уже недоумеваем, что могли считать его скрытным!.. Давая эти новые имена, мы раскрываем их. Он всегда был таким, этот человек, просто нам надо было сойтись с ним поближе, глубже понять его характер. Это не он изменился, а мы раскрылись ему навстречу, словно вобрали его в себя.

– Странно, это ведь, действительно, так. Сколько раз я в этом убеждался! Однако что же получается, не было никаких исторических событий, о которых повествует Библия? Все – сплошная аллегория!

– Исторические события, безусловно, были! И разрушение Первого и Второго Храмов, и рабство, и исход из Египта, и многое другое, только надо уметь различать за ними еще и их высший план, корень.

– И разбиение Адама Ришон? – Спросил Максим, лукаво улыбаясь, – прямо так и грохнулся на землю, как наша космическая станция «Мир»! Крайне расточительно со стороны Творца. Или Он рассуждал как тот цыган, глядя на своих чумазых детей: «Этих помыть, или новых сделать»?

Максиму очень хотелось услышать несколько мнений об этом событии, чтобы суметь, наконец, составить на их основе свое собственное.

– Надо было вырастить человека, да не одного, а целую плеяду, – назовем их каббалистами – чтобы, развивая свою душу, они начали ощущать, насколько она соединена со всеми остальными душами, независимо от их пола или расовой принадлежности, которые будут тревожиться за весь мир, потому что, в конечном итоге, относительно Творца все мы существуем как единый сосуд – кли, соединяясь в конструкцию, называемую Адам Ришон.

Если бы Максим мог знать, что в то же самое время, буквально, в нескольких десятках метров от него, почти в таком же саду сидят два старых знакомца и обсуждают его судьбу. Да, и не только его…

– Что ж, подведем итог: из всех существующих раритетов мы добыли пока только один. Кинжал, – сказал француз. – И сдается мне, амиго, что мы сильно лопухнулись из-за твоей трусости.

– Конечно! Ты-то ничем не рискуешь, работая во внешней разведке, – возмутился его визави, – твой зад всегда надежно прикрыт. А у меня косяк детей, кто их будет кормить, если я вылечу с этой работы, или, не дай Бог, чего похуже…

– Зато тебе не грозит оказаться в лапах Массада. Они давно за мной охотятся…. Ладно, нечего препираться попусту. Мы проделали такой чудовищно трудный путь! А теперь, когда оказались у цели, ты помешал мне довести дело до конца и дал деру из той очаровательной пещерки, доверху набитой ценностями, каждая из который стоит несколько тысяч баксов. Да, ты бы обеспечил свое потомство на несколько поколений вперед!

– Послушать тебя, один я во всем виноват! Что же ты не сунулся в колодец, не прикончил русского и не проверил, нет ли там остальных раритетов?

– Поддался твоему паническому состоянию, отождествился, так сказать, – захохотал француз, обнажив свои желтые от бесконечного курения сигар зубы. – Надо искать тех стариков, – сказал он, резко оборвав смех, – тебе удалось за ними проследить, я надеюсь? У меня все не было времени расспросить тебя об этом.

– Только за одним. Другой сел в свою тачку и смылся, зато этого я сопроводил, аж до самого дома.

– Это утешает. Мы шли по следам раритетов шаг за шагом, точно следуя документам, которые мне удалось извлечь из архива. Кто же мог знать, что их не окажется в подножье статуи этого дурацкого божества! Вместо них мы обнаружили в тайнике только полуистлевший скелет, неизвестно как там очутившийся. Остается только гадать – убит ли он хранителями, или кем-то еще. Если тот тип был связан с тайной тамплиеров, то, расправившись с ним, они должны были оставить орудие мести в груди, в знак того, что казнен предатель, однако ритуального кинжала там не оказалось! Значит, это было не рядовое оружие, а кинжал самого Великого Магистра Ордена Храмовников, которое нам и требовалось найти! Ты же видел, что вся его рукоятка сплошь усыпана алмазами невиданной чистоты. Я таких камней в жизни своей не встречал, хоть и повидал их немало, можешь мне поверить! Когда нам посчастливилось случайно выследить его нового владельца, и до желанной цели оставался лишь миг, появляется этот русский, тырит кинжал и ломает все наши планы. И мы даже не знаем, что у него на уме! Может, он тоже охотится за теми же самыми реликвиями? Проклятье! Интересно, кто за ним стоит? Не может быть, чтобы он действовал в одиночку!

– С русскими всегда так, они в любую щель пролезут! Их ФСБ распространило свои хищные щупальца по всему миру. – Уныло вклинился в монолог подельника испанец. Ему вдруг отчетливо вспомнился их путь среди крутых, непреступных скал Греции, на высоте нескольких сот метров, и он содрогнулся…

Метеора. По-гречески это означает «парящая в воздухе». Башня небольшого монастыря, и правда, словно витала в небесах! Она одиноко возвышалась на почти недосягаемой скале поразительной крутизны, что встречаются в отрогах Фессалийского Пинда, и с нее через долину Пиньоса хорошо просматривались просторы древней Эллады.Чудовищной силы ветер неистово раскачивал плетеную веревочную сетку, в которой их поочередно втаскивали на канате два монаха, составляющих, собственно говоря, всю численность этой суровой обители, так как они наотрез отказались взбираться туда по шатким ненадежным приставным лестницам, каждая из которых была высотою 30 метров. При малейшей опасности эти лестницы моментально втаскивали наверх, и тогда башня монастыря становилось совершенно недоступной.

Предъявив полуграмотным монахам поддельные документы, подтверждающие, что они

являются участниками археологической экспедиции, да, оставив им немного воды и черствого хлеба, приятели получили беспрепятственный доступ к осмотру окрестностей монастыря, и, в конце концов, отыскали указанное на их карте место, где располагался постамент статуи древнего безымянного божества.

– Так, вот, предлагаю взять в заложники этого старикашку, и развязать ему рот либо подкупом, либо силой. Ты мой текст воспринимаешь, амиго? – Услышал испанец последнюю фразу своего визави, с трудом возвращаясь к действительности из далеких странствий.

– Конечно, конечно, – с раболепной готовностью подхватил он, – как скажешь, я ведь всего лишь твой помощник! Тебе и карты в руки! Только сдается мне, что на подкуп он не поддастся…, придется все же его того…, только не из моего пистолета…, а как ты думаешь, этот русский…, ну, жив он еще? Если да, то надо будет и его тоже…. Давай поджидать старика у дома. В проход между валунами кто-то забил здоровенное бревно. Должно быть, второй старикан об этом позаботился. Почуял что-то. Нам вдвоем его не одолеть! Поджечь, конечно, можно…

– Я думаю, что в пещеру ведет несколько входов. Ты прав, будем караулить возле берлоги. Выползет же он наружу когда-нибудь! Врываться внутрь и выволакивать его опасно, очень уже плотно тут расположены дома.

– А как ты решил распорядиться с раритетами потом…, – осторожно прощупал почву испанец, – отдашь их заказчику?

– Будем делать посмотреть! – Опять захохотал француз. – Если и отдам, то не за те бабки, что они пообещали. Мы ведь не обнаружили клад в указанном месте, нам пришлось хорошенько попотеть, бегая за ним по миру, так, что – пусть наши боссы раскошеливаются, если хотят его заполучить! Прости, амиго, но только полный идиот мог поверить во всю эту чушь о восстановлении былой силы Мальтийского Ордена. Ответь мне, я похож на кретина?

– Конечно, нет! – Поспешил, как можно с большей искренностью в голосе упокоить его приятель, – ты всегда знаешь, как правильно поступить …

– Так, вот, скажу я тебе, если ты сам не дотумкал: тут все дело не в магической силе этих самых раритетов, а в их цене. Никакая власть не может существовать без мощной материальной поддержки. А уж цену-то мы и сами в состоянии назначить…, не так ли?

Теперь начет нашего старикашки…, есть у меня одна мыслишка…, нужно пригрозить ему поджогом хранилища книг и свитков, сдается мне, что это сделает его более сговорчивым!

На том они и порешили.

Сеня приезжал каждый вечер и живо интересовался сводками о здоровье друга, с удовлетворением отмечая, что тому день ото дня становится все лучше. Наконец, он решил, что Максим вполне готов для обсуждения рабочих моментов.

– Старичок, у нас, кажется, образовалась серьезная проблема, собрали модель, а она сбоит. Вроде, все выверили с точностью до микрона…, я уже всю башку сломал…, расчеты проверил раз двадцать…

– Слушай! А из чего у нас контакты?

– Как из чего? Обычные, серийные…

– Мне кажется, в них-то все и дело!

– А что ты предлагаешь?

– Есть у меня одна догадочка…, нам нужен особый материал…, читал я об одном эксперименте, где была та же самая байда. Потом одну умную голову посетила гениальная идея: заменить металл в контактах! Ты не поверишь, как они извернулись! На дне моря дайверы обнаружили затонувшую древнеримскую галеру, а в ней был найден клад свинцовых монет, которые пролежали под водой чертову кучу лет! Допер, какой там чистый свинец! Среди этих дайверов был какой-то физик, которого осенила блестящая мысль, сделать из него контакты. Договорились с государством, погрузили клад на подводную лодку, чтобы доставить свинец в, как можно более, идеальной среде. Вот, это были контакты, доложу я тебе! Собственно говоря, и золото можно использовать, которое на морском дне долгое время пролежало, или в земле на значительной глубине. Обычно-то ведь оно достаточно близко к поверхности залегает, ну, отсюда и все вытекающие последствия…

Друзья пообсасывали еще некоторое время эту идею, и Сеня резюмировал без всякого энтузиазма:

– Что ж, дело за малым! Осталось нам найти римскую галеру или золотой клад седых времен, которой пролежал под землей, как ты выражаешься «чертову кучу лет»!

Максим отправился проводить друга до машины и неожиданно сказал:

– А ты заметил, как нас Яшка внимательно слушал? Борин внук. Хороший парнишка, нравится он мне чем-то, даже объяснить не могу, чем именно. Словно нас с ним роднит что-то глубинное. Если бы у меня был сын, я бы очень хотел, чтобы он был таким как этот паренек.

– Да, старичок, давно пора тебе детей иметь, не мальчик ты уже…

– Видать, на всех рассчитано не было, – с легкой грустью произнес Максим, – в нашу сторону аисты не летают…, буду бирюком, дядюшкой-волком при твоих малышах…

Спустя пару дней Борис разрешил Максиму сходить на базар за фруктами и дал ему в сопровождающие Яшку. Увидев, как искренне мальчик обрадовался такой возможности – побыть наедине с человеком, который относится к нему, как ко взрослому, дед печально сказал:

– Совсем сына забросил мой Марик, в Штаты, вот, укатил…, а парню так сейчас отец нужен…, что я могу ему дать? Только уход, да пропитание. Ничего я в новой вашей технике уже не понимаю – ни в телефонах всяких сотовых, ни в компьютерах, да приставках разных, а он, словно родился со всем этим, ему со мной и поговорить-то не о чем! Э-хе-хе, не хорошо это…, как к стати ты у нас сейчас оказался! Не было бы счастья, да несчастье помогло, так, ведь в России говорят? В мое время, по крайней мере, говорили. Ты, Максим, не отталкивай его, пожалуйста, он славный мальчуган, добрый очень, другом тебя считает, пусть научится хоть чему-то от тебя…

– А мать где же? – Спросил Максим с удивлением.

– Э! – Только махнул в ответ рукой Борис. – Его мать…

Весело припрыгивая, размахивая пакетами, в эту минуту из дома выскочил Яша, и взрослые были вынуждены прекратить разговор на семейные темы.

Всю дорогу до рынка Яшка с воодушевлением рассказывал Максиму о новой компьютерной игровой приставке, которую недавно прислал ему из Америки отец.

– А чем твоя мама занимается? – Наконец, осторожно спросил Максим, – или она тоже с папой уехала?

– Моя мама умерла, когда я родился, – просто, без малейшей горечи ответил Яша. – Когда мне три годика было, папа снова женился. Она хорошая, как сестра мне, любит меня, а папу нет. Он намного старше ее. Не заладилось у них, деток не народилось. Папа хотел, чтобы мы все вместе в Штаты поехали, а Мири отказалась. Вот, они и развелись…, я очень хочу с ней жить…, но и папу мне жалко…. Может, он в Америке другую жену себе найдет, деток они родют…, зачем я им тогда? Лучше уж я с дедом навсегда останусь жить, а Мири нас навещать будет, если захочет, конечно…, она как раз перед вашим приездом меня навещала, и посылку от папы привезла. Он с кем-то из знакомых передал…

При этих словах Максима бросило в жар, он замедлил шаг и перестал слушать болтовню мальчика. В его голове лихорадочно закрутился рой мыслей.

«Неужели это моя Мири? Не может же быть столько совпадений! Что же мне делать? Надо бы как-то осторожно узнать ее адрес…».

– А когда она собиралась опять к тебе приехать? – Спросил он Яшку, который давно уже сменил тему разговора.

– Кто? Мири? – Не сразу понял тот, – не знаю, у нее диссертация на носу…, не думаю, что очень скоро…

«Дождусь, – принял твердое решение Максим, – не выгонит же меня Борис, скажу, что все еще не очень хорошо себя чувствую…, не красиво это, конечно, я ведь уже, практически, здоров, но явиться к ней, как снег на голову, еще неприличнее. Может, она и думать обо мне забыла, кто я для нее? Мимолетное приключение, что-то вроде курортного романа, как любила выражаться моя Таисия Петровна…, а тут, вроде случайная встреча…».

Однако дальнейшие события вынудили Максима резко изменить свои планы, и он опять был против воли втянут в Мальстрем неожиданных приключений.

– Дедушка просил нас еще рыбы купить, – сказал Яша, когда они наполнили пакет фруктами и овощами, – пойдемте, в рыбный ряд, ах, знали бы вы, каких красавцев туда привозят на продажу с Кинерета! Когда в прошлом году мы там были с Мири, я сам ловил, вот, таких!

При одном упоминании о Кинерете сердце Максима сжалось светлой грустью, и он поспешил вслед за мальчиком, готовый скупить всю озерную рыбу, какая там найдется. Опытный психолог тотчас бы заметил перемену во всем его настроении: взгляд Максима сделался мечтательным, разговор сбивчивым и рассеянным, но Яша не был психологом и потому продолжал оживленно рассказывать своему старшему товарищу о своих мальчишеских пустяках.

Машинально переходя вслед за Яшей от одного рыбного торговца к другому, Максим погрузился в свои мечты и воспоминания. Наконец, мальчик сделал выбор, и стал со знанием дела торговаться с продавцом. Максим отошел чуть в сторонку, и в этот момент, едва не сбив его с ног, мимо поспешно прошагал здоровенный детина, торопливо вынимая из нагрудного кармана звонящий мобильный телефон. Максим пробормотал «извините», и вдруг почувствовал, как при звуке голоса незнакомца у него по спине покатилась струйка ледяного пота. Детина, отвечая на звонок, и не думал таиться, так как говорил он по-испански, и уверенный в полной своей безнаказанности, не счел нужным даже понизить голос. Он остановился, буквально, в шаге от Максима и стал громко отдавать кому-то, находящемуся на том конце невидимого провода, беспрекословные указания.

– Выполз, говоришь? Огромный мешок тащит? Очень хорошо! Не спускай с него глаз! Ты мне головой отвечаешь, понял! Нет, мешок забирать не нужно. Просто проследи, куда он его волочет. Нам надо узнать, где находится еще один вход в пещеру. Возможно, он хранил сокровища дома, а теперь решил их перепрятать, и это может быть первый мешок из трех. Откуда я знаю, что его могло напугать? Поздно мы спохватились, надо было раньше за ним слежку установить! Он вполне успел наведаться в свое хранилище и найти там свежий трупик русского. Это его не могло, естественно, не насторожить, вот, старикан и забеспокоился. Иди за ним, говорю, да не выдай себя ненароком. Буду ждать твоего звонка. Когда старик войдет в пещеру, оставайся на этом месте, сообщи мне немедленно, как тебя найти, я подтянусь. Нет, один за ним не входи ни в коем случае! Никуда он с подводной лодки не денется! Все, до связи. – Амбал отключил мобильник и захохотал, видимо, довольный полученной информацией и собственным остроумием.

«Ведь это они про Шимона говорят! – В ужасе подумал Максим, – видимо, он по обыкновению понес в пещеру свечи…, но как они вообще про него узнали? Только бы этот тип меня не увидел! Иначе я ничем не смогу помочь старцу. Пусть думают, что я умер там, в колодце. Они не сомневаются, что это так, ведь уже двенадцать дней прошло! Если им станет известно, что я спасся, то устроят мне какую-нибудь западню…, а то и вовсе прикончат, как нежелательного свидетеля…, хорошо, что я в темных очках, да еще борода эта делает меня неузнаваемым, Сеня все уговаривал сбрить ее. «Не идет, тебе, старик, борода, ты с ней похож на маджахета…». Господи, о чем я думаю! Мне надо немедленно бежать к потайному входу в пещеру и постараться опередить второго типа…, все-таки нас будет двое против двоих. Только бы тот, что звонил, не предпринял какое-то самостоятельное решение! Кажется, второй бандит находится в подчинении у этого громилы. Они, конечно, вооружены, да, и мы с Шимоном не лыком шиты! Я вполне окреп…, он, правда, не молод уже, зато пещеру знает, как свои пять пальцев…. Не думал я, что придется опять туда…. Так! Все, хватит, пора действовать! Нельзя терять больше ни минуты!»

– Яша, – подозвал он почему-то шепотом мальчика, – слушай меня внимательно, только не спрашивай ни о чем, я просто не имею права тебе все сказать…

– Я слушаю, дядя Максим, – ответил мальчик со всей серьезностью, видя, как взволнован его старший друг. – Вы не переживайте, говорите, я все сделаю!

– Немедленно возвращайся домой, и скажи деду, что мне нужно выручать Шимона. Он поймет. И еще, Сеню пусть успокоит, я ненадолго…, эх, какая жалость, что фонарика у меня нет!

– У меня с собой игрушечный пистолет с лазерным прицелом, так, для баловства, он не стреляет даже, что-то вроде указки…, мы в школе балуемся…

– Ладно, давай его сюда, кто знает, может, пригодится…

– Что-нибудь еще? Могу я вам чем-то помочь? – Спросил деловито Яша, с готовностью подавая Максиму внушительных размеров игрушку. – Я сообразительный, вы не сомневайтесь!

– Спасибо, друг, я помчался! У меня нет больше ни минуты! А то – может оказаться слишком поздно…

Не добежав из осторожности нескольких метров до потайного входа в пещеру, Максим остановился и решил дальше передвигаться ползком. Приблизившись, он не сразу увидел там «часового», только струйка поднимающегося вверх дыма, позволила ему определить, что тот лежал на земле и преспокойно курил, видимо, поджидая своего напарника.

«Интересно, как давно успел он вызвать подкрепление, и сколько времени у меня есть?» – Промелькнула в голове Максима мысль.

Недолго думая, он осторожно подкрался к бандиту, вскочил во весь рост, уже не таясь, и навел лучик игрушечного лазерного прицела прямо в лоб развалившемуся в праздной позе охраннику с криком: «Лежать! Пошевелишься – испепелю, гад! Бросай оружие! И подальше от себя! Понял!?».

Охранник тупо выпучил на него глаза, интуитивно поняв, видимо, только то, что его жизни угрожает смертельная опасность. Он замер с открытым ртом, машинально выпустив из рук недокуренную сигарету, которая скатилась прямо в рукав его рубашки. Максим не сразу сообразил, что от волнения отдал ему команду на иврите. Повторив тот же текст по-испански, и дождавшись исполнения приказа, он услышал стук упадавшего где-то неподалеку пистолета. Не сводя луч прицела со лба своей жертвы, Максим начал осторожно пятиться ко входу в пещеру, дверца которого, по счастью, оставалась открытой, благодаря тому, что охранявший ее испанец, не ожидал непрошенных гостей.

Только скрывшись внутри, и пройдя, примерно, метр, Максим развернулся и побежал по тоннелю, который по мере его продвижения вперед, становился все более темным. Он боялся теперь лишь одного, – что дверь, отделяющая пещеру от потайного хода, окажется закрытой. В след ему донесся дикий крик обожженного собственной сигаретой бандита.

Максим был так возбужден возможностью погони и грозящей им смертельной опасности, что вид Шимона, неторопливо, без суеты зажигающего, одну за одной расставленные на возвышениях свечи, буквально, ошеломил его. Задыхаясь, он сбивчиво закричал:

– Погоня! Нас хотят убить! Надо немедленно что-то делать! Они уже близко!

Старец взглянул на него без малейшего волнения и спокойно сказал:

– Знаю. Немного осталось. Закончить надо.

Отбросив от волнения всякую почтительность, Максим воскликнул:

– Ты не понимаешь, за нами гонятся два бандита, они ищут здесь какие-то сокровища! Тебя выследили! Мы должны как можно быстрее забаррикадировать вход в пещеру! Возможно, они уже в тоннеле! Надо срочно закрыть проход! Слышишь!

– А смысл? Зачем рубить собаке хвост по частям? Опусти-ка лестницу в колодец, – без малейшего признака тревоги в голосе сказал Шимон, – вон, она у стены стоит. Можешь туда спуститься, если боишься, я зажгу все свечи и догоню.

– Они знают про колодец, в колодец нельзя! Нет ли тут еще одного выхода? Мы можем еще успеть! Но лучше всего завалить этот, хоть чем-то…, есть тут что-нибудь, что можно использовать?

Он начал метаться по пещере в поисках подходящего материала, Шимон же спокойно закончил свое дело и направился к лестнице, словно не слыша предостережений Максима.

Максим подскочил к нему и стал выдергивать лестницу из рук старца, повторяя:

– В колодец нам нельзя, слышишь, нельзя! Мы там будем в западне!

– Не мешай, – старец неожиданно сильно дернул лестницу из рук Максима и понес к колодцу один, словно она ничего не весила.

Он опустил ее внутрь и стал неторопливо спускаться по ступеням. Когда на поверхности осталась только его голова, он сурово спросил:

– Ты идешь? Больше звать не буду.

Максим подчинился и покорно поплелся к краю колодца.

Пока он спускался, Шимон зажег свечу и встал на колени, тщательно ощупывая каменный пол. Затем, видимо, обнаружив то, что ему было нужно, он снял с шеи какой-то предмет, напоминавший по виду довольно массивное женское украшение, обильно инкрустированное крупными самоцветами, и вложил его в то место на полу, которое нашел, стараясь совместить камни со специально выдолбленными для них пазами. Выполнив задачу, старец сильно надавил ладонью на тыльную сторону украшения, и Максим почувствовал, как каменный пол под ногами легонько дрогнул, и вместе со стенами колодца начал медленно, рывками подниматься, унося их вверх под скрежет и лязг механизма.

– Не каждый человек обладает достаточной силой, чтобы владеть некоторыми вещами, – произнес Шимон загадочную фразу и спокойно расположился на полу.

Максиму передалось его стоическое спокойствие, он, несколько устыдившись своей нервической суетливости, как-то вдруг разом обмяк и сполз на пол по стене колодца. Однако напряжение последних часов давало себя знать, и Максим почувствовал предательскую слабость и дрожь в ногах.

– Разрешал тебе врач так бегать? – Поинтересовался старец с едва заметной иронией в голосе, – нездоров ведь еще. Не сиди на полу, мешки, вон.

– Интересный механизм! – В Максиме вдруг возобладал технарь, – полагаю это что-то вроде лифта. Но, судя по его прерывистому движению, в основе подъемника лежит принцип «мальтийского механизма», который служит для преобразования непрерывного вращательного движения в прерывистое одного направления. Цавки ведущего звена последовательно входят в прорезь ведомого и периодически поворачивают его на определенный угол. По сходству ведомого звена с мальтийским крестом он и назван. Я его живьем никогда не видел! По-моему, это такая архаика!

– Везет, едем, – лаконично отозвался старец, не проявив ни малейшего пиетета к учености Максима. – Давно не пользовались. Хожу по лестнице, когда надо мне, она в тоннеле вдоль стенки лежит, но ты торопился так, что я решил тебя прокатить.

Благополучно преодолев высоту пещеры, лифт точно вошел в шахту, выдолбленную специально для него в потолке. Некоторое время они молчали. Вдруг Максим резко вскочил на ноги и с беспокойством воскликнул:

– Но там же остались старинные книги! Свитки! Их могут похитить или испортить! Может, зря мы не остались, надо было сражаться!

– Видишь, не заметил даже, что полки-то пусты, – все так же спокойно ответил старец, – отдал все в Академию каббалы. Приехали ребята оттуда, раритеты увезли уже. Они и свечи зажигали. Я с того дня здесь не был, когда тебя увел. Молодец, что о книгах беспокоишься. Книги святые. Мешки, вот, только эти и оставил. Не мои они…

– А чьи же?

– Принес давно на хранение тамплиер один. Но и не его они…

– Ты знаешь, что в них?

– Смотреть – не смотрел. Сказал он тогда: «Игрушки Загрея»…

Максим вздрогнул, и начал ощупывать мешки, на которых сидел, пытаясь сквозь грубую ткань определить их содержимое.

В этот самый момент лифт остановился, но Максим, казалось, не заметил образовавшейся неожиданно тишины, и решительно предложил:

– Давай, посмотрим!

– Ты силу имеешь смотреть? – Как-то слишком сурово, сделав нажим на слове «силу», отозвался старец.

– Что ты имеешь в виду? – Растерянно произнес Максим, устыдившись собственного любопытства, словно застигнутый врасплох за неблаговидным деянием.

– Можешь получить ради отдачи? Экран имеешь, защиту от эгоизма?

– Я вообще не понимаю, как можно получать ради отдачи! – Воскликнул Максим, постепенно заводясь все более, – я уже говорил Сеньке, что этот ваш патологический альтруизм – самое слабое звено в вашей каббале! Он там лопотал что-то невразумительное. Может быть, ты мне объяснишь толком!

– Да, проще простого это, – пожал плечами старец, – тут и ума большого не надо – понять. Есть самый жизненный пример. Мать любит ребенка. Она дает ему, допустим, кашу и ощущает непрерывное блаженство оттого, что доставляет ему наслаждение.

– А! Так, в три этапа, что ли получается? То есть, через посредника? А если младенец не желает лопать кашу, а требует селедки, которая ему еще вредна, значит, мать не испытает блаженства?

– Развить в нем желание к полезной пище уже зависит только от него самого. Он пойдет учиться, совершит миллион действий, узнает, насколько это полезно для здоровья, необходимо, приятно матери, и, в конце концов, пожелает именно той пищи, которую хочет дать ему мать. Желание к чему-то определенному называется стремлением. Ты никогда не должен думать о самом желании.

– А о чем же я должен думать, интересно!

– Ты должен думать о том, чего точно желать. В каббале это и называется намерением. Дело не в самом желании, а в том, что ты стремишься почувствовать внутри него.

– Я совсем запутался! – Безнадежным голосом произнес Максим. – То есть, я внутри своего желания поесть должен чувствовать стремление съесть кашу, которую дает мне мать? И ради этого вся каббала? Чтобы научить человека захотеть хавать то, что полезно!?

– Каббала – наука правильно получать. Ты должен научиться в своем желании чувствовать Творца, который и есть абсолютная, полная отдача.

– Иначе говоря, каббала это какое-то руководство по диетологии души! Стало быть, мне следует научиться рассуждать так: Творец – это отдача. Значит, я хочу таким образом почувствовать отдачу, а не просто сиюминутное наслаждение. Пусть именно отдача доставляет мне наслаждение. Но это же очень трудно! Слишком искусственный, умозрительный процесс! Как этого можно добиться?

– Только согласно подобию свойств. Никак по-другому. Какая тебе разница, чем наслаждаться, ты просто хочешь испытывать наслаждение. Наслаждение от отдачи – безгранично.

– Да, почему же! Кто тебе это сказал?

– Потому что наше желание не наполняется и не аннулируется при получении наслаждения. Если мы, не задерживая, пропускаем его через себя, то остаемся постоянно наполненными, постоянно наслаждающимися.

– Мне придется поверить тебе на слово…, я никогда не испытывал ничего подобного!

– Ты ошибаешься…. Иначе, не оказался бы здесь… Может, смеяться пока будешь, но люди всегда в общении выражают свое ощущение Творца. В разной форме, конечно…, то, что чувствуешь, и есть свет. Если тебе кажется, что воспринимаешь Творца через другого человека, третьего, или просто где-то внутри себя – неважно. Это самое верное ощущение.

– Почему это?

– Потому что – и внутри тебя, и снаружи – все это Творец! Общая, единственно существующая сила.

– И что, кроме этого ничего нет?

– Есть только свет и кли. Сосуд для получения света. Больше ничего в мироздании нету. Однако мы давно на месте. Давай, что ли выйдем…

Максим взял из рук старца зажженную свечу и вылез из «лифта» первым. Насколько позволял ему видеть слабый свет, помещение, в котором они оказались, представляло собой нечто вроде небольшого круглого куполообразного зала, выдолбленного прямо в скальной породе.

– Держи, – сказал Шимон, подавая ему мешки, – все еще хочешь в них заглянуть?

– Ну, нет! – Воскликнул Максим со смехом. – Ради Творца я еще делать этого не научился, а заработать несварение души мне как-то не хочется! Мы их здесь оставим? Может, в музей какой-нибудь сдать? Пусть порадуют любознательных посетителей.

– Тебе решать, – ответил старец равнодушно.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Максим заметил, что вдоль стен в большом количестве лежали точно такие же мешки.

– Это все тамплиеры натащили? – Удивился он. – Ну, и игрушек же было у этого таинственного Загрея! Избалованный, похоже, был парнишка, родители то и дело водили его в Детский мир за покупками!

– Воздуха здесь мало, – сказал старец, не отвечая на его полушутливый вопрос, – беречь надо, долго не продержимся.

– А отсюда разве нет какого-нибудь еще выхода наружу? – Спросил Максим с тревогой, – я думал…

– Нет. Склад тут. Свечу погасить придется тоже.

Максим поднес свечу к самому боку поднявшей их сюда бадьи, и отметил, что пламя ее почти не колебалось.

– Да. Давай сядем тут, может, хоть чуточку воздуха проникает между этой щелью. Конструкторы чертовы! Что же они вентиляцию не предусмотрели-то!

Старец ничего не ответил, а только пожал плечами.

– Ладно, как говорится, помедитируем. Кстати, а в каббале есть какие-нибудь техники для возгонки сознания, как говорится, прямо в Высший мир? Или это табу? Только для посвященных? – Продолжал приставать Максим.

– Иди по ступеням лестницы и придешь к полному, явному раскрытию Творца или Природы. Тебе бы только без труда все…

– Что же, я сольюсь с Ним, распадусь на атомы, и тела не будет? Не может быть! Я читал где-то про меркаву, что ли…, вроде как ты мысленно, волевым усилием раскручиваешь внутри себя Звезду Давида, и перемещаешься в теле, чуть ли ни в любом направлении пространства на какое хочешь расстояние! Не можешь – не говори, конечно, я понимаю, у вас свои тайны. Кто я такой, чтобы мне их открывать! Хорошо, но ты можешь мне сказать, зачем мы вообще спустились в этот мир? Я так и не понял толком…, существовали в мире Бесконечности, в слияние с Высшим мирозданием, в непрерывном течении материи, энергии, информации, и вдруг – на тебе!

– Мы пребывали в высшем мире в неосознанном состоянии, не нами выбранном, не нами достигнутом, – терпеливо, уже в который раз начал объяснять старец. – Поэтому и ощущения в нем получали минимальные, как точка, включенная в Высший мир, в Высший свет. Так не осознает себя зародыш в материнском чреве. Он, конечно, существует, но мы относимся к нему только как к зачатку будущей жизни.

– Интересно, скоро эти прохиндеи из пещеры уберутся? – Ни с того, ни с сего спросил Максим, обрывая пояснения старца, словно давая понять, что устал от них, словно проверяя его выдержку. – Хотел бы я видеть их рожи, когда они не обнаружат там ни нас, ни всего остального!

– Не видеть лучше. – Ответил старец спокойно, без всякой досады, усаживаясь на пол. – Ничего интересного. Молчи.

– Тихо, – шепотом, словно опасаясь быть услышанным, сказал Максим, и приник ухом к тончайшему просвету в полу, – я слышу их голоса, они прямо под нами!

– Да-а, хорошо они нас сделали, суки! С полным покрытием! – Констатировал француз и смачно выругался на родном языке.

– Нам бы понять, куда они смылись, не убегут же они на Луну, все равно найдем! А пока устроим им здесь небольшой погромчик!

– Что ты тут громить собираешься, дебило!? Нет же ничего! Вывезли все… Одного не пойму, куда колодец мог деться? Штырь какой-то толстенный вместо него торчит. Судя по всему, это подъемник, который ведет к еще одному выходу. Тогда их точно тут нет. Смылись они, и труп русского прихватили вместе с раритетами, если, конечно, они там были. Опиши-ка мне еще раз того козла, который на тебя напал.

«За козла ты мне ответишь!» – Прошипел наверху Максим.

– Сто раз уже описывал, ничего особенного, еврей, как еврей: рыжеватая борода, очки темные, кепка белая, пестрая рубаха и джинсы. Они все для меня на одно лицо!

– И бластер с лазерным прицелом у простого еврея?

– Да, представь себе, и бластер с лазерным прицелом! Я прямо на лбу у себя жжение почувствовал! Если бы не подчинился – полбашки бы он мне снес! Тебя бы на мое место! Не знаю, где ты болтался столько времени…

– Идиот! Мне же надо было подготовиться! Веревка, фонарь, оружие! Прошлый раз оказались тут с голыми руками… Не понимаю, откуда бластер, неужели нас Массад все же выследил? Тогда – плохо дело. Придется действовать с максимальной осторожностью. Может, на дно залечь на какое-то время…

– А давай вообще выйдем из игры! У меня дети…

– Надоел ты мне со своим нытьем! Не понимаешь, с кем мы связались? Эта организация почище Массада будет! Я уж не знаю, что хуже…

– А ты точно уверен, что русского нет в живых?

– Точно. Отвяжись. В его квартире уже дружок с семейством поселился, можно, конечно, и того потрясти…, киднепинг ведь никто не отменял, или я ошибаюсь?

– Совсем ты с ума сошел! Этого нам только не хватало! Сматываться надо отсюда, вот, что я тебе скажу, да, побыстрее, пока нас тут не накрыли.

– Это глупо. Что они могут нам инкриминировать? Ну, забрели два любопытствующих чудака в пещеру, ничего не взяли, никому вреда не причинили. Может, мы спелеологи доморощенные! Сделаем так: ты сейчас на веревке спустишься вниз, в шахту, где колодец был. Поглядишь, нельзя ли этот механизм испортить.

– Почему я? – Возмутился испанец, – вечно ты меня в каждую задницу готов затолкать! У меня дети!

– Ничего, о них позаботятся… Лезь, давай, кому говорю!

– Шимон, я больше не могу, – прохрипел Максим, отирая рубашкой пот, – духота дикая, лучше уж драться с ними! Давай спустимся…, там хоть воздух есть…

– Попробуем, – ответил старец. Он, казалось, не испытывал ни малейших физических неудобств.

– Только бы механизм сработал, неужели они его вывели из строя? Тогда нам крышка!

Из последних сил Максим забрался в бадью лифта, и с трудом перекинул Шимону лестницу.

Старец привел в движение механизм тем же самым способом, бадья немилосердно заскрежетала и рывками поползла вниз.

– Слава Богу, мы спасены! – воскликнул Максим.

Однако предаваться ликованию, как оказалось, было рано. Едва выйдя из шахты, лифт замер и завис почти под самым потолком пещеры. Единственная радость, которая их ожидала, здесь уже можно было свободно дышать. Наблюдая за тщетными попытками Шимона привести лифт в движение, Максим блаженно дышал полной грудью, а, отдышавшись, беззаботно спросил:

– Что делать будем?

– Висеть, – с олимпийским спокойствием в тон ему отозвался старец.

– Если это конец света, то почему такой пошлый? И ты еще будешь меня уверять, что я должен относиться к этим прохиндеям с любовью, так как они – де, составляют со мной единую душу! Сколько же надо ждать, пока они исправятся? Зачем, скажи мне, Творец наплодил столько мрази?

– Притчу тебе расскажу, хочешь?

– Валяй! Времени, как я понимаю, у нас вагон! На Шахразаду ты, конечно, не тянешь, но ведь тысячу и одну ночь нам все равно тут не продержаться.

– Жил некогда на свете царь, – как ни в чем не бывало начал Шимон, – и имел он многие богатства. Однажды почувствовал он, что близок его смертный час и пожелал переправить все свое добро своему сыну, жившему в другой стране. Однако не было у него доверия ни к одному из подданных. Сомневался царь, что может поручить хоть какому-то человеку это обременительное задание.

«Зачем намеренно подвергать их искушению, коли они так слабы? – Подумал царь. – Обращу-ка я все свое имущество в разменные монеты, и дам каждому из моих подданных наказ: отвезти моему сыну одну мелкую денежку. Уверен я, что никто не захочет присвоить такую малость! Так, все мое богатство окажется у сына».

Сказано – сделано. Разменял царь весь свой капитал и переправил его беспрепятственно сыну в другую страну.

– Прямо Карл Маркс какой-то этот царь, – пошутил Максим, – мораль будет? Или Шахразада прекратила дозволенные речи?

– Думал, что ты понял, – отозвался старец, – потому и народу так много на земле, что эгоизм сильно возрос, и каждый должен исправить крохотную его частичку, хоть на копеечку. Копеечка за копеечкой – накапливается большой счет.

– Ага, счас! Все бросят, вот, эти ублюдки, и отправятся исправлять свой эгоизм! Держи карман шире!

– Существует критическая масса для всеобщего исправления. Это и есть Машиах – Высший свет, в силах которого вытащить нас из эгоистической природы и дать нам природу света, то есть, отдачи и любви. Если определенный процент людей достигнет исправленного состояния, то они притянут остальных, и те тоже исправятся.

– На автомате, то бишь? Без всякого труда! И ты в это веришь? Или это, как у нас экспериментаторы говорят: нам не важен результат! Нам важен поиск!

– Знаю я. – Ответил старец твердо. – Исправление придет ко всем. К каждому.

– Да, я одного не пойму! Зачем нужна Творцу вся эта шелупонь! Какой смысл их вообще исправлять! Не проще ли взять только избранных, тех, кто, безусловно, исправился? Кот хотя бы стремится к этому. Кто заслуживает, как ты говоришь, полного и явного раскрытия Творца!

– Тебе ли не знать, что, если уменьшить такой химический элемент как золото всего на один заряд, то это будет уже не золото, а ртуть. – Сказал лукаво Шимон, совершенно сбив Максима с ног своими познаниями, – так, и Творцу нужен Адам Ришон, а не просто какая-то любая конструкция. Он должен самостоятельно вернуться домой целым, невредимым, без ущерба и равным Творцу!

– Возвращение блудного сына, так сказать. Возможно, ты прав, когда в обществе скапливается слишком много пассионериев, случаются кровопролитные войны, и наоборот, увеличение в нем количества субпассионариев – приводит его к деградации и вырождению, что, собственно, и произошло с Древним Римом. «Перегрев», как в ту, так и в другую сторону ликвидируется естественным путем. Кто-то там, наверху, словно регулирует все эти процессы, как ты говоришь, в нашем мире.

– Высшее Управление.

– Ладно, не вижу смысла дальше с тобой спорить. Лучше подумаем, как нам спуститься. Какая высота у этой пещеры?

– Думаю я, метра четыре, или около того.

– Да, многовато. Надо разорвать всю нашу одежду на полосы и сделать из них веревку. Я по ней спущусь, буду внизу ее держать, чтобы ты тоже мог спуститься. Если не хватит до пола, то я тебя поймаю на руки.

Максим не видел, как, прежде чем начать спускаться, старец осторожно вынул из пазов на полу свой таинственный амулет, обернул тряпицей, оторванной от кармана его рубахи, и повесил себе на грудь.

– Ожидал я, что они вход завалят, – спокойно сказал Шимон. – Пойдем назад в пещеру. Что толку сидеть у закрытых дверей?

– И сколько мы там будем ждать помощи? Никто ведь не знает, что мы в пещере… Хороша парочка! Полуголые, без еды, без воды! Посмотреть на нас со стороны – обхохочешься! – Невесело пошутил Максим.

– Борис догадается. Я уверен. Дня через три…

– Шимон, тебе спрятаться нужно! Они на этом не остановятся, я уверен! Меня-то эти ублюдки навряд ли станут искать, я ведь для них умер. Значит, ты – единственная ниточка к сокровищам. Подумай, где ты можешь отсидеться?

– Не буду думать даже. Отдам им все их сокровища и делу конец!

– Как это – «отдам»? С какой стати! Ты что – на стороне злодеев, выходит! – Оторопел Максим.

– Тебе пока трудно отделить добро Мордехая от зла Амана, но потом ты поймешь…, когда научишься оправдывать действия Творца над всеми своими плохими состояниями, и думать о Нем, как о «Добром и добро творящем»…

– Ладно, давай, что ли устраиваться, – сказал Шимон, когда они вернулись в пещеру. – Тут коробки остались. Ребята принесли для книг больше, чем нужно было. Я хотел выбросить, хорошо – не успел. Мешки еще есть пустые. Закутайся, простывать тебе опять никак нельзя.

Пленники расположились в одной из ниш, вынув оттуда деревянные полки.

– Мы построили себе прекрасный дворец! – С удовольствием констатировал Максим, которому передалось стоическое спокойствие старца. – Еще бы еды какой-нибудь не помешало…, осень кусить хосесся.

– Запас воды у меня тут остался и немножко плодов рожкового дерева. Рашби с сыном, в пещере, когда жили, только ими и питались.

– Это замечательно! – Радостно потирая руки, промурлыкал Максим. – Хоть сколько-то продержимся. Нет, тут совсем не так плохо, как мне в первый раз показалось. Может, потому что теперь я не один…, или я просто патологический оптимист, и для меня стакан всегда наполовину полон. Давай сюда свое рожковое дерево! Отродясь не ел такого, на что, хоть, оно похоже?

Старец достал из холщевого мешочка горсть стручков и подал Максиму, оставив себе всего пару штук.

– Слушай! А это даже вкусно! Бобы напоминает, мы с бабкой когда-то их сажали вокруг своей делянки с картошкой, чтобы друзья из Колорадо ее не пожрали. Так, я потом их с удовольствием трескал!

– Она мудрая женщина…, – сказал Шимон с какой-то неожиданной теплотой в голосе и тотчас же сменил тему. – Да, рожковое дерево – вещь удивительная. Его еще называют «цареградский стручок» или сладкий «рожок». Кроме семян, у него сочная мякоть. Плоды используют в пищу, на корм скоту, а из их сока получают спирт.

– То-то я чувствую – закосел малех! – Воскликнул весело Максим. – Все тридцать три удовольствия! Вернусь в Россию, организую прямые поставки. Шимон, а ты любил когда-нибудь?

– Говорил тебе: я прошел все, – твердо ответил старец, словно речь шла о каком-то суровом испытании, а не о самом романтическом изо всех человеческих чувств. – И любил тоже, может, не так, как ты это понимаешь… Почему спросил?

– Проблема у меня, – тихо сказал Максим, – нужен твой совет, но не как каббалиста, а как человека, опытного мужчины.

– Тогда это не ко мне, могу только объяснить, какой смысл вкладывают каббалисты в понятие «любовь». Рассказывай.

Максим вздохнул и поведал старцу свою историю, а потом, помолчав немного, спросил:

– Что ты посоветуешь? Стоит мне навязываться ей? И вообще – любовь ли это, или всего лишь примитивное половое влечение с моей стороны? Во всяком случае, она вполне может так подумать…

Шимон начал отвечать, как показалось Максиму, без всякой связи с конкретно поставленным вопросом, но он в который раз поразился, насколько четкой становится речь старца, когда он говорит о каббале.

– По правде сказать, это простонародный метод – обращаться к каббалисту, словно к гадалке с вопросом, как лучше поступить в этой жизни. Разве он может сказать тебе, как устроиться в испорченном мире? Ведь нужно быть хитрее всех, извращеннее, подлее…Ты думаешь, что в нашем мире существует любовь, и ты чувствуешь себя готовым любить кого-то? Я люблю то, что доставляет мне наслаждение. Это ясно. Если же нечто причиняет мне страдания, то я ненавижу их источник. Я желаю сблизиться с тем, коголюблю, мечтаю обрести с ним связь, постоянно находится рядом. Однако как только обнаруживаю, что, может быть, это не так уж хорошо для меня, начинаю охладевать к предмету своей любви и отдаляться от него, отправляясь на поиски следующего привлекательного объекта.

– Что плохого в том, что я ищу источник наслаждения, говоря твоим языком? – Спросил Максим с некоторым вызовом в голосе. – Я живой человек, со всеми вытекающими отсюда последствиями…

– Во всем мироздании, как и в нашем мире, действует универсальный закон подобия свойств, согласно которому люди должны быть подобны друг другу по свойствам.

– Что это означает?

– А то, что мы ощущаем, воспринимаем, понимаем только то, что является общим между нами и другим объектом. Если общего свойства нет, мы не способны его ощутить!

– Согласен с тобой на все сто, что при отсутствии хотя бы малейшей общности в мыслях, я не в состоянии понять человека, и никакое половое влечение этого надолго не подменит.

– Только в мере подобия свойств в желаниях и в мыслях, то есть, непременно в сердце и в разуме у меня возникает связь с кем-то. Я его понимаю! Однако если два эгоиста желают любить друг друга, то, как такое возможно? Люди могут быть связаны только в мере своего подобия.

– Значит, чтобы любить, надо перестать быть эгоистом? – Воскликнул Максим, – эгоист не имеет права на любовь?

– Просто не надо такое чувство называть любовью…, ты и сам не знаешь, что случится с тобой через минуту…, эгоизм постоянно развивается, требуя смены наслаждений…

– Теперь понятно, почему люди сейчас все меньше понимают друг друга, и столько случается разводов!

– Более того, сегодня ты точно так же не понимаешь себя вчерашнего и постоянно запутываешься. Желание наслаждаться развивается сейчас очень быстро. Оттого ты и не можешь проверить, есть ли между тобой и другим человеком подобие в свойствах. У тебя просто нет на это времени! Поэтому, как бы ты ни желал достичь любви в нашем мире, тебе не удается этого сделать.

Так что, давай, условимся: в нашем мире любви не существует.

– Благодарю покорно за содержательный диспут! – Максим вскочил на ноги и манерно поклонился, едва успев подхватить соскользнувший с плеч мешок. – Можно идти домой?

– Тебя там кто-то ждет? Любит? Может, стоит поучиться любить? Я же не говорил, что решения нет.

– А! Есть все-таки решение! – Максим опять угнездился в коробке, – поделитесь, пожалуйста, дорогой лектор, или это за отдельную плату?

– Написано: «Муж и жена – Шхина между ними».

– Где-то я уже слышал это, – грустно сказал Максим, – бабка мне перед смертью сообщила это откровение, да объяснить не смогла, что оно означает. Интересно, если бы я мог допустить бредовую мысль, что вы с ней знакомы, то подумал бы, что она от тебя об этом узнала…

– Очень просто. Это означает присутствие Творца между ними. – Продолжил Шимон и почему-то вздохнул.

– А как же – третий лишний? – Продолжал ерничать Максим, его, словно бес какой-то подначивал на противоречие.

Однако старец спокойно закончил мысль, ничуть не обижаясь на его кривлянья.

– Если в отношения мужа и жены привнести некое связующее вещество, они, действительно, станут супружеской парой.

– Ну, да! Клей «Момент» начнут вместе нюхать!

– Связующее вещество возникает в том случае, если оба они возвышаются над своим эгоизмом, над желанием наслаждаться. Тем самым, они превращаются в единое кли, сосуд для получения света Творца. Если в таком сосуде воцаряется Шхина, то их ощущения в этом общем кли, действительно, называются ЛЮБОВЬЮ.

– Какие высокие отношения! А сексом-то хоть можно им заниматься? Или только вздыхать, аки ангелы на небесах?

– Я был уверен, что ты уже знаешь, откуда дети берутся, – совершенно серьезным, как показалось Максиму, тоном сказал Шимон. – Оказывается – нет!

– Ладно, не сердись, – попросил он елейным, извиняющимся голосом, – это у меня манера такая научный материал слушать. Так уж я устроен, даже на семинарах по теории функций комплексной переменной еще хуже себя вел, усваиваю, так сказать, активно…

– Что-то я спать захотел смертельно, – сказал Максим, зевая, и взглянув на циферблат мобильника, воскликнул, – ого, уже два часа ночи! Хоть какой-то прок от этого электронного ошейника – время можно узнать, и то, пока не сел.

Он поплотнее завернулся в свои мешки, придвинулся к боку старца и пробормотал:

– Знаешь, Шимон, привык к тебе за этот год, как к родному отцу. Меня ведь бабка воспитывала, она, конечно, была – пассионарий, и не сюсюкала со мной. Даже драться учила, чтобы я умел постоять за себя во дворе, где было полно шпаны, но я и не представлял, что так хорошо иметь рядом взрослого, мудрого наставника. Хоть ты и шпыняешь меня постоянно, каббалой своей пичкаешь, мордой об забор норовишь провезти, а я тебя все больше люблю. Ты тоже спи…, не молоденький ведь уже…

Только, почувствовав, что он дышит мерно и ровно, старец тихо ответил:

– И я к тебе привязался, мальчик, потому что вижу корень твоей души. Спи. Ты сейчас чувствуешь себя, словно голеньким посреди огромного поля, крохотным, беззащитным, растерянным. Но ты не одинок. Я с тобой. Стремление все познать уже рождается в тебе.

На его морщинистом загорелом лице, словно луч солнца среди туч, промелькнуло выражение напоминающее нежность. Промелькнуло и снова скрылось. Шимон погрузился в глубокие раздумья.

«После ночи всегда наступает рассвет. И каждая новая ступень духовного роста начинается и непроглядной тьмы, с отрицания предыдущей. Только отказываясь от своего незавидного положения, человек может получить новую духовную природу, и необязательно идти к этому дорогой страданий. Есть другой путь, более короткий и гармоничный. Все мироздание – это первичная душа, и когда ее частички исправятся в соответствии с Высшим Замыслом, изменится весь мир вокруг. Тьма обязана рассеяться, едва в ее недрах зародится свет. Ночной мрак всегда сгущается перед рассветом, но именно в это время и проявляется противоположность между светом и тьмой».

Постепенно мысли Шимона приняли иное направление.

«Я уже не думал, что у меня будут еще ученики, что я открою над кем-то свой защитный «зонт». Ученику надо верить, что, настраиваясь на волну Учителя, он, тем самым, настраивается на Творца. Каждый раз я убеждаюсь, как тяжело осуществить такую настройку напрямую, без посредника. Все могут сказать, что любят Творца, а проверить это можно только на Учителе или на товарищах. Ученику позволяет продвигаться вопрос: для чего я это делаю? Только после такого вопроса можно проверять свое отношение к Творцу.

Человек продвигается в духовном снизу вверх, и ему на этом пути подается помощь свыше, от Творца. Это уже потом он видит, что Учитель и его товарищи подобны Ему.

Помню, как мой Учитель говорил мне, что я обязан исполнять все его требования, сделав это, буквально, своей потребностью. Ведь когда движешься к Цели, сколько сомнений и колебаний приходится преодолевать! Но именно так ты растешь. У меня постоянно было полным-полно всяческих сомнений. Я то и дело спрашивал Учителя, правда ли, что он большой каббалист, и не поискать ли мне кого-то позначительнее него. А он, вероятно, именно в этом видел признак продвижения. Просто мой тип души требовал ответов на такие вопросы!

Никогда не следует опасаться мыслей, которые возникают против Учителя, еще и потому я так терпелив с ним…, конечно, время для серьезных, регулярных занятий для него пока не пришло, но он уже близок к тому, чтобы назвать меня своим Учителем. А ведь Учитель – это, по сути, как мать для маленького ребенка, который не может себе представить, что существует что-то, кроме нее. Для новорожденного она – весь его мир. Он желает только одного: прилепиться к своей матери. Вот, такой становится связь с Учителем. Однако задача в том, чтобы эта связь прошла правильный путь развития. Человек должен все равно оставаться самостоятельным, формироваться, и Учитель не имеет права замыкать его на себя. Потому что, когда Учителя не станет, ученик должен будет продолжать развиваться так, чтобы связь между ними не прерывалась. Общение на физическом уровне, личный контакт уже не будет играть значимой роли. Как и обучение…

На самом деле, знания, как таковые, совершенно не важны! Как было бы хорошо отказаться от этой глупости, что через разум можно чего-то достичь. Ведь Книгу Зоар можно изучать на любом языке, но при одном условии: «Вот, сейчас, именно через эти строки ко мне придет связь с Творцом, вот, тут я приближусь к Его раскрытию». Если бы научиться постоянно удерживать себя на такой мысли, то этот текст можно было бы использовать самым мощным образом!

Да, и вообще, всю каббалу можно переписать на любой язык. Каждая буква в ней выражает только то, насколько свойства Творца отличаются от свойств творения. Его свойства – абсолютно белые, они не воспринимаются нами. Свойства же творения мы градуируем и отображаем в соответствии с тем, как ощущаем Его. Из этого, собственно, и состоят буквы, из этого складывается наше понимание. Только так мы можем почувствовать себя, свою связь с окружающими и отличие от них. Если присмотреться, то все наши чувства построены на контрасте. Поэтому наши состояния, подъемы, спуски можно описывать на любом языке. Ведь мы все равно не способны ощутить только черное или только белое, то есть, испытать состояние, когда видишь только себя или только Творца…».

Шимон тихонько выбрался из-под плеча Максима, заботливо уложил его на коробки и подоткнул со всех сторон мешки. Потом постоял некоторое время, пристально с едва заметной улыбкой вглядываясь в его лицо. Затем, вздохнув, он направился к шкафу, достал оттуда свою книгу, сел поближе свету и углубился в чтение.

На следующее утро Максим проснулся совершенно бодрым и полным сил. Из-под полу прикрытых ресниц он некоторое время наблюдал за старцем, погруженным в чтение своей книги, и вдруг поймал себя на мысли, что испытывает к этому пожилому, в сущности, очень суровому человеку чувство искренней сыновней любви, даже нежности, которое ему самому было прежде абсолютно незнакомо. Хотелось заботиться о нем, опекать, перенимать от него все лучшее, что в нем есть, впитать в себя все его знания и опыт.

«Странно, с таким терпением ко мне еще никто не относился, даже бабка, – подумал Максим с благодарностью, – а ведь я и ангела способен вывести из себя! И что у меня за характер такой строптивый? Вечно подмывает всем противоречить, артачится, спорить даже, если я сам думаю точно так же! Лишь бы не согласиться с тем, что другие люди говорят. Надо что-то с собой делать, бороться как-то со своими недостатками…».

– Прежде всего, надо поесть, – сказал старец, словно подслушав мысли Максима, – а потом уже все остальное.

– Поесть – это хорошо! Это я люблю. – Радостно потирая ручонки, сказал с готовностью Максим, и посмотрел на «мобильник», чтобы узнать время. – Ого, уже десять утра! Или вечера? Нет, не мог же я сутки проспать! Где, там, наши стручечки? Слушай, а сытная штука, видать, белка в них до черта! Нет, уж, давай-ка, дели поровну! Я так не согласен! Вчера мне все ссыпал, и теперь. Между прочим, умственная деятельность – страшно энергозатратная штука. Я-то сейчас головой не работаю, а ты все время занимаешься. Интересно, мозг составляет всего четыре процента от массы тела, а на его работу требуется двадцать процентов всей энергии, потребляемой организмом! Когда я занимаюсь, то только успевай еду подносить! Да, все забываю спросить, а что это за штука у тебя на груди висит? Амулет какой-то старинный? Или специальный ключ к подъемному механизму. Ты его так заботливо упаковал!

– Семейная реликвия, – ответил не слишком охотно старец. – Мой далекий предок был первосвященником в Первом Храме. Его звали Аарон. «Сделай наперсник судный искусною работаю; сделай его такою же работаю, как ефод… и вставь в него оправленные камни в четыре ряда; рядом рубин, топаз, изумруд – это первый ряд; второй ряд: карбункул, сапфир и алмаз; третий ряд: яхонт, агат и аметист; четвертый ряд: хризолит, оникс и яспис; в золотых гнездах должны быть вставлены они». Так повествует Исход.

– А почему был только Первый и Второй Храм? Ну, разрушили их, разве нельзя еще построить?

– Храм – это не просто строение в нашем мире, здание, стоящее на земле. Это нечто б ольшее…. Уровень развития эгоизма во времена Моисея намного возрастает, по сравнению с его предшественниками. Это уже качественный скачок. Он описывает в Торе все мироздание полностью, а не частные его проявления. Вместе с ним и вся каббалистическая группа восходит на ступень, которая называется Храм. Если сквозь наш мир мы смотрим на мир Высший, то Храм олицетворяет собой духовную ступень, на которой она находится. Во времена Первого Храма весь народ находился на уровне постижения Высшего мира. Это был уровень Света Мудрости. Затем, эгоизм снова возрос, и это стал уже не Свет Мудрости, а Свет Милосердия. Так называются каббалистические уровни постижения, то есть, глубина осознания сил, свойств Высшей природы, которая управляет нашим миром. Повторяю, самая большая глубина постижения – есть Свет Мудрости, далее – Свет Милосердия. Однако человек, не обладающий качествами восприятия Моисея, не может почувствовать за историческими рассказами то, что открывается только каббалисту. Вот, и подумай теперь, можем ли мы построить сейчас Храм…

– Шимон, меня восхищает, как внятно и четко ты излагаешь материал! Никакой «воды», все предельно ясно. Если пример приводишь, то по делу, а не с потолка. Нашей бы профессуре поучиться у тебя! А главное, – с каким терпением и готовностью ты по сто раз отвечаешь на одни и те же вопросы! Да, почти любой препод у нас на физтехе уже давно прибил бы меня за тупоумие, я, может, всего пару таких, как ты за всю жизнь и встретил. Ты не против, если я еще немного посплю? Не обижайся только, это меня после болезни постоянно в сон тянет…

– Спи, – спокойно согласился Шимон и пошел на прежнее место.

Однако ему не сразу удалось вернуться к прерванному занятию. Прежде, чем снова углубиться в книгу, он подумал:

«Возьму его в ученики, подходит мне его сорт души. Воспитаю из него хорошего каббалиста. Приемником своим сделаю. Хотя, конечно, не просто это будет. Тут проблем много. Он еще не знает, какие неприятные состояния готовит ему его эгоизм. Переносить их нелегко. Ученик постоянно испытывает негативные ощущения, раскрывая реальность, отличную от «Добрый и Творящий добро». Конечно, можно ему сказать: «Насытятся и насладятся добротой Твоей», но пока он не пройдет периоды двойного и простого скрытия, чтобы достичь раскрытия, ему все это будет представляться совсем иначе.

С одной стороны, Учитель должен укрепить ученика, с другой – запрещено «подслащать» его состояние, забирая себе какую-то меру горечи. Это останавливает на пути к постижению Высшего мира, и делает любое действие Учителя ложью, не принося ученику блага. Потому Бааль Сулам и говорил: «лжи в пределах моих не существует вовсе», и «если я не могу сказать правду, то молчу совершенно и жду до тех пор, пока весь этот период не пройдет по тебе, и ты, несомненно, поймешь, что обязан преодолеть все эти этапы».

Хорошо, что он имеет привычку к систематическим занятиям, и потому, возможно, быстрее пройдет самый неприятный период скрытия. Да, и у меня давно не было молодых независимых ребят, совершенно не религиозных. Возьму его в ученики!».

– Где Мила? Дома с детьми? – Тревожно спросил Максим, едва завидев Сеню по выходе из пещеры. – Надо немедленно мчаться к ним! Им угрожает опасность!

– Расслабься, Крузо, Мила с детьми уехала в Россию, к своим на две недели. Каникулы же…, я тебе говорил, кажется…

– Слава Богу! – Воскликнул Максим с облегчением. – Ну, что ты ржешь, спрашивается?

– Видел бы ты себя со стороны! Выходит из пещеры этакий дикарь, грязный, обросший с пистолетом, заткнутым в носок, и трусы на нем в голубых ромашках! Одет, прямо скажем, с вызывающей роскошью! Где это ты прикупил такой прикид? Не иначе – на барахолке в Бирюлево!

– Это бабка где-то оторвала, кто же виноват, что у изготовителей так разыгралось воображение, – смущенно оправдывался Максим, – я ей тогда еще выговорил, а она мне: «Материальчик натуральный, тело дышит…». Вот, и ношу, как память…

– Прости, старик, не знал, – смутился Сеня. – Пошли, у меня в багажнике тренировочный валяется, дам тебе поносить на скользкий выход. А старец-то твой, где же? Отчего не выходит?

– Он пока там остался, свечи меняет, ждет, когда Борис привезет ему одежду из дома. Все же он пожилой, не будет ведь почтенный человек на люди в неглиже показываться, это мне, шалопаю, по барабану…

– Ты, небось, голодный? На вот, пожуй, я себе купил какие-то вяленые фрукты, не знаю, что за штука, не успел попробовать, может, они и ничего…

– Ну, да, качество продуктов проверяется на самых малоценных членах коллектива…, спасибо и на этом…

Пока они ехали к дому Бориса, Сеня рассказал другу все перипетии их освобождения из заточения.

– Шимон, значит, правильно все вычислил, – восхитился Максим. – Он так и сказал, что Борис придет за нами через три дня.

– Я эту пещеру тоже знаю, мы на той неделе книги отсюда перевозили в Академию. Значит, это твой старец их нашему Учителю подарил? Молодец! Очень ценные находки там есть, даже, я бы сказал – бесценные! Автографы Ари, его стихи, и много чего еще…. Только мы книги с другой стороны выносили, а потом в проход между валунами бревно забили, чтобы любопытные туда не шастали…. Про подземный ход я и не знал даже, это одному Борису было известно. Он мне в него и зайти не позволил, один пошел, а я снаружи ждал. Да, не простая пещерка, с секретами. Расскажешь, может?

– Потом как-нибудь…, прости, не до того сейчас. Слушай, брателла, мне все же надо бы с властями пообщаться. Давай-ка, все предварительно обсудим.

Когда все формальности были завершены, и со слов Максима составлен фоторобот бандитов, Сеня, помявшись, сказал:

– Если ты себя нормально чувствуешь, может, на работу уже выйдешь? Зашиваемся мы там без тебя…

– Ладно, выйду…, – согласился Максим без всякого энтузиазма, поняв, что его надежды дождаться в доме Бориса приезда Мири, рухнули. – Только, вот, попрощаться мне надо…, с хозяином, с Яшкой, бластер ему вернуть…

– Какой еще бластер? Это тот, что у тебя из носка торчал? – Изумился Сеня.

– Расскажу потом, – отмахнулся Максим, – игрушечный. Да, и к Шимону надо заглянуть, не хорошо уезжать так…, он столько для меня сделал!

– Конечно, попрощайся, – отозвался Сеня с готовностью, – не пожар ведь. Я завтра с утречка за тобой заеду. Хватит тебе вечера на твои прощания?

– Угу…

– Я так рад, что вам мой бластер пригодился! – Восхищенно сказал Яша, и Максим с удивлением отметил, что мальчик тактично не задал ни одного лишнего вопроса. – Он, хоть и игрушечный, а здорово светит!

– Слушай, а можно, я тебя еще одной просьбой обременю, – помявшись, сказал Максим, – личного, так сказать, свойства?

– Конечно, дядя Максим, я все сделаю и никому ни слова!

– Я напишу несколько слов для Мири…, передашь ей записку?

– А вы знаете мою Мири? – Глаза мальчика засияли от радости, – что же вы раньше не сказали, она вчера звонила! Я бы ей привет от вас передал!

– Мы случайно на Кинерете познакомились, я там весной отдыхал…

– Так, это она мне про вас рассказывала! Вот, здорово! Конечно: русский физик!

– А что она говорила?

– Что познакомилась с интересным человеком. Она очень веселая приехала, я ее никогда такой раньше не видел. А потом загрустила, сказала, что вы на звонки не отвечаете. Значит, знать ее больше не хотите, и еще сказала, что теперь мы будем всегда только с ней вдвоем жить, потому что чужие дети никому не нужны…

– Да, я… телефон посеял…, если бы я знал! Яшка, милый, ты меня вернул к жизни! Обязательно передай ей мою записку! Нужны чужие дети, еще как нужны! Ты и представить себе не можешь!

Поблагодарив Бориса за гостеприимство и заботу, Максим пригласил их с Яшей на свой день рождения, и поздно вечером отправился к старцу. Шимон встретил его сдержанно, даже несколько сурово. Сложившиеся между ними в пещере доверительные, едва ли не родственные отношения, словно и не существовали вовсе. Максим принял дистанцию, им установленную, без обиды, и снова с легкостью перешел на «вы».

– Спасибо, вам, Шимон, – сказал он, но не решился подать руки. – Вы столько для меня сделали! Возились со мной, учили уму-разуму…

Старец только слегка пожал в ответ плечами.

– Я возвращаюсь в Хайфу, работы невпроворот, прошу вас, будьте все-таки осторожны…, дверь, по крайней мере, не оставляйте открытой. Я был в полиции, дал словесный портрет этих негодяев. Оказывается, одного там хорошо знают, его Интерпол ищет уже несколько лет, у них даже «пальчики» этого мусью есть в картотеке, а второго они никогда не видели. Не относитесь к этому так легкомысленно, они не опереточные персонажи, поверьте мне! До свидания! И… можно мне иногда… навещать вас? Хотя бы раз в месяц…. Знаете, самое удивительное, я в пещере, благодаря вам, совершенно излечился от своей клаустрофобии! Не говоря уже о том, сколько я там узнал…, даже жалко, что мы всего два с небольшим дня просидели в заточении! Хорошее было время, честное слово! У меня сорокалетие на скоро, я, конечно, понимаю, что вы – человек не тусовочный, но там никого посторонних не будет. Только Сенины друзья, своих знакомых у меня тут нет. Словом, я загляну накануне, вдруг вы надумаете, я счастлив буду…

– Приходи, когда захочешь, дверь не заперта, – словно нехотя, ответил старец и протянул ему руку.

«Нельзя. Не имею права его приближать. В группу ему надо. Поздно он пришел. Время сильно изменилось. Если бы даже лет пятьдесят назад. Остались в прошлом каббалисты-одиночки, и все прежние пути к Творцу сегодня не действительны, как об этом и сказано в Книге Зоар. В наше время только группа, только коллективное устремление к Творцу может пробить махсом и ввести человека в Высший мир. По его сорту души – хороший каббалист из него получится. Мечтал я о таком ученике…». – Так горько размышлял Шимон после ухода Максима.

Когда Максим вернулся от старца, домик Бориса был весь погружен во тьму, лишь в розарии горело несколько неоновых ламп. Ему совершенно не хотелось спать. Он сел в свой шезлонг и мысленно еще раз прокрутил в голове сцену прощания с Шимоном, пытаясь разобраться, отчего на душе у него стало вдруг так горько и тяжело.

«Странно, чем я его обидел? Ведь мы так с ним сблизились в пещере…, словно родные. Я думал, он меня в ученики возьмет. Может быть, ему показалось, что я слишком непочтителен? Но ведь там мы были совсем в другой обстановке, в экстремальной что ли…, а ведь я могу быть очень серьезным, когда дело касается учебы, без всякого запанибратства. Да, жаль! Мне так близко все то, о чем он говорит. Мечтал я о таком Учителе…. Только он ясно дал мне понять, не словами, нет, а всем своим поведением, что не собирается меня учить…».

В ночь накануне дня рождения Максиму приснилась Таисия Петровна. Она ласково разбудила его поцелуем в щеку и сказала: «Вставай, малыш, мы с Сеней испекли тебе каравай. Кого хочешь, – выбирай!»

– Ты вставать собираешься, юбиляр? – Услышал он спросонок вместо бабкиного голоса сочный баритон Сени. – Ребята сейчас заедут. У тебя ровно пятнадцать минут.

– Даже в день рождения не дадут поспать всласть, – проворчал он сварливо, шлепая босиком в ванную.

– Ты все собрал? – Поинтересовался Сеня.

– Все. Отвяжись. Телефон брать не буду. Звонить мне все равно некому…

– Прекратите буравить шашлык глазами! – Кричал Сеня на ребят, – вы создаете парадокс «незакипающего чайника»!

– Это еще, что за парадокс? – Спросил паренек, который при знакомстве отрекомендовался Максиму адвокатом. – Никогда о нем не слышал.

– Ага, я у Джерома, кажется, читал про эту штуку, они там очень сильно ждали, когда чайник закипит, а тот все никак не закипал! – Рассмеялся еще один молодой человек, аккуратно нанизывая мясо на шампур.

– Да, есть такой парадокс в квантовой механике. – Начал с готовностью объяснять Максим. – Его суть состоит в том, что если не отрываясь смотреть на стоящий на плите чайник, то он никогда не закипит. Это гипотетически объясняется тем, что стохастический распад нестабильной системы может быть до некоторой степени искусственно замедлен при наличии наблюдателя. То есть, в этом случае, срок стабильного состояния системы, как бы повышается. Если провести экстраполяцию в каббалу, то можно сказать, что пока Творец не спускал глаз со Своего творения, конструкция Адам Ришон была устойчивой, но стоило Ему на секунду отвернуться…, – засмеялся Максим.

Народу собралось человек двадцать, и Максим, отдавший на откуп Сене проблему приглашения гостей, с удовольствием отметил, что чувствует себя среди совершенно незнакомой ему компании на удивление комфортно. Он, словно знал этих людей всегда и не испытывал ни малейшего неудобства в их присутствии.

«Как странно, – думал Максим, – эти ребята не объединены родственными узами, или совместной работой, а близость между ними поразительная! Словно у них и, правда, – одна душа на всех. Кусают, конечно, друг друга, но как-то по-доброму, с любовью, как щенки из одного помета. Может, действительно, все мы представляем собой единый организм, только никак не соберемся вместе. Это невозможно даже передать словами, а только ощутить. Ведь не любишь же ты в своем организме какой-то отдельный орган, скажем, легкие или печень, и вспоминаешь, что он у тебя есть, только когда сбоить начинает. Вот, удалят что-то, тогда и понимаешь, как сложно без этого органа обойтись. Жаль, что Шимона я не застал, где его, интересно, носит? И Борис с Яшкой не приехали, может, заболел кто…. Ладно, обязательно съезжу к ним завтра и вкусняток отвезу. Посидим малым коллективом. И кто это придумал такую глупость, что сорокалетие отмечать плохо? Очень даже замечательно!».

Шашлык удался на славу, ребята, положив друг другу руки на плечи, выводили вокруг костра какой-то зажигательный танец. Потом адвокат запел своим приятным бархатным тенором очень красивую нежную песню, которую дружно подхватили все.

Максим подсел к поющему Сене и, обняв его за плечи, сказал с искренней благодарностью:

– Спасибо тебе, борода, у меня еще никогда не было такого веселого дня рождения. Знаешь, ведь, как наши физики собираются. Разобьются после двух рюмок все на группки, и давай мусолить, каждый свою проблему, словно им на работе времени мало. Как только их жены терпят! Да, кстати, а почему женщин нет совсем? Твоя работа? Милка при неотложных делах, и все остальные – ни-ни? Признавайся, о, несчастный!

– У женщин наших своя работа, – ответил Сеня серьезно. – Они в каббале занимаются очень важной задачей – распространением. Это мы – мужики – все в игры играем, забавы всякие себе выдумываем, каждый по своему сорту душ, а у женщин совсем иной сорт душ, отсюда и работа другая. Однако без них мы не справились бы с распространением нашей науки. Они очень много делают в этом направлении.

– Что же, у всех этих ребят жены тоже каббалой занимаются?

– В основном, да. Видишь ли, свыше нисходят два потока управления: на женщин и на мужчин. Каждый воспринимает Высшее управление в соответствии с величиной своего желания. Однако кто воспринимает – мужчина или женщина – имеет кардинальное отличие. Это сделано свыше, повторяю, чтобы каждый смог выполнить свое предназначение и дойти до собственного исправления. Другого выхода нет. В состоянии Конечного исправления, так называемом, Гмар Тикун, все одинаковы, – и мужчины и женщины. Разве должен человек упрекать Творца за то, что Он дал ему такую душу, а не другую?! Разве можем мы понять Его Замысел! Человек обязан исправить себя – и все.

– А, так, я присутствую на выездной, так сказать, сессии мужского состава каббалистической группы? – Засмеялся Максим. – Удостоился, значит? Предупреждать надо, я бы хоть мысли умные припас.

Сеня ничего не успел сказать ему в ответ, так как в этот самый момент у него в кармане зазвонил мобильник. Друг поспешил ответить на звонок, и Максим с удивлением заметил, как побледнело его лицо. Ему мгновенно передалась Сенина тревога. Хотя он не слышал слов, но почувствовал, как по его спине прокатилась струйка холодного пота.

– Максим, тебе надо немедленно ехать в Цфат, – сказал Сеня, стараясь выглядеть, как можно более спокойным.

– Да, что случилось-то? М-можешь т-ты мне ска-зать? – Прерывающимся голосом вскричал Максим, – Яша? Шимон?

– Шимон, – кротко ответил Сеня.

– Он жив?

– Пока да. Но поторопись. Ты можешь не успеть…, у нас Миша сегодня отвечает за транспорт. Он нас отвезет.

– Нет! Я один! Останься тут с ребятами, не стоит всех посвящать и портить людям настроение.

– Шимон, миленький, не умирай! Тебе нельзя умирать! – Повторял Максим уже в десятый раз одни и те же слова, стоя на коленях перед кроватью старца и крепко сжимая его бледную холодеющую руку. – Как же я буду без тебя!

– Он вас не слышит, – сказал врач, озабоченно следя за показаниями приборов.

– Слышит! – Воскликнул Максим, – он все слышит! Он душу мою слышит, у нас с ним душа одна! Он мне руку легонько сжал! Я почувствовал!

– Это исключено, вам показалось, просто судорожное движение, можете мне поверить, он еще без сознания, и я не гарантирую…

– Не смейте так говорить! Я вам гарантирую! Он выживет! Шимон, миленький, не уходи! Ты же сильный! Тебе нельзя умирать!

– Покиньте, пожалуйста, реанимационную палату, кто вас вообще сюда пустил? Вы его близкий родственник? – Строго сказал врач, – оставьте его в покое, нам необходимо срочно сделать больному повторное переливание крови.

– Возьмите мою! Какая у него группа?

– Что ж, можно сделать цитовые анализы, если они совпадут, и если вы настаиваете…, вы знаете свою группу крови?

– Вторая, резус положительный, – отчеканил Максим машинально, не сводя взгляда с бледного лица Шимона, в тайной надежде увидеть, что тот подаст ему какой-нибудь знак или откроет глаза.

– Хорошо, подождите пока в коридоре. Как только все будет готово, вас позовут, когда понадобитесь.

Максим вышел в больничный коридор и механически плюхнулся на свободное место стоящей близ палаты скамейки, даже не замечая, что на ней уже сидят трое. Он закрыл лицо руками и с отчаянием простонал:

– Господи, ведь просил же я его двери запирать! Ну, почему он меня не послушался!

Неожиданно он почувствовал нежное, успокаивающее прикосновение, кто-то тихонько гладил его по голове и шептал:

– Все будет хорошо, он будет жить, надо верить в лучшее.

Максим отнял руки от лица и увидел Мири. У него не хватило сил обрадоваться, и он едва слышно произнес:

– Это ты?

Борис был совершенно убит горем, и Яша рассказал Максиму, как все произошло.

– Дядя Максим, мы хотели сделать вам сюрприз. Мири вчера вечером приехала. Мы думали взять старца Шимона и нагрянуть прямо на ваш день рожденья. Нам дядя Семен объяснил, где вы будете шашлыки жарить. Дедушка пошел за старцем Шимоном, а мы с Мири в машине ждали. Вдруг он бежит и кричит, что его убили. У него прямо из груди здоровенный такой ножик торчал, а крови совсем почти не было. Так, пятно небольшое в форме алой розы. Бандиты услышали, что кто-то идет, испугались, окно разбили и выскочили, даже ножик не забрали. Их, наверное, уже поймали, там план-перехват был. Дедушка потом сказал, что старца Шимона это спасло, ну, что ножик в ране остался. И еще, у него на груди висел какой-то большой медальон, лезвие по нему соскользнуло и прошло в сантиметре от сердца, и органы эти, ну, жизненно-важные не задеты вроде. Я уверен, что старец Шимон выздоровеет. Не плачьте. Мири, скажи ему!

Мири ничего не сказала, а только молча отирала слезы, бегущие по лицу Максима, и он принимал ее заботу с молчаливой благодарностью.

– Ты как? – озабоченно спросила Мири, осторожно заглядывая к Максиму в палату, – голова не кружится?

– Есть немного, – улыбнулся он. – А ты жалей меня, жалей. Как Шимон?

– Состояние стабильно тяжелое, но врач нас обнадеживает. Говорит, организм здоровый, не изношенный, сердце, как у марафонца на пенсии. Будем ждать, когда очнется.

– Теперь ответь, почему ты меня бросила? И расскажи, как ты без меня плохо жила, – притворно грозным тоном заговорил Максим.

– Я не бросила, я думала…

– А кто тебе разрешил вообще думать? Твое дело заниматься распространением. Ясно? Думать теперь буду я.

– Ясно, ответила Мири тихо, я занимаюсь распространением…

Она взяла его руку и положила ладонью на свой уже заметно округлившийся живот.

– У нас будет ребенок, Макс, ты рад?

– Она еще спрашивает! У нас будет Таечка, как я бабке обещал. И Яшка. А там посмотрим…. Я вас больше ни на шаг не отпущу!

В палату решительно постучали, и не успел Максим ответить, как дверь широко распахнулась. На пороге стоял офицер полиции и консул Российского посольства. Третий человек был Максиму незнаком.

Консул подошел к его постели и, поздоровавшись за руку, давая всем своим видом понять, что прочно стоит на защите интересов русского гражданина, сказал:

– Это ваш адвокат. Его услуги будут оплачены за счет посольства.

– Спасибо, – ответил Максим удивленно, – разве я нуждаюсь в адвокате?

– Мне необходимо задать вам несколько вопросов, – сказал полицейский чин очень вежливо. – Ответьте, где вы находились сегодня с двенадцати до двух часов дня?

– Я был с друзьями на шашлыках…, у меня сегодня день рождения…. Это могут подтвердить, как минимум, человек двадцать.

– Хорошо, мы проверим эту информацию, – несколько разочарованно сказал офицер. – Тогда ответьте, как могли оказаться ваши отпечатки пальцев на орудии убийства?

– Я не знаю, чем было совершено покушение на старца Шимона, но догадываюсь, – ответил Максим со всей серьезностью. – Если мои догадки верны, то объяснить мои отпечатки очень просто.

– Вы не хотите поговорить с адвокатом, прежде чем ответить на этот вопрос, – с беспокойством спросил консул.

– В этом нет необходимости, я думаю, – произнес Максим твердо и совершенно откровенно рассказал историю кинжала.

– Почему вы сразу не отнесли свою находку в полицию, – продолжал нажимать на него чин, – хотели утаить, присвоить? Я вынужден вас арестовать. Если потерпевший очнется, когда очнется, – поправился он, – мы снимем с него показания, а до этих пор…

– Нельзя ли ограничиться менее суровой мерой пресечения? – Спросил консул, возвысив голос, – скажем, подпиской о невыезде? Я готов предоставить ему место в консульстве. Ручаться, так сказать.

В этот момент в руке полицейского зазвонил телефон, он извинился и вышел из палаты, а вернувшись, сказал:

– Бандиты задержаны, так сказать, с поличным. После вашего предыдущего заявления мы установили наблюдение за пещерой. Там их и взяли, когда они попытались вынести из нее три мешка.

– А что было в мешках? – Не удержавшись, полюбопытствовал Максим.

– В двух были свечи, а в третьем стручки рожкового дерева.

– Что же вы им инкриминируете? Не кражу же стручков! – Воскликнул возмущенно консул.

– Придется ждать, когда потерпевший будет в состоянии дать показания и их опознать. Если…

– А как же тот утопленник на Кинерете? – перебил его довольно бесцеремонно Максим, не желая слышать никаких «если». – Это ведь тоже их рук дело! Я не сомневаюсь!

– На его теле не было обнаружено никаких признаков насильственной смерти или следов борьбы. Решил человек искупаться, да и утонул. Дело закрыто в виду отсутствия состава преступления.

– Такие же бюрократы, как у нас, – сказал Максим консулу по-русски.

– А я не так уж давно «от вас», – смеясь, добавил офицер полиции тоже по-русски

Максим сидел у кровати Шимона и терпеливо ждал, когда тот проснется.

– Ты пиво любишь? – Неожиданно спросил старец, не открывая глаз.

– Да! Очень! – С воодушевлением воскликнул Максим, – особенно, темное.

– Я так и знал, – произнес Шимон обреченно. – Раньше терпеть не мог, а теперь тоже хочу. Зачем кровь дал? И в голове сплошная квантовая механика крутится…, кто тебя просил…

Максим от души рассмеялся, поняв, наконец, что старец шутит.

– Как ты себя чувствуешь?

– На сорок лет, а как же еще? Не знаю, что я теперь еще захочу, может, жену молодую…

– Шимон, как я рад, что тебе уже лучше, а раз шутить начал, значит, скоро совсем поправишься, и мы тебя домой заберем.

– Я как раз хотел тебя просить, поговори с врачом, пусть выпишет меня, не могу тут больше лежать, как головешка. Я дома скорее поправлюсь.

– Хорошо, я попробую, – нерешительно пообещал Максим, – только он может не согласиться, ведь неделя всего прошла.

– Целая неделя, – уточнил Шимон.

– Ладно, я Бориса подключу, он с врачом хорошо знаком, пусть договорится…. Слушай, а у меня новости – Мири вернулась, они с Яшей теперь у мня живут, еще…, мы с ней ждем ребенка! Я до сих пор не осознал…

– Это хорошо. Взрослеть тебе пора. Притчу, вот, тебе расскажу…

– Шимон, тебе пока нельзя много разговаривать, ты еще не окреп.

– Шел по улице мудрец в окружении учеников, а навстречу им грешница. – Не обращая внимания на предостережение Максима, начал старец. – Ученики с негодованием отвернулись, а праведник поклонился ей до земли. Когда она прошла, ученики спрашивают: «Учитель, как мог ты поклониться падшей женщине! Она продает свое тело!». Отвечает им мудрец: «Если бы вы так готовили свою душу ко встрече с Творцом, как она готовит свое тело ко встрече с возлюбленным, я бы вам тоже каждый день кланялся до земли». Иди теперь, я спать буду.

Во второй половине декабря Мири родила девочку. Максим не стал оригинальничать и поступил так, как поступает каждый мужчина в подобном случае. День выдался ветреный и, по местным меркам, холодный. Потому Сеня решил, что собраться надо в помещении группы, где был довольно большой обеденный зал.

– А это удобно? – Спросил Максим, – все же люди там каббалой занимаются…

– Странный ты человек, что у нас – молельный дом что ли? Заодно посмотришь, как здорово мы все организовали. Все равно ведь все наши будут, один ты со стороны, так сказать…

– Ты меня все в группу хочешь пристроить…, не готов я пока. Во-первых, у меня очень слабо развит инстинкт стада, а во-вторых, есть у меня уже Учитель. Правда, видимся мы редко, но мне вполне хватает.

– Чудак-человек! Никто тебя силой тащить не собирается. Выбор товарищей – это единственная возможность проявить свободу воли, как же я могу тебя ее лишить! Да, и вообще, в каббале не принято заниматься чужим исправлением, а только личным. Ари в Древе Жизни писал: «Нет ни одного дня похожего на другой, нет ни одного мгновения похожего на другое, нет ни одного человека похожего на другого человека. Поэтому человек может исправлять только ту часть общей души, которая принадлежит ему».

– Шимон по этому поводу говорит так: «И исправит гальван то, что не исправит ладан». Так что я уже знаю, что в нашем мире можно купить за деньги, что угодно, кроме экрана. Я понимаю, что ты хочешь предоставить мне возможность исправить таким образом самого себя, и страшно благодарен тебе за это. Честное слово, брателла!

Сеня посмотрел на друга очень внимательно и с некоторым удивлением, но только сказал:

– А ты – большой молодец! И все же, давай у нас.

– Хорошо, хорошо, не нуди, пожалуйста. В группе, так в группе. Я поехал закупаться.

Застолье удалось на славу. Обстановка была простой, веселой и очень сердечной. Все ощущали подъем. В какой-то момент Сеня подсел к охмелевшему от спиртного и радости общения виновнику торжества и сказал:

– Видишь, как хорошо получилось. Нравятся тебе ребята?

– Я, вот, о чем думаю. – Отозвался Максим, словно не слыша вопроса друга. – Смотри, мы все – словно одно целое, но скажи мне, чего нам не хватает, чтобы прямо сейчас, в это мгновение, пробить барьер и перейти в Высшее измерение? Критической массы? Единения? Веры в такую возможность? Как вообще, по-твоему, происходит прорыв в духовное?

– Ну, уж, во всяком случае, не в сопровождении грома и молнии! – Засмеялся Сеня. – Учитель рассказывал, что однажды они с Рабашем сидели за таким же столом. И он задал своему Учителю почти такой же вопрос.

– Интересно, что Рабаш ему ответил?

– Рабаш сказал: «На самом деле, недостает лишь атаки».

– Что он имел в виду? – Удивился Максим, вспомнив свой давний сон, где Шимон хотел сказать ему тоже самое.

– Он имел в виду, что духовное зарабатывают, его удостаиваются, ловят, берут приступом, штурмуют!

– Все равно, я не очень понимаю, как можно реально этого достичь?

– Учитель объяснял, что атаку можно изобразить по-разному. Словно ты – точка в сердце и штурмуешь свою внешнюю часть, нападаешь на свое злое начало. Или атакуешь себя изнутри, аннулируешь, сокращаешь в себе все, соединяясь лишь с тем, что остается, с той точкой, где ты объединен со всеми. Способов много, главное обрести состояние «как один человек с единым сердцем».

Любой человек способен отдавать, но, как правило, эгоистически, ожидая чего-то взамен. Исправление же достигается изменением намерения.

Только если Творец становится вознаграждением, я стану отдавать совершенно бескорыстно. Я меняю весь мир на связь с Ним. Приходящий при этом Высший свет изменяет мои свойства в подобии Творцу. Я становлюсь совершенным, как Он.

– То есть, получается, что я сокращаю до нуля все, кроме внимания к Творцу? – Переспросил Максим, – но я на это не способен!

– А ты представь, что у тебя есть ребенок, и ты озабочен лишь мыслью о нем. Это и называется атакой, направленной против всех расчетов. Тогда ты выйдешь из «пузыря» и устремишься к Творцу.

– Легко сказать…, но как соединить противоположности в работе на Творца?

– Нападай на себя, но и атакуй Творца! Предъявляй Ему требование. Прояви «дерзость к небесам»! Ведь это и есть: «Победили Меня сыновья Мои»!

– А как же Заповедь Любви?

– Но ты же штурмуешь именно те свойства, которые ей противостоят! Идешь на приступ Творца, чтобы Он помог тебе полюбить Его. Требуешь исправления. Ведь Любовь проявляется на основе противоположностей. Играй в это состояние, но непременно объединившись с товарищами. Главное аннулировать ту «разношерстную толпу», что есть в тебе. Расчет один: как достичь отдачи Творцу. Это и есть твой «ребенок». Вот, если бы каждый из нас сейчас…

– Да, такие мгновения, как сейчас, коротки, мимолетны, старец говорил мне, что человеку невозможно долго удерживать ощущение «как один человек с единым сердцем»! Но я говорю об общем большом усилии, многие составляющие которого, может быть, даже не зависят от человека! Понимаешь, что я хочу сказать?

– Я тебя понимаю! Сказано: «Обратитесь ко Мне, и Я воздам!». Творец дает в долг, а мы, затем, возвращаем Ему по крупицам. Необходимо только захотеть совершить одно большое усилие, человек просто не способен вечно быть хорошим. Ах, если бы мы могли, хоть на краткое мгновение навалиться и преодолеть, соединившись в единый блок!

– Сколько раз я пытал Шимона, но он отвечал мне всегда одно и то же: «Избавление приходит от Творца в мгновение ока. Жди каждый миг – и оно придет». Я не рассказывал тебе, но тогда, в пещере, еще в первый раз я пережил нечто удивительное! Это ощущение невозможно описать словами! Я в тот момент думал по наивности, что это только начало, а дальше начнутся сплошные чудеса! Однако с тех пор я не пережил ни одного озарения. Старец сказал мне, что все это именно так и происходит. Ладно, приду как-нибудь к вам на урок. Пустите мэтра послушать?

– Конечно! – Возликовал Сеня, – ты не пожалеешь!

В три часа Максим вошел в класс. Он увидел Сеню, сидящего лицом к аудитории.

– Сейчас, ребята, сказал он. Я настраиваюсь.

Наконец, он начал читать:

«В течение дня мы должны заботиться о том, чтобы подойти к обучению с правильным намерением, то есть, быть единой группой. Молитва будет услышана только в том случае, если она тождественна с Творцом по закону соответствия свойств. Общий и единственный закон, работающий в действительности – это закон единства. Если мы пребываем в заблуждении, что не все едино, то мы должны от этого заблуждения избавиться, постараться объединиться между собой, и таким образом попытаться вернуться к той самой истинной действительности. В ней самой находятся сила и свет, помогающие в нее вернуться. Это означает, что если я хочу получить ответ на свою молитву, то я должен знать к кому обращаться – к Отдающему, знать, что Он хочет от меня, чтобы я был в слиянии с Ним, то есть, тоже стал отдающим. С чем я могу обратиться к Нему? Только с просьбой стать отдающим, как Он. Откуда мне взять такую просьбу, такое желание? Я должен понять, что во мне самом никогда не пробудится и не установится такая просьба, а только лишь с помощью группы. Поэтому до учебы я должен быть постоянно «растворен» внутри группы вместе со всем тем, что я учил и читал в статьях; всей своей жизнью я должен быть в них, потому что конечная цель – это объединиться с ними до такой степени, чтобы не было различия между нашими душами.

Что такое душа? Это желания отдавать, которые должны внутри нас объединиться до такой степени, что в них, в этих желаниях раскроется Творец. Могу ли я убежать от этого? Нет! Это то кли, в котором раскроется Творец, духовный мир. Наша проблема в том, что мы смотрим на это кли, как на лица, которые я сейчас перед собой вижу, а они отталкивают меня, так же как и их характеры. Характер, так же как и лица, относятся к животному, а я должен быть присоединен к их точкам в сердце, еще не прояснившихся для меня; это наверняка решимот из того кли Адам Ришон, которое я должен для себя восстановить. Я не должен смотреть на внешнюю форму и внешний характер, а только лишь на эти точки. Если я соберу их, присоединюсь к ним, то это будет означать, что я приобрел свое духовное кли. В действительности нет ничего, кроме этого разбившегося на части кли, и сейчас я должен его восстановить, сделать цельным.

Все зависит от веры выше знания, то есть, мы все время должны предпочитать величие отдачи получению. Это стремление мы можем получить только от группы. Сам по себе человек не в состоянии выстроить эту линию и организовать такую оценку, когда отдача становится важнее получения. Это возможно только с помощью группы, но даже и в самой группе этого еще нет. Однако если группа пытается, как дети, играть в это, заниматься отдачей, то в ней появляется подсветка, исходящая из модели Адам Ришон. На самом деле в группе существует эта модель, она лишь скрыта. Когда человек получает впечатления от товарищей, к нему вдруг приходит настоящее желание отдавать. Он начинает ценить отдачу, и тогда именно это он начинает просить во время учебы, потому что, получив от группы впечатление о величии цели, он вместе с этим получает чувство своего собственного бессилия на этом пути, и отсутствие возможности самостоятельно к этому прийти».

Сеня умолк, и на экране большого компьютера появилось лицо человека. Он поздоровался с аудиторией, и Максим тотчас узнал его голос. Он уже слышал его в пещере. Начался урок.

Время начать Исправление

Мы живем в особое время, обязывающее нас начать исправление. Каждый человек должен совершить свое собственное исправление, и затем, осуществится общая коррекция мира. Как объясняет нам Бааль Сулам, мы находимся в конце 6000-летнего процесса духовного развития мира, который начался еще с Адама Ришон. Хотя до него тоже существовали люди, но мы говорим о духовном развитии, обязанном завершиться в конце 6000-летнего периода. Мы живем в 5766 году (что соответствует 2006 г.).

Поэтому сейчас нам просто необходимо совершать эти исправления. Для того чтобы подтолкнуть нас к ним, нам помогают свыше. В чем выражается эта помощь? В том, что перед нами раскрывают наш эгоизм всеми возможными способами, в том числе, и не способностью справиться с разного рода проблемами: политическими, экономическими, психологическими, воспитательными, личными – мало ли с какими еще. Мы во всех областях находимся в тотальном кризисе – в науке, в общественной и семейной жизни.

Одним из сильнейших мотивов, побуждающих нас к исправлению, является отсутствие любви. В сущности, именно поиск этого чувства внутри себя подсознательно продвигает все человечество вперед, потому что, в конечном итоге, наша общая цель определена как вечная любовь.

Ступени претворения любви

Все ступени, над которыми мы возвышаемся, по которым поднимаемся, исправляем себя, приближаемся к духовному идеалу, являются ступенями претворения любви. Это не такая простая вещь, как нам может показаться, и далеко не ничтожная. Наоборот, отсюда мы видим, что любовь не присутствует в нашем мире, не находится на нашем уровне, и для того, чтобы, действительно, достичь любви, мы должны подняться из нашего мира в мир Ацилут.

Когда человек начинает ощущать, что не способен наполнить себя, не может получить никакого наслаждения в этом мире, то начинает думать о корне своей жизни, и вообще о том, что произойдет с ним в дальнейшем. Постепенно он достигает состояния, когда решает, что обязан исправить себя, возвыситься над собственной природой, и тогда находит подходящее общество, некую группу людей, с соответствующими взглядами и убеждениями.

Каким образом во мне может возникнуть желание просить Творца о раскрытии, о возможности ощутить свою зависимость от Него, стремление оторваться от своего мира и быть полностью в Нем? Где я возьму такое желание? Оно не присутствует во мне. Я могу получить его только в группе, благодаря своим товарищам. Так мы устроены.

Я могу проникнуться любознательностью ученых, если нахожусь в их среде. Попадая в среду вегетарианцев, я перенимаю их предпочтения в пище.

Однако в духовном мире подобный способ не действует. Я не могу, просто пребывая в кругу людей, которые стремятся к духовному постижению, получить от них подобное альтруистическое желание. Для этого я должен отдать им себя, каким-то образом действовать ради них, помогать им, работать вместе с ними, чем-то жертвовать. В той мере, в какой я им отдаю, то есть, совершаю некоторые земные, неэгоистические вроде бы поступки, я могу от них узнать об альтруизме. Никак иначе это не произойдет. Духовные устремления я могу получить лишь от своих товарищей.

Только выйдя из своего эгоистического кли, человек может почувствовать Духовный мир.

Поэтому написано: «Возлюби ближнего как самого себя». Это не означает, что мы должны любить кого-то ради самой любви, как это нам кажется, что само по себе никого не привлекает. Напротив, это условие дает возможность подняться над своей природой. Это – пароль, договор о нашем возвышении над ней. Тут совершенно необходима помощь еще нескольких людей, и потому человеку нужна группа.

Это единственная сфера, где возможно проявление свободы воли. Вопрос только в том, каким образом человек «пожелает» войти в то или иное сообщество. Желание изменить себя тоже дается свыше, но возможность измениться в соответствии с таким желанием – это уже во власти человека.

К примеру, перед вами сейчас стоит проблема выбора: начать изучать Каббалу или, допустим, театральное искусство. Эти две возможности даются вам свыше, далее вы делаете выбор, и отдаете предпочтение Каббале. Это ваше желание или не ваше? Нет не ваше, оно тоже посылается свыше. До тех пор, пока вы не входите в класс и не начинаете заниматься, все продиктовано свыше.

Однако, уже находясь внутри ситуации, у вас есть возможность со своей стороны приложить собственные дополнительные усилия, которые не имеют отношения к выбору между одним направлением и другим.

Когда человек отдал чему-то предпочтение, когда свыше его выбрали из «стаи», предъявив то, что ему совершенно точно необходимо, вот тогда он может приложить в данном направлении максимум стараний, усердия, чтобы быстрее продвигаться. В этом заключается свобода воли человека.

Поэтому развитие точки в сердце осуществляется очень точно и происходит только под управлением свыше. В этом, определенно, нет ничего от нашего желания или стремления. Точка в сердце может проявиться у любого человека в мире, и это от него не зависит. Однако когда после этого его направляют туда, где он может научиться, как ее развить, у него есть свобода воли, состоящая в том, чтобы укрепиться в учебе, быстрее продвинуться в ней, но не более.

Каббала предназначена только для тех людей, у кого желание к духовному продвижению уже сформировано.

Проблема в том, что изначально желание к духовному развитию очень маленькое, его надо развить, взрастить, и затем, направить к определенной цели.

Внутри себя человек не способен это почувствовать, он не может быть кли. Человек, сам по себе, является только точкой, решающей, что желает вступить в контакт с остальными душами, и лишь на основании связи между нами строится кли, где мы ощущаем духовный мир.

Говорят, что люди, перенесшие клиническую смерть, видят Высший свет и в тот же миг чувствуют возвышение, у них возникает понимание, что такое вечность.

Группа может помочь человеку воспринять духовное ощущение. Известно, что Моисей, получив Тору, также начал собиратьединомышленников. То же самое делал рабби Актива. Рабби Шимон со своей известной группой из десяти учеников написали Книгу Зоар. Так поступали все каббалисты. У человека, желающего постичь Высший мир, нет другой возможности, он обязан развивать любовь, то есть, кли для восприятия света Бесконечности – в единении с другими людьми.

Как мы, не находясь в ощущениях Высшего мира, можем определить, что значит, духовная связь?

Свет, получаемый нами во время учебы, исправляет нас, и затем, мы проходим по ступеням, называемым «вознаграждение и наказание».

Существование, которое невозможно вообразить

Каббалисты сообщают нам только о том, каким образом исправиться и достичь мира Бесконечности, откуда мы низошли. Они рассказывают о создании кли, творения, и это состояние называется Первым.

Творение нисходит из мира Бесконечности до нашего мира, а потом поднимается снова на прежний уровень. Это полное исправление называется Третьим состоянием.

В нашем мире мы пребываем во Втором состоянии и занимаемся только изучением, исследованием и исправлением в себе того, что получили в Первом. Для чего это делается, мы не знаем. Каббалисты об этом умалчивают, они только намекают, что есть совершенно другие уровни существования. Они разделяют их на тысячелетия.

На этапах исправления имеются первое, второе, третье, четвертое, пятое, шестое тысячелетия. Седьмым – называется выход на следующий уровень, в состояние, именуемое суббота, седьмой день творения.

Далее следуют еще восьмое тысячелетие, девятое и десятое – когда человек уже полностью поднимается над творением, то есть, совершенно включается в свойства Творца, становится абсолютно подобным Ему.

О том, что происходит после этого, вообще нигде не упоминается. Однако нам все же дают понять, что на этом наше развитие не останавливаются, а выходит на такие ступени, существование на которых мы не можем передать словами. Мы не в состоянии представить себе подобный духовный уровень, у нас есть только отдельные намеки, передаваемые с помощью языка нашего мира. Мы создаем себе некие образы, думая, что это духовное существование.

Начиная даже с первого тысячелетия, мы не в состоянии себе вообразить, что представляют собой ощущения и образ внутренней жизни, когда человек – уже не просто человек, не говоря уже о восьмом, девятом, десятом уровнях, где существование подобно первым трем сфирот: Кетер, Хохма, Бина, являющихся как бы полным выражением Творца относительно творений. На этих ступенях творение полностью уподобляется Творцу.

Каждая форма существования может ощущать только себя и то, что располагается ниже нее по уровню, но не в состоянии постичь высшую, более развитую форму. Человек постигает неживой, растительный, животный уровни и свой человеческий. Однако никто не постигает более высокую, относительно себя, ступень. Исходя из этого, можно сделать вывод: если есть еще какой-то вид существования, более высокий, чем человеческий, находящийся на более развитой ступени, то мы не сможем его ощущать. Однако это не так, его можно ощутить! Каким образом?

Есть люди, которые его воспринимают. Они говорят, что, в принципе, человек является комбинацией двух видов, двух уровней существования. По строению тела он схож с животным настолько, что мы можем пересаживать ему различные органы от последнего (сердце свиньи, например, очень близко по строению к человеческому).

Однако в нас существует зачаток более высокого уровня, который называется душой, которая принадлежит к уровню Творца. Каждый высший уровень относительно низшего называется Творцом, потому что порождает его.

Поднимаясь над ступенями вознаграждения и наказания, человек начинает исправлять свое кли на абсолютную любовь. Он уже возвышается над состояниями означающими: я отношусь к Творцу хорошо или плохо в зависимости оттого, что испытываю от Него – добро или зло.

За этими пределами существует ступень любви, на которой мне не важно, как воздействует на меня Творец. Я ощущаю любовь к Нему, поднявшись в своем исправлении на такой уровень, где вообще не чувствую, что от Него исходят негативные влияния. Я уже исправлен в своем кли и потому ощущаю только исходящее от Него добро.

В этом случае у меня возникает проблема: люблю ли я Творца за получаемые от Него наслаждения, или вследствие наличия между нами другой связи – в мере подобия свойств, в мере вечности, совершенства и истины?

Таким способом человек проверяет себя относительно своего прошлого. После этого он делает вывод из всех своих жизненных кругооборотов, что Творец никогда и не причинял ему зла, несмотря на все страшные события, пережитые им в предыдущих воплощениях. Именно над этими ужасными ощущениями, перенесенными им когда-то, и раскрывается любовь – за то, что было в прошлом, имеет место в настоящем и также произойдет в будущем.

Какой ступени человек должен достичь, чтобы ему не нужно было перевоплощаться?

Мы нисходим в наш мир с определенной целью, и если она достигнута, то у нас нет надобности, возвращаться сюда вновь. Этот мир не наилучший из всех, и, как учит Каббала, является самой низшей духовной ступенью. Мы на себе испытываем, насколько тяжела жизнь, и никто из нас не заинтересован в том, чтобы снова перевоплощаться. Возможно, пока мы хотим именно этого, поскольку не способны себе представить, что будет после животной смерти; для нас она – трагедия, нечто ужасное. Радуемся мы именно тому, что человек рождается здесь, на земле.

Вопрос в том, правильно ли такое восприятие – это, во-первых? Во-вторых, какова наша возможность самостоятельно регулировать количество кругооборотов и определять их вид?

В книге Ари «Врата перевоплощений» даны описания различных состояний, которые должна пройти душа, неоднократно нисходя в этот мир, прежде чем окончательно выполнит свое предназначение.

Есть единая душа, созданная Творцом – общее кли, творение, и, кроме него, Им не создано больше ничего. Существует система миров, через которую передается воздействие Творца и таким образом достигает души, творения, именуемого Адам Ришон (Первый человек).

Затем, как мы уже неоднократно говорили выше, эта душа разделяется на 600.000 частей, которые, впоследствии, претерпевают многочисленные, еще более мелкие разбиения. Каждая из частиц получает, в дальнейшем, материальное одеяние, так называемое, животное тело.

Все что присутствует в нем, это стремление к наслаждениям: желание животных удовольствий, денег, почестей, знаний. Если же внутри тела просыпается точка, желающая почувствовать Высший духовный свет, то это и есть один из осколков души Адама.

Наше физическое тело не является «творением». Это, повторяю, просто материальное одеяние на пробудившуюся точку.

Состояние, когда Адама Ришон был наполнен светом, называется Ган Эден.

После определенного действия – «Прегрешения Древа Познания», которое претерпела общая душа – единый свет, который был у Адама Ришон в одном теле, в одном кли, Высший свет, полученный им в Ган Эден весь одномоментно, также разделился, и теперь существует множество малых частей души с небольшой порцией света в каждой.

Причина разделения общего света, наполнявшего некогда душу Адама, на маленькие порции состоит в следующем: после того, как вследствие прегрешения смешались Добро и Зло, система клипот (темных, эгоистических сил) значительно распространилась, получив возможность присасываться к свету.

В целях защиты общий свет разделился на столь незначительные порции, что клипот не могут уцепиться за них.

Таким образом, мало того, что тело-творение разделилось на множество частей, с очень незначительным количеством света в каждой, проблема еще и в том, что эти части упали на ступень, где находятся силы, тормозящие их обратный подъем. Они оказались на уровне, откуда затруднено продвижение вверх, последующее соединение в общее кли и получение вновь всего того огромного света, что наполнял их на ступени, называемой «Райским садом».

Эти силы, осуществляющие препятствия к возвышению, называются темными силами, всегда и везде существуют разного рода силы, препятствующие духовному развитию.

Таким образом, после разделения общей души последовал еще один этап – исправление. Он заключается в следующем: все количество осколков спустилось еще ниже, тем самым, еще больше отдалившись от святости, от Творца. Они исторгли еще больше света, вследствие чего образовалось, возможно, шестьдесят миллиардов мельчайших частиц, в каждой из которых задержались лишь крохотные искры.

Это сделано потому, что, чем меньше света содержится в осколке, не имеющем экрана, кли, тем сложнее «клипе» уцепиться за него, «присосаться к святости», которая все-таки остается там, в мере задержавшегося света. Иначе говоря, чем меньше света остается в человеке, тем менее он тянется к всевозможным вещам, не относящимся к святости.

Об этом говорится: «Свет семи дней сотворения мира» – то есть, свет, предшествовавший творению, разделился на мельчайшие порции, чтобы клипот в виду ничтожного его количества не могли питаться от него.

По этому поводу существует притча о Царе, который хотел переслать сыну в заморскую страну большое количество золотых монет, но не было ни одного посланника, которому можно было бы довериться, ибо все его подданные были склонны к воровству.

Каждый из нас находится под властью животных, эгоистических материальных желаний, в так называемом, «египетском порабощении», и помимо этих желаний, мы не способны думать ни о чем. Что же делать? Каким образом выявить в себе точку в сердце, которая и является зарождающимся желанием к духовному возвышению? Как увеличить ее до такой степени, чтобы она заговорила в нас громче всех остальных желаний, стала превалирующей?

Известно, что у любого из нас существует некий предел способности работать с намерением получать и намерением отдавать, даже, на животном уровне. Всякому человеку, в той или иной мере, присуще чувство собственного достоинства, чести, справедливости, честности, есть соответствующие моральные устои, правила, которым он следует. Хотя понятия эти не подлинные и относятся к животному уровню, их можно использовать в качестве примера.

То же самое можно сказать не только о желании насладиться деньгами, но и о стремлении к почестям, и о любом другом животном пристрастии, допустим, таком, как тяга к противоположному полу, еде и тому подобным удовольствиям. Во всем, что может доставить человеку наслаждение, есть некая граница, определяющая его величину. От получения определенного количества удовольствия я еще могу себя удержать, однако наслаждение, превышающее этот предел, захлестывает меня, и тогда я теряю самообладание, не владея собой.

Таким образом, сверху нас помещают в такие условия, когда, имея возможность работать над собой, мы способны преодолеть самих себя и предпочесть духовное развитие материальным животным наслаждениям.

Никто не имеет права заявлять, что, находясь в абсолютном эгоизме, он не в состоянии спастись от «клипот» этого мира. В каждом из нас есть собственные силы, для того, чтобы привести себя в такое состояние, когда духовное развитие становится важнее материального.

Все зависит от самого человека: насколько он использует личные усилия, возможность прийти в группу, которая повлияет на него, увеличивая желание к духовному продвижению, однако никто не может предъявлять претензии к Творцу, мол: «Я не мог, не имел сил, таким Ты меня создал...».

Поэтому в нашем мире существует множество душ, каждая душа выполняет свою часть общей работы. Затем, все они соединяются в одну душу и вновь получают весь тот большой свет, что изначально наполнял ее в раю.

Таким же образом, с помощью многих душ, в течение длительного времени разбиением Высшего света на ничтожно маленькие порции можно очистить искры света, упавшие во власть «клипот» по причине, упомянутой выше.

Творец не только разделил душу Адама и работу по ее исправлению на части, но и организовал сам процесс так, чтобы человек, в которого помещена часть общей души, постепенно, шаг за шагом преодолевал свои эгоистические желания.

Это означает, что вся работа по исправлению души проделывается не за один кругооборот, мы должны многократно спускаясь в этот мир, чтобы достичь цели. Таким образом, в каждом воплощении мы проделываем лишь какую-то небольшую ее часть, после чего все кругообороты соединяются вместе.

Итогом этого процесса является следующее: та часть души, которая прошла необходимые для ее исправления перевоплощения, перенесла все предназначенное ей богатство из «клипот» в святость. Затем, каждая из исправленных частей общей души соединяется с остальными, также осуществившими свое предназначение, и они объединяются в одну большую душу, наполненную Высшим светом.

Таким образом, есть очень много душ в одной шеренге, которые в каждом поколении вновь и вновь нисходят в этот мир. Здесь жизнь за жизнью они выполняют возложенную на них задачу: постепенно, понемногу, с каждым кругооборотом приблизиться к духовному предназначению, уподобиться Творцу, слиться с Ним, сравнявшись по свойствам.

Такие нисхождения, повторяются до того момента, когда все души вместе, почти одновременно, с небольшой разницей, «единым строем» дойдут до Конца Исправления. Когда каждый завершит свое личное исправление, все, находясь в состоянии «Гмар Тикун», вновь объединяться в одну общую душу, наполненную, так называемым, райским светом.

Мы работаем над тем, чтобы это Исправление пришло по-хорошему: в раскрытии потоков света, а не тьмы в нашем мире. Древние каббалисты пророчествовали о битве "Гога и Магога". Бааль Сулам пишет о возможности третьей и четвертой атомной и водородной мировых войн. Действительно, есть, казалось бы, чего опасаться. Он говорит, что после всех этих сражений останется очень малое количество людей, которые начнут работу по исправлению и приведут все человечество к тому, что общее тело всех душ, то есть, вся эта система, вернется к исправной деятельности.

Мы очень надеемся, что сдвинем с мертвой точки и запустим весь этот процесс с помощью Высшего света, Высшей силы. Мы будем тянуться к благу, и нам не понадобиться избегать зла. Если мы продвинемся вперед к хорошему, светлому, совершенному, вечному состоянию, тогда все ощутят добро, человечеству не надо будет вести никаких войн, а нациям конфликтовать друг с другом.

Любовь к будущему означает, что человек идет, продвигается и достигает своего собственного Окончательного Исправления, что он восходит на ступень личной абсолютной любви. Окончательным Исправлением называется постижение любви.

Прошло полгода. Максим теперь все реже виделся со старцем, но очень скучал по нему. Как-то, выкроив денек, он отправился в Цфат, и застал Шимона, буквально, у дверей дома.

– Иду менять свечи, – сообщил он.

Максим увязался за ним в пещеру, где не был ни разу с момента их заточения.

– Пойдем, – согласился Шимон, – ты ведь все равно потащишься…. Разве отвяжешься от тебя. В группу ходишь?

– Хожу, – ответил Максим без энтузиазма. – Не очень-то я там прижился пока что…, все еще чувствую себя чужим….

– Это от тебя зависит, думаешь, тащить тебя силой будут? Плохо работаешь, значит. Не служишь никому.

– Дело не только в этом…, – промямлил Максим, – не понимаю я многого, или инструктор наш объясняет плохо. Как теория начинается, у меня глаза слипаются. Я ведь когда-то ядерную физику с полпинка понимал! А тут – отключаюсь напрочь! Ребенок дома, им надо заниматься. Мири, конечно, с Яшей стараются меня от всего освободить, да я сам хочу, так интересно наблюдать за ее развитием, это ведь мой первенец…. Мири – хорошая жена. Я удивляюсь, как ее на все хватает? Записочки мне по утрам оставляет на столе с пожеланиями успеха, хорошего дня, наставляет на учебу. Это очень трогательно, настраивает как-то…. Мне с ней хорошо. Мне с собой плохо! Одним словом, оказался я бездарь и троечник, Шимон, а хуже троечника ничего быть не может – ни в науке, ни в каббале, ни в жизни…

– Ладно, приезжай кое-когда, буду тебе объяснять, – вздохнул старец, – не бросать же единокровного брата, только не надейся, что стану «подслащать» тебе горечь твоих ощущений, сам же потом радоваться этому будешь.

Когда они дошли до пещеры, Максим со вздохом сказал:

– Знаешь, я здесь пережил когда-то такое мощное озарение! Мне на миг показалось, что я все понимаю! А дальше буду еще больше понимать, что это – только начало. Ты можешь сделать со мной что-нибудь, чтобы оно хотя бы повторилось? Я бы многое отдал за это! А, Шимон?

– В каббале «нельзя» означает «невозможно». Я не волшебник, это было твое озарение. Все так и происходит. Жди. Учись. Купи у группы их ощущение величия Творца. Других рецептов нет.

– Я бы хотел себя проверить…, ну, есть у меня уже экран или еще нет…

– Это, как же?

– Можно я загляну в те мешки? Помнишь? Их ведь бандюги не унесли…, они, должно быть, до сих пор там лежат…. Правда, я не понимаю, как тебе удалось обвести их вокруг пальца?

– Никак. Говорил же, склад у меня там. Много мешков было, все похожи, они и перепутали. Торопились очень. Схватили первые, что под руку попались. Не было у них времени проверить содержимое.

– Так, там не все мешки с этими… «игрушками»?

– Нет, конечно, я ведь сказал тебе, что у меня там склад, не поверил, что ли? Свечи храню про запас, плоды рожкового дерева. Мало ли, что случится, может, вдруг понадобиться.

– Понятно, – протянул Максим разочарованно, – а я-то думал, что в них сплошные сакральные предметы…

– А чего ты вообще мечтаешь там обнаружить?

– Ну, ковчег завета, например, или посох Моисея. Да, мало ли чего тамплиеры из Первого Храма похитили…, и не только оттуда…

– Доживу ли я до тех времен, когда ты повзрослеешь и перестанешь верить в сказки, – вздохнул старец. – Учись, говорю тебе, преодолевай ступени познания, хватит интересоваться чепухой! Ладно, посмотри, а то сидит в тебе это желание, как заноза. Избавься уже от него…

Лифт давно починили. Старец поднял Максима под купол пещеры, и указал ему на стоящие в стороне от других мешки, которые, действительно, мало, чем отличались от прочих.

Максим схватил один из мешков, и начал торопливо развязывать узел дрожащими от волнения руками.

Наконец, справившись, он заглянул внутрь, и лицо его вытянулось от изумления.

Сияющим окутанный венцом,

Бог восседал на пламенном Престоле.

Позволь склониться пред Твоим Лицом,

Себя предать Твоей священной Воле!

Бессильны описать Тебя слова,

Их нет, иль я не обладаю ими –

Пылающая светом Меркава

И Тот на ней, чье запредельно Имя!

Создатель, Бог, Эйн-Соф или Творец –

Ты в наивысшей сокровенной славе

Рождаешь все, Ты – подлинный Отец,

Хоть Имени назвать уста не в праве.

За шагом шаг пройду когда-нибудь

И я, ведущий ввысь, тернистый Путь

– Вот, и контракт мой заканчивается, – сказал Максим, – не знаю даже – радоваться мне по этому поводу или грустить? Кажется, что я всю жизнь здесь прожил…, а всего-то около трех лет прошло…, но впечатление такое, словно вчера приехал.

– Что ты решил? Вернешься на прежнее место? Или будешь в столице что-то искать? – спросил Сеня с легкой грустью.

– Возвращаться мне некуда, видимо, буду искать…, только не обязательно в столице, надо по сайтам пошарить, спрос посмотреть на нашего брата, закинуть свое резюме.

– А что Мири говорит, хочет она в Россию перебираться?

– Поедет со мной, разумеется, разве может быть иначе?

– Ты уверен? – как-то странно, с особым нажимом задал вопрос Сеня.

– Ну, побузила немножко, – признался Максим, не придав большого значения словам друга, – с Яковом, вот, еще проблема…, отец требует, чтобы он ехал к нему в Штаты. Мальчику уже шестнадцать. Надо думать об образовании. Да, и официально закон на стороне Марика. Я же его не усыновлял, когда мы поженились, отец был против. Мири плачет чуть не каждую ночь, я понимаю, она к нему привязана, с самого детства растила его…, а что поделаешь? А если мы в Москву переберемся, то и вовсе не велики шансы – скоро с ним увидеться.

– Главное, занятия не бросай…, в Москве у нас замечательная группа. Ты ведь многих уже знаешь, столько раз встречались…

– Да, знаю, там у них хороший паренек руководителем, пересекались мы несколько раз. Он часто сюда приезжает, мама, кажется, у него тут…, – согласился Максим, и продолжил без энтузиазма, – хотя успехи мои невелики. Хвастаться нечем, не слишком-то я для них ценное приобретение. До раскрытия мне, дальше, чем пешком до Луны. Только теорию до некоторой степени и постиг, кое-как усвоил взаимодействие АХАПа низшего с Гальгальтой Высшего а что толку? И то, когда мне Шимон все разжевал.

– Представил бы этот процесс, как коитус, и все дела, – рассмеялся Сеня. – Твоя беда в том, что ты слишком торопишься! Люди первый год занятий даже теорию понять не могут, а тебе подавай все и сразу. Каббала – особая наука, она требует терпения, упорства. Это – постижение, следствием которого является обретение шестого органа чувств – экрана! Момент прохождения через махсом, своего рода «шлагбаум», и есть точка перехода в Высший мир. Это называется духовным рождением, а далее следует подъем по ступеням духовной лестницы.

– Ну, да, ты еще мне напомни, что я обязан дойти до наивысшего уровня постижения всего Мироздания, находясь в физическом теле!

– Да, обязан, таким образом ты «закорачиваешь» через себя все уровни – от максимально земного до максимально духовного. Только достигнув наивысшей ступени, ты будешь считаться Человеком, выполнившим свое предназначение.

– А нельзя ли как-то ускорить этот процесс?

– Весьма значительно! Особенно сейчас процесс постижения ускоряется. Ведь Человеком считается мера подобия Творцу. Если ты уподобил Ему десять процентов своих желаний, то на эти десять процентов можешь считать себя Адамом, действительно, частичкой общей души. И потом, сам процесс обучения тоже ведь происходит в соответствии с типом твоей души. Скажи, куда ты так гонишь? Все у тебя получится, дай только срок. Главное – понять важность своего приложения к определенному делу.

– Это что значит?

– Чем более низкими, материальными из своих свойств и возможностей человек в этом мире в состоянии продолжить каббалистические действия, тем эффективнее его духовная работа.

– У меня такое ощущение, что с инструктором нашей группы отношения не складываются, вязкий он какой-то, медлительный, темпорально мы с ним не совпадаем. Вот, ты – другое дело! Или Шимон, Учитель наш, опять же, вас я отлично понимаю, а адвокат этот – преподаватель доморощенный – не по мне как-то…, мямлит что-то, словно про себя…, все как-то не внятно, не убедительно, бу-бу-бу, бу-бу-бу…

– Вполне естественно – обвинять инструктора в своих негативных ощущениях…. Это как раз свидетельствует о твоем продвижении. Не знаю, кто вообще с тобой совпадет темпорально!

– Да, я понимаю. Мне еще в школе говорили, что со мной хорошо…, – Максим осекся, увидев наблюдающего за ними Яшу, – не при детях будет сказано, хорошо навоз есть: я слишком спешу, и остальным почти ничего не достается. Мне сейчас кажется, что бабка-покойница, и то лучше меня каббалу понимала.

– Разумеется! – воскликнул Сеня, – она же была актриса, все переживала чувственно, наша Таисия Петровна просто играла очередную роль. А ты все умом норовишь охватить от края до края. В каббале так не бывает. И чего ты разнылся, собственно! А я еще ему потворствую! Тебе целых полгода до отъезда, слезай, давай, с чемоданов. Старца-то своего, давно видел?

– Давно…, не сыпь мне соль на сахар. Сам знаешь, как мне приходится крутиться, времени совсем нет, дочь даже только спящей и застаю. А надо бы к нему наведаться. Дело одно осталось, да и соскучился я уже по его ворчанию.

– Что за дело? – заинтересовался Сеня, – это с теми мешками связано? Как они там, «Игрушки Загрея»?

– Ну, да…, понимаешь, не верится мне, что все это бессмыслица. Странный набор шестеренок, болтиков, пластиночек, колец разного диаметра, их, кстати, больше всего. Должен быть во всем этом рациональный смысл! Я еще тогда подумал, что мне все это напоминает конструктор! Помнишь, у нас в детстве такие были: вроде кучка деталюшек разных, винтиков, шурупчиков, скобочек, а каждая имела свое место, и при правильном использовании могла послужить деталью какой-нибудь замечательной конструкции. Я ведь только в один мешок тогда заглянул, да, и плюнул. Может, там и схема найдется, описание сборки, так сказать.

Стоит, наверное, наведаться в Цфат и попросить Шимона разрешения покопаться в двух других мешках. Надо было сразу это сделать, но меня в первый момент такое разочарование охватило, когда я в один из мешков нос сунул, что и передать тебе не могу! Плюнул с досады и все забыл. Это уж потом я вспомнил притчу про царя и подумал, а не есть ли это способ сохранить какой-нибудь ценный агрегат и переправить его из прошлого в будущее? Как думаешь?

– Вполне может быть, – согласился Сеня не очень уверенно, чтобы не огорчать друга своим категорическим возражением. – А Шимон что говорит? Странная все же личность, – твой старец, так никто его и не видел, кроме тебя, прячется он что ли?

– Просто он такой человек…, нелюдимый, думаешь, меня Шимон сразу принял? Я вообще странные чувства испытываю в его присутствии. Иногда люблю до умиления, словно отца родного, а иногда трепещу перед ним как перед Учителем. Особенно, когда он мне объясняет что-то из теории каббалы. Давно, вроде бы, его знаю, а все никак не могу привыкнуть к перепадам его настроения…, иногда и в дом меня не впускает, гонит, кричит…, более того, я даже не могу определить, сколько ему лет! То мне кажется, что он глубокий старик, а то ведет себя как мальчишка. Шутит, подкалывает меня. Однако ты от темы-то не уходи, как тебе моя гипотеза по поводу конструктора?

– Есть у тебя время этим заниматься?

– Времени нет, но есть огромное желания.

– Пора бы уже научиться – не отождествляться со своими желаниями!

– Пора, но очень хочется. Поеду в выходные в Цфат, своих к Борису отвезу, пусть обсудят там Яшкину судьбу, а сам махну к Шимону, если он соблаговолит, сходим с ним в пещеру, да заберу я, пожалуй, оттуда те мешки. Не дают они мне покоя. Пока не пойму – что в них лежит, буду думать…, все равно ведь, уже заглянул в один…

Максим сразу понял, что его появление пришлось не кстати. Прежде, чем войти, он по старой привычке заглянул в окно и встретился с суровым, отрешенным, невидящим взглядом Шимона, сидящего за своим столом, устремив глаза в пространство. Максим присел на корточки у дверей дома, закурил сигарету и приготовился к долгому ожиданию. Однако минут через двадцать старец вышел на улицу и, проходя мимо него, равнодушно спросил, что он тут делает:

– Мешки надо забрать, – без предисловий и лишних любезностей, поздоровавшись, ответил коротко Максим. – Догадку свою хочу проверить.

– Хочешь – забирай. Дорогу знаешь. Лестницу и тачку вернешь на место. Свечи зажги. – Не останавливаясь, словно во сне пробормотал Шимон, явно думая о чем-то своем, и направился к спуску с горы.

Максим оставил машину, как можно ближе ко входу в пещеру, зажег факел, прихватил тачку и решительно пошагал по тоннелю.

– Странно, – думал он, возвращаясь со своей ношей к машине, – несу три мешка с железками, а они на удивление легкие. Что же это за метал такой? Если бы я не знал, сколько ему лет, то решил бы, что это титан, или какой-то из его сплавов. Один только мешок потяжелее других будет…, ничего, доволоку как-нибудь...

Борис, Мири и Яша сидели под большим белым полотняным зонтом в розарии и что-то оживленно обсуждали. Тайка сладко спала в коляске рядом с матерью. Голос Мири слегка дрожал, выдавая крайнее душевное волнение, но Максим не посчитал возможным вмешаться в их разговор и только спросил у Бориса, можно ли ему повозиться в сарае.

Услышав короткое «да», он выгрузил мешки и закрыл за собой дверь на щеколду.

Содержимое всех трех мешков было, приблизительно, одинаковым, и лишь в одном из них Максим обнаружил кусок размером в ладонь гладко отполированного, совершенно черного камня, очертаниями напоминающий параллелепипед с абсолютно ровными гранями и толщиной, приблизительно пять сантиметров. Кусок был тяжелым и Максим почему-то подумал, что это осколок, чудесным образом отколовшийся от большого монолита. Он машинально поднес его поближе к лицу, пытаясь заглянуть в непроницаемые глубины, и ожидая увидеть собственное отражение, но… не увидел ничего!

– Загадок прибавляется! – Воскликнул Максим. – Надо бы проверить, из чего же ты состоишь, кусочек мой таинственны? По виду ты обсидиан, насколько я могу судить. Заберу-ка я все эти чудеса с собой! Помудруем-поколдуем… над ними. Или они над нами…

Он тщательно собрал «комплектующие», разложил, как прежде, по мешкам, затем, аккуратно завернул кусок камня в тряпку и отнес все в багажник машины.

Утром, отправившись на работу, Максим прихватил с собой небольшой болт с левой резьбой и десятисантиметровую пластину золотистого цвета шириной в десять миллиметров и толщиной в три, намереваясь предъявить все это Сене и уговорить провести анализ.

– Вот, старичок, можешь сам оценить мой «конструктор». Ты где-нибудь видел нечто подобное?

Сеня вытаращил от изумления глаза и спросил заикаясь:

– Где ты это спер? В какой секретной лаборатории? Не хоч-чешь ли т-ты сказ-зать, ч-что э-то было в мешках?

– Конечно! – Самодовольно воскликнул Максим, наслаждаясь произведенным эффектом, – я сам выпал в осадок, когда извлек из мешков всю эту груду сказочного металла на свет Божий. Думал, приснилось мне, но смотрю на твою реакцию и успокаиваюсь: никак нет, не приснилось, не пьян был и умом не двинулся! Анализ будем делать? Хотя что-то мне уже подсказывает, что мы обнаружим здесь нитрид титана! Однако это еще не все. Смотри!

С видом опытного факира Максим достал из «дипломата» кусок камня и торжественно развернул тряпицу.

– Чудо-зеркальце, скажи, да, всю правду доложи…, посмотрись в него.

– Кончай, мне голову дурить! – Замахал руками Сеня, – еще я в зеркало не гляделся. Отвяжись!

– Не хочешь, как хочешь! – Слегка обиделся Максим, – а жаль.

– Ладно, давай сюда, – возобладал в Сене инстинкт исследователя, – взгляну, по внешнему виду – камень, как камень, типа базальта, только хорошо отполированный…

В этот момент Сеню, уже протянувшего, было, руку к каменному бруску, неожиданно вызвали к завлабу.

Сеня вернулся от завлаба крайне озабоченный.

– Так, все. Хорош, в игрушки играть! Босс требует, чтобы мы срочно писали доклад к предстоящей конференции. Формулы за тобой, а я буду сам текст готовить. Времени у нас, как всегда, нет. Все надо было сделать «вчера».

– А что с теми деталюшками-то нашими? Отдал на экспертизу?

– Отдал, отдал, – рассеянно произнес Сеня, уже погрузившийся мыслями в доклад. – Будет готова справка, ребята нам сами позвонят.

– Они, небось, спросили тебя, где ты взял этакое чудо?

– Да, им-то – что? Анализ и анализ. Отстань, займись, наконец, делом. Правда, у нас совсем мало времени.

Последующие три недели друзья корпели над докладом. От него зависело для них очень многое, а в первую очередь, будут ли, в принципе, продолжены работы по изучению джета, или они совершенно бесперспективны.

Конференция проходила здесь же, в Хайфе, доклад прошел успешно, но Сеня не склонен был идеализировать ситуацию и грустно сказал:

– Чует мое сердце, прикроют наш проект. Надо думать, как жить дальше.

– Может, вместе махнем куда-нибудь? – обрадовался Максим. – Что тебя здесь держит? Можно ведь поискать…, не самые же последние у нас мозги на этом шарике? Физтехи везде нарасхват. Хочешь, я пошарю по сайтам, потом обсудим?

– Я подумаю, – нерешительно согласился Сеня. – Там видно будет. Подождем, что скажет шеф, он, кажется, доволен остался тем, как мы доложились…

На следующий день из экспертной лаборатории пришел ответ, который поверг друзей в изумление.

Аннотированный отчет о физико-химическом исследовании свойств объекта.

Преданный на комплексную экспертизу объект представляет собой пластину размером 100х10х2 мм весом 10,032 грамма. Пластина покрыта слоем нитрида титана (Ti Nx) нанесенного методом поверхностного напыления в вакууме. Пластина обладает очень высоким классом чистоты поверхности (свыше 14-го).

По предварительным данным, пластина изготовлена из сплава титана и рения (96% титана 4% рения) с содержанием примесей, не идентифицированных металлов лантаноидной группы (менее 0,2%) . Данные рентгеноструктурного анализа выявили наличие внутри пластины упорядоченной наноструктуры с характерным размером 10-6 см. В настоящее время аналогичные наноструктуры могут быть получены при помощи обработки материала когерентными высокоэнергетическими излучениями типа синхротронного.

По нашим расчетам представленный образец обладает очень высокими конструкционными характеристиками и, скорее всего, является рабочей деталью или заготовкой для рабочей детали, имеющей авиационно-космическое назначение. Расчетный диапазон рабочих температур образца – от -220 до 1300 С.

К сожалению, реальные параметры конструкционной прочности, термо- и жаростойкости выяснить не удалось, поскольку категорическим условием было сохранение целостности и внутренней структуры образца.

Применение сплава с данным составом для известных нам американских, европейских и советских технологий конструкционных материалов ранее не отмечалось. Для прочих стран производство в промышленных масштабах таких сплавов не имеет смысла и попросту невозможно, поскольку мировая ежегодная добыча рения составляет всего 25-30 тонн и известно с точностью до грамма, где, когда и на что он был израсходован.

Дата

Подпись.

Друзья воззрились друг на друга в немом изумлении. Потом Сеня выдавил из себя:

– Ну и ну! Как тебе справочка? Слушай, а ты уверен, что это те самые мешки, которые лежат в пещере с незапамятных времен?

– Нет, это посылка из НАСА в купе с «Роскосмосом», – съязвил Максим, – причем, специально подброшенная в пещеру, чтобы довести нас с тобой до умоисступления!

– Может, они образцы перепутали, и вместо наших болванок, исследовали чьи-то другие материалы. Не одни мы пользуемся их услугами.

– Или нам чужую справку по ошибке прислали…

– Вполне возможный вариант…, не могли же тамплиеры обладать такими высокими технологиями!

– Да, причем здесь тамплиеры!? Это Шимон сказал, что мешки лежат там с их времен, а как они к ним попали, это еще большой вопрос. Старик, я ничего не понимаю! Давай, так: будем думать. Других предложений у меня нет.

– А лучше вообще не думать. – подвел итог Сеня. – Предлагаю забыть про этот артефакт, отправить его обратно в пещеру, и все. Пусть лежит, где лежал.

– Ты, как хочешь, а я не смогу…, вернуть на прежнее место, конечно, придется, не хранить же их у меня в багажнике, однако сдается мне, что мы еще вернемся к этой теме. Только таинственный осколок я оставлю себе. На первый взгляд он не имеет никакого отношения к моему «конструктору». Я бы хотел с ним разобраться более подробно. Ты ведь так на него и не взглянул…

– Успею еще, что я камней не видел, что ли…

– Таких не видел…, я тебе не рассказал…, когда я в него посмотрелся, ну, как в зеркало, понимаешь…, то не увидел собственного отражения!

– Бред какой-то! Ты сколько выпил в тот день?!

– Иди ты, я за рулем был, с Мири, с детьми…, не веришь – сам убедись.

– Как-нибудь в другой раз, – отмахнулся Сеня, – не до игрушек мне сейчас, старик, более серьезные проблемы надвигаются.

После конференции босс отвечал на все вопросы Сени о дальнейших исследованиях по их теме весьма уклончиво. Окончание срока контракта стремительно близилось, и Максим со вздохом полез в Интернет.

Поблуждав несколько часов во «Всемирной Паутине», и не найдя для себя ничего более заманчивого, кроме неожиданного крика души какого-то одичавшего от отсутствия непьющих кадров наемника, который предлагал: «В деревню Лопахино Тульской области требуются крепостные», он неожиданно наткнулся на сайт «Проза. Ру». Обнаружив там знакомую фамилию, Максим набрал необходимые слова и скачал себе последний роман, написанный матушкой его одноклассника, которую прежде хорошо знал.

Без особого интереса, скорее, отдавая дань уважения Витькиной родительнице, которая жарила им в детстве отменные оладушки с яблоками, он начал просматривать роман через строчку, но, наткнувшись на одно место, немедленно кинулся к телефону и позвонил Сене.

– Брателла, включи комп, я тебе скину несколько страничек любопытного текста!

– Что, работу нашел? – Спросил Сеня без особого интереса.

– Нет. Роман один скачал. Знакомая женщина написала. Он, конечно, так себе, чтиво для тинэйджеров, но есть там одно место, которое, буквально, сшибло меня с ног! Прочитаешь – облезешь и неровно обрастешь!

– Всю жизнь мечтал…. Что за место? Ты не можешь мне пересказать своими словами? Знаешь ведь, что я беллетристики не люблю, жалко мне на нее время тратить.

– Да, я и сам не люблю, говорю тебе, скачал это фэнтази из уважения к знакомому автору. Не думал даже, что найду там кое-что интересное для себя. Ну, прочти, прошу тебя, там совсем небольшой отрывочек, ради меня, пожалуйста.

– Ладно, не канючь. Если небольшой, то, так и быть, прочту, с тебя пара пива!

– Заметано! Прямо сейчас и принесу, а ты пока читай, посылаю! Роман называется «Зеркало кармы». Весь не надо мусолить, а только то, что голубым цветом выделено. Я знаю, ты языческие заморочки не выносишь, но потерпи, там самое главное в конце, в предпоследнем абзаце.

– Так, может, мне его только и прочесть? – С тайной надеждой в голосе взмолился Сеня.

– Нет, пожалуйста, прочти все! Умоляю!

Выдержка из романа

«– Вспомнила. Есть одна древняя легенда, записанная на шумерских табличках...

Я жду. Подкладываю нетолстые поленья в костер. По темному небу тянется Млечный путь, чуть ниже него сверкает желтоватый Сатурн.

– Шумеры – очень древний народ. Неизвестно, откуда они пришли в Двуречье, в долину рек Тигра и Евфрата. На восток от Двуречья – Иранское нагорье, на запад – пустыня, – начинает Айка. – Поселились шумеры там давным-давно, во всяком случае, самые ранние находки относятся к шестому тысячелетию до нашей эры. В четвертом тысячелетии появились у них первые города-государства, в третьем – придумали письменность, а с нею пришла литература, записи мифов, описания ритуалов… Зверей изображали здорово. Боги их были, как модно нынче говорить, антропоморфны – видом, как люди, но могущества необычайного. Сказания о потопе, о райском острове Тильмун, где боги вырастили волшебные растения и сотворили из глины человека, впервые были записаны шумерами на глиняных табличках. И была у них одна легенда…

Легенда о Зеркале

Зеркало появилось в этих горах в незапамятные, еще допотопные времена. Считали шумеры, что сотворили его люди-боги, прибывшие сюда с райского острова Тильмун. Люди-боги умели передвигать огромные камни, исчислять бег небесных светил, вызывать молнии и дожди. Редкие охотники, жившие в тех горах, пугаясь, смотрели, как змеятся молнии по темным скалам, как вырастает в горах невиданный храм, окруженный колоннадой.

От этих охотников и узнали люди долин – и от поколения к поколению передали это знание – о волшебном острове Тильмун, родине богов, строителей Храма в горах. Остров этот лежал посреди теплого моря – первозданная страна, в которой нет змей, скорпионов, волков и львов. Чистая и светлая страна живых, не знающих болезней и ранней смерти. Мать-богиня Нин-Хурсаг вырастила там восемь чудесных растений, бог Энлиль из глины сотворил человека, запретив ему трогать волшебные растения. Когда же первый человек все-таки съел их, вылечила его богиня-целительница Нин-Инсина.

Крепко запомнили народы Двуречья Строителей Храма. Тысячи лет спустя, когда построили шумеры город Ур, воздвигли в нем храм богине Нин-Инсина, назвали храм «Домом Тильмуна». И народы, жившие после шумеров на этой земле, вавилоняне и ассирийцы, а от них и другие народы – знали легенды о первозданной стране, родине богов. По-разному называли ее, в разных местах помещали, даже на небе... Но сами шумеры полагали, что располагался остров Тильмун до потопа в тех местах, которые ныне называют Бахрейнские острова.

Рассказывали шумеры, что боги-хранители Храма обучили людей искусству исцеления болезней. И было у них Зеркало, умевшее избавлять от страхов и тревог – две огромные черные грани в скале, и называли то зеркало «Зеркалом закона». Приходили к нему мужчины, усталые от жизни, оробевшие от ее жестокости, глядели в черную бездонность Зеркала и уходили – отважные мужи, для которых битва – игра, а жизнь – поприще для подвига. Приходили женщины, отягченные тяжким трудом, изможденные бесчисленными родами, а уходили Матери, знающие свою силу и назначение на Земле.

Все они видели, как выплывали из темной глубины Зеркала картины – иногда звери, иногда люди и невиданные города – каждый видел свое. А потом словно уходила душа смотрящего в Зазеркалье и там преображалась. Страх ее становился терпеливым мужеством, злоба – состраданием…

И всех их, мужчин и женщин, обучали хранители сеять зерно, растить виноград, обжигать горшки и плавить из руд твердую бронзу. Самых же толковых и любознательных обучили они волшебству письменной речи. Мысль о том, что сказанное словами можно навеки запечатлеть рисунками и знаками, была в те времена такой новенькой и необычайной, что грамотных побаивались. Некоторые вожди даже опасались, что всеобщая грамотность приведет людей к потере памяти, так что они и имен-то своих без табличек запомнить не смогут, и принуждены будут всюду таскать с собою тяжелые связки глиняных «книг».

Много столетий продолжалось так. Боги-хранители Храма жили долго, но потом они то ли ушли, то ли умерли, передав свои знания людям-ученикам. Ученики тоже умирали, обучив себе смену. От сгоревшей свечи зажигалась новая, но, видно, новые свечи были из другого материала, потому что огонь знаний постепенно угасал, и через десять поколений помнили новые люди-хранители только порядок действий и ритуалов, а смысл их ускользнул от них. Встречали Солнце песнопениями, сохраняли мелодию гимнов и ритм, но уже не понимали слов. Подводили к темному Зеркалу в скале жаждущих исцеления, но как действует Зеркало не понимал никто.

После сильного землетрясения, случившегося в тех местах, каменные колонны храма обрушились, поднять их никто не смог. Тогда же погибла одна грань Зеркала, осыпавшись после толчка странными правильными кусками разной величины. До этого несчастья жрец-хранитель подводил жаждущего к одной грани, сам же следил за ним, глядя в другую грань, напевая заклинания и всей душой желая больному исцеления. Теперь жрец принужден был стоять за спиной больного, и лечение не всегда удавалось. Однажды случилось даже, что пришедший издалека воин-шумер, взглянув в Зеркало, впал в буйное безумие и, крича и вырываясь, разбил голову о темный камень скал.

Вот, тогда хранители-жрецы собрались на совет.

В большом зале храма затеплили свечи, воскурили благовонный ладан и, молясь, обратились к Древним богам за вразумлением. Молили бога Энлиля, владыку воздуха, умевшего летать на волшебной колеснице, и бога Энки – владыку подземных вод и Океана, молили милосердную богиню Нин-Инсина.

Когда отзвучали слова молитв, старший Жрец, великий Зиу-Судра велел молодому Шу-Суэну, своему любимому ученику, хранителю Зеркала, оповестить всех о своих размышлениях.

– Среди славных имен пусть прославятся ваши имена, отец Зиу-Судра и старшие братья-жрецы! О моих замыслах скажу, к моим надеждам слух обратите, – так начал свою речь Шу-Суэну. Многие годы наблюдаю я, как исцеляет Великое Зеркало уставшие души от изъянов. Многие годы на табличках пишу я, каковы эти изъяны, и какие картины видят люди в Зеркале. Старые записи подобного знаю я. Знаете и вы, что робким в охоте показывает Великое Зеркало страшных зверей, львов, с огромными зубами, жутких драконов, дышащих огнем... Увидев это, люди в начале пугаются, но потом уходят в Зазеркалье, проникаются духом ярости льва, духом драконьей мощи, и обретают новое мужество. Вернувшись, хватаются они за оружие, сотрясают воздух победным кличем!

Много разных картин показывает Зеркало. Женщины видят в нем, как нежно лижет волчица своих волчат, как лелеют птицы своих птенцов… В Зазеркалье согревает их душу великая сила Матери-Земли, потому обретают они там истинную свою женскую мощь. А сколько дивных городов, фигур из белого камня, летающих лодок и другого видели поникшие душой мастера? – Шу-Суану умолк, боясь перейти к главному. Жрецы зашептались недовольно. Все это знали и без Шу-Суэну, но Зиу-Судра хмуро взглянул жесткими глазами, и в тишине молодой жрец продолжил:

– Я сравнил старые записи и новые, чужие и свои. И вот что узнал я: Великое Зеркало показывает теперь мало картин. Прежние картины ослабели, словно испарились, как вода под солнцем. Те, что остались, не излечивают более. Люди уходят в Зазеркалье, но остаются равнодушными. Боги перестали одарять их силой. Бывает даже, что Зеркало повергает людей в безумие.

Шу-Суэну замолчал. Опять зашумели жрецы, поскольку и это было им известно. И опять грозно нахмурился Зиу-Судра. Тогда закончил молодой жрец:

– Великое Зеркало долгие годы видит только нас, жрецов, и больных. Мы не приносим ему жертв, оно не видит ни охоты, ни битв, ни любви, ни строительства, ни разрушения. Великое Зеркало истощилось и устало. Ему нужно показать новые картины, может быть, тогда оно лучше поймет жизнь людей, излечится и снова обретет способность наделять нас силой.

Тут шум поднялся настоящий. Жрецы спорили друг с другом, не обращая внимания на Зиу-Судру. Одни соглашались с Шу-Суэну в том, что зеркало устало, и предлагали его на время закрыть. Другие соглашались и предлагали показать Зеркалу парочку-другую жертвоприношений или любящих пар. Третьи вообще ни с чем не соглашались… В общем, мнений было много. Всех выслушав, Зиу-Судра, сказал:

– Я отпускаю вас, дети. Думайте напряженно, приходите ко мне по одному. Я хочу услышать умную речь о том, как свершить жертвоприношение великому «Зеркалу Закона», как показать ему человеческую жизнь, с тем, чтобы оно, умножив свои знания, опять лечило нас.

Жрецы думали долго, бегая к Зиу-Судре тайком, по одному. Он слушал внимательно, отпускал мановением руки. Наконец, пришел к нему молодой Шу-Суану.

– Великий Отец, – так сказал хранитель, – в тайную пещеру сложили те мелкие куски, что осыпались от поврежденной грани Зеркала. Я взял малый осколок и вышел с ним к Великому Зеркалу. Когда свет Луны упал на них, Великое Зеркало стало показывать ту же картину, что видит малый осколок.

– Ты не ошибся?

– Отец, ты можешь убедиться сам. Сегодня лунная ночь.

Почти до рассвета старый жрец и молодой хранитель, как мальчишки, бегали возле Зеркала, ловя маленьким осколком Луну и горы, себя, деревья, и, наблюдая, как отражаются эти картинки в Великом Зеркале. Шу-Суану не ошибся: Большое Зеркало видело то же, что и маленький его осколок, даже если Шу-Суану с осколком отходил совсем далеко.

Жертвоприношение Зеркалу провели в следующую же ночь. Спящего Шу-Суану обмотали прочной тканью, отнесли за два перехода от Великого Зеркала и там, кричащего и отбивающегося, принесли в жертву духам подземного мира. Два жреца особо следили, чтобы зрелище это было хорошо видно средней величины осколку, взятому жрецами с собой.

Старший жрец, стоя у Великого Зеркала, видел, как душа Шу-Суэну покинула тело, как стали недвижны его глаза. Зиу-Судра был учителем Шу-Суэну, и потому не мог удержать слез. Умного младшего жреца принесли в жертву, чтобы отблагодарить богов за вразумление, тело его похоронили со всем почетом. Три дня ублажали дух Шу-Суэну едой и питьем, потом Зиу-Судра, собрав всех в Храме, сказал:

– Как самый высокий не достигнет небес, как самый огромный не покроет земли, так и Великое Зеркало не может знать всего, что случается в мире людей. А ему должно знать об этом, чтобы лечить болезни и пороки людских душ. Мы отпустим в мир маленькие его куски, маленькие зеркала. Царь сидит на троне, а в мир отпускает своих слуг, и те узнают о переменах в народе и рассказывают царю. Подобно этому и маленькие зеркала, скитаясь среди людей, расскажут об их делах Великому Зеркалу. Тогда оно вернет свое Величие и Силу.

– Пусть славятся имена богов, надоумивших тебя. Пусть они помогут нам во всем, – согласились младшие жрецы.

Так ушли в мир маленькие Зеркала. Одно из них подарили царице шумеров Шубат. В ее захоронении его нашли, спустя много тысяч лет. Зеркала-осколки разошлись по миру. Народы дивились тому, что можно постигать себя не только внутренним чувством, но и глазами, как другого человека; женщинам понравилось любоваться собой… Идея зеркала прижилась, зеркала стали делать из бронзы, камня, серебра, стекла… Недолговечные зеркала. Среди многих тысяч таких зеркал потерялись волшебные зеркала, как теряются в песке крупинки золота.

Шумеры записали на глиняных табличках легенду об осколках волшебного Зеркала, разбитого гневом богов. Осколки разлетелись по миру, принося людям несчастья, как принесли они его молодому жрецу Шу-Суэну.

Однако есть поверье, что однажды все осколки монолита возвратятся и сложатся вместе, и будет ими выстлано дно огромной каменной чаши, что стоит на вершине самой высокой скалы, чтобы наполнилась она Светом Творца, создавшего этот мир, и осветила всю землю. Это пообещал своим соплеменникам человек по имени Шу-Адам из числа их народа, собравший всех богов воедино. Он первым постиг, что были они лишь разными ликами Единого Бога, отдельными проявлениями Его силы.

Мы сидим у костра. О чем-то своем в ночи бормочет речка, вскрикивает на дереве сонная птица. В палатке рядом лежит странный обломок зеркала. Хозяйка его умерла полторы тысячи лет назад, и близкие схоронили ее на высоком склоне, на пустом плато. Где разожгли они поминальный костер? Кто плакал о ней тогда?

Люди – существа, которые плачут, смеются и творят легенды на планете, где все живое обречено умереть».

– Нет, ты только представь! – тряс Максим, уже изрядно нагрузившийся пивком, за плечо Сеню. – Адам, написавший книгу «Тайный Ангел», вполне мог быть шумером! Что тут странного? Ведь Авраам жил в Уре Халдейском! Это – совсем рядом, одна область Ойкумены! Рукой подать! Отсюда напрашивается вывод, что каббала значительно старше, чем принято считать!

– Ми-илай! У тебя явно затянулся пубертатный период развития! – успокаивал Сеня перевозбудившегося от своих предположений друга, – это все литература! Ну, присочинила твоя приятельница легенду, имеет полное право. Ведь ее произведение не претендует на историческое сочинение, так и написано в самом начале: ФЭНТАЗИ! Очень бойкое перо у дамочки, согласен, читается легко, приятно, без чернухи и мордобоя, что-то типа Гарри Поттера. Я вообще не понимаю, что тебя так зацепила эта легенда? Что в ней особенного?

– А то! Неужели ты ничего не понимаешь? Ведь один-то из осколков этого зеркала у меня! Сдается мне, что не сама она легенду выдумала, а просто где-то откопала и вставила в роман. Наверняка, сказание существует! Надо непременно это узнать! Я ей обязательно напишу, на сайте можно связаться с автором. Заодно поинтересуюсь, где теперь Витек. Он ведь МГИМО закончил, восточное отделение, а в романе упоминается один из Бахрейнских островов, жаль что, не известно, какой именно из великого множества, – их же там прорва! Это, конечно, сильно затрудняет район поисков зеркала. Вот, Витек и может знать, он всегда очень живо интересовался матушкиным творчеством, может, и легенду ей он подсунул…

– Ты – спятил? Неужто, в Бахрейн собрался? Как ты себе это представляешь?

– Пока не знаю. Думать надо. Но ты только представь, что идея такой чаши существует!

Если собрать в нее свет Творца, то раскрытие может наступить сразу! Для всех!

– Чем у тебя голова забита, подумать страшно…, – горестно вздохнул Сеня.

– Знаешь, мне как физику вообще кажется не очень точным каббалистический термин «свет». Скорее «энергия», «излучение»…, природа света ведь вообще еще очень мало изучена…

– Ну, да, как в том анекдоте: «Иванов, отвечайте на вопрос вашего билета, что такое свет?». «Профессор, я еще вчера знал, а сегодня забыл!». «Какая жалость! Ведь еще вчера вы были единственным человеком на планете, который знал, что такое свет!».

– Понимаешь, ор макиф, например, вполне может быть тем самым реликтовым излучением, которое осталось от Большого взрыва. Да, и для других видов света тоже можно поискать источники, если рассматривать каждый из них как некое излучение. Так, вот, эта таинственная чаша, возможно, предназначена для конденсации Окружающего света.

– Ну, да, соберут весь ор макиф в большую чашу, и все миры опять свернутся в одну точку! Хороша байка! Ты хоть сам себя слышишь, физик?

– Примитивный ты человек, борода, совершенно лишенный воображения, скучно мне с тобой, пойду я к семье. Кстати! Если легенда соответствует действительности, то и возраст библейских событий придется пересчитывать! Особенно возраст Торы! Это же круто!

– Ты, реформатор! Пятикнижие Моисеево хоть оставь в покое! – Взмолился Сеня, – там и речь-то идет совсем не о конкретных исторических событиях…, уж как каббалист, хоть и начинающий, ты должен это знать…

– Ну, да, я знаю, что там речь идет о том, что Творцом сотворено только желание получать наслаждение. Земля – это желание, а вода – свет жизни, Он их разделил. Ной тоже желание, маленькое такое, альтруистическое желаньице…, и Лот желание и вооще…, кругом одни сплошные желания, и главное, как ты совершенно правильно отметил, все с довесками, и все же! Ведь, что говорится об Аврааме и его учениках? Все они находились на уровне постижения Высшего мира! У каждого человека из его среды был тогда шестой орган чувств, позволяющий проникать внутрь мироздания, ощущать все причины и следствия, того, что происходит вокруг. А Адам? Откуда он узнал, что над нашим миром существует мир высший? В каббале говорится: «постиг чувственно», а что, если был все-таки такой прибор, своего рода, техническое приспособление, позволяющее проникать в высший мир? Которое нам и во сне не снилось! Почему гипотетически не позволить такое допущение? Откуда вдруг взялся всплеск эгоизма? Неувязочка тут, дорогой товарищ, просто так даже чирей не вскочит! А тут – такой эгоистический скачок! Нет, не все так просто….

– И куда же этот прибор, по-твоему, делся? Инопланетяне стырили?

– Совсем не обязательно! Разрушен мощнейшим землетрясением! Кстати, разреши тебе напомнить, что именно в тех местах произошла в ветхозаветные времена первая экологическая катастрофа на нашем шарике. А, может, астероид врезался, поди, знай!

Пошел я. Злые вы, жестоковыйные, ой, нет, жестокосердные….

– Это все твоя любовь к темному пиву, – прокричал Сеня вслед уходящему другу.

– Спи, милая, спи, – бормотал Максим, перелезая через жену к своему месту на супружеском ложе. – Мы пойдем другим путем, как говорил вождь пролетариата…, я вас всех сделаю счастливыми, можете мне поверить…, вот, только соберу весь ор макиф в чашу, и наступит полное и явное раскрытие Творца. Ты-то хоть, мне веришь?

– Верю, верю, – пробормотала Мири спросонок, – завтра ты соберешь в чашу, весь свет Творца, спи.

– Ну, не завтра, конечно...

В эту ночь Максиму приснился чудесный сон! Он смотрится в таинственный зеркальный осколок и не видит своего отражения. А на крохотном островке в Персидском заливе перед огромным зеркалом в скале стоит Шимон, он видит Максима и говорит ему укоризненно: «Троечник, ты мой троечник, как же мало ты еще постиг»». «Шимон, я хочу всех сделать счастливыми, и как можно скорее, сразу! Что же в этом плохого? Я хочу помочь человечеству изменить свою природу из эгоистической в альтруистическую, у меня получится!».

– Как же голова гудит, – жаловался Максим за завтраком жене, – нет, надо переходить на светлое! Ну, что скоро в Москву? Ты бы собирала вещички-то помаленьку.

– Хорошо, – согласилась Мири со вздохом, – все равно отъезд неизбежен…

– Совершенно верно! Что должна в этом случае сделать хорошая девочка? Расслабиться и получать удовольствие! Ведь ты же никогда в жизни не видела Москвы! А еще диссер по русской литературе защитила!

– Мы разве в Москве будем жить?

– Конечно, бабкина-то квартира в полном нашем распоряжении.

После их памятного разговора Сеня стал все чаще заставать друга за сбором информации о Бахрейне и о шумерах. Он ничего не говорил Максиму, а только озабоченно качал головой, когда тот его не видел.

– Вот, смотри, борода, что я нарыл! – воскликнул однажды Максим, глядя на монитор, – Англичане все никак не успокоятся, что Бахрейн теперь не под их протекторатом. Так и лезут туда, хоть по какому-нибудь поводу!

– Конечно, нефти-то там прорва! Ну, и что они на этот раз удумали, – решил Сеня окольными путями выведать намерения друга, – поделись.

– Они, видите ли, озабочены поиском глиняных табличек с записями климатических изменений! Выдвинули гипотезу, что еще шумеры-де предсказали глобальное потепление, потому что тщательно фиксировали погоду на протяжении длительного периода времени. Экспедицию готовят, не мытьем, так, катаньем, лишь бы поближе к нефтяной трубе! А шумеры сначала жили на территории Ирака, это уж они потом сбежали на острова. Хотя, какая-то их часть исконно могла там проживать. Я всю башку сломал, как же мне попасть на Бахрейн!

– Да, тебе там самое место, – не удержавшись, съязвил Сеня, – представляю доктора физ-мат наук Волкова за сбором урожая фиников или кокосов! Только шлем не забудь одевать, головушку-то побереги, она ведь у тебя и так слабенькая, а если шибанет кокосом – мало не покажется! А еще лучше – с мачете наперевес отправиться косить сахарный тростник! Отличный мачатере из тебя получится!

– Смейся, смейся, завистник коварный, – Максим даже не обиделся, и это насторожило Сеню более всего. – Ты еще ко мне попросишься прибор настраивать. Всем хочется быть причастными к «золушкиной туфельке». В столице Бахрейна – Манаме, к твоему сведению, есть университет, где существуют программы по энергетике и экологии. Кроме того, крупнейший в мире алюминиевый завод. Одна беда – подготовкой инженерного состава и обслуживанием оборудования рулят немцы. Фиг подберешься. Однако одна мыслишка у меня все же есть, но я пока ее озвучивать не стану.

– То есть, насколько я понял, ты твердо намерен отыскать то фантастическое зеркало, описанное в романе твоей знакомой дамочки? – спросил Сеня в лоб.

– Да, – просто ответил Максим. – Считай, что мне захотелось приключений. Дамочка, кстати, как ты ее называешь, мне ответила. Была очень рада моей весточке, написала, чтобы я обязательно навестил ее в Москве. Сынок ее – Витька, одноклассник мой и дружбан детства тоже скоро приезжает на побывку в столицу нашей Родины. Не знаю, правда, из каких мест. Он ей даже по телефону сказал, что хочет собрать одноклассников, пообщаться, а уж когда услышал, что я объявился, то извел ее просьбами, дать мои координаты!

– Это какой Витька? – спросил Сеня, – тот мажор, что в МГИМО учился? Как-то мы в кабаке вместе хорошо заторчали…

– Он самый, ну, да, ты же его знаешь! Ладно, это все лирика. Вернемся к нашим шумерам. Вот, смотри, что я о них нарыл. Шумеры – первый из обитавших на территории Древней Вавилонии (современный Ирак) народов, достигших уровня цивилизации. Вероятно, еще около 4000 до нашей эры они пришли на болотистую равнину в верховья Персидского залива с востока или спустились с гор Элама. Они осушили болота, научились регулировать разливы рек и освоили земледелие. Так, это они экологическую катастрофу спровоцировали? Спасибо им за это от лица всей иракской общественности! Дальше про торговлю, это не интересно…, а, вот, к 3500 до нашей эры они создали зрелую цивилизацию урбанистического типа с развитой металлообработкой, текстильным ремеслом, монументальной архитектурой и системой письма. Металлообработкой! Заметь себе ненароком!

– Ну, да с привлечением современнейших нанотехнологий, – опять не удержался Сеня. – Что у нас там было? Сплав титана и рения, плюс покрытие, нанесенное методом поверхностного напыления в вакууме!

– Не надо недооценивать интеллектуальные способности наших предков! – отмахнулся Максим, – Мы почему-то привыкли думать, что они по сравнению с нами полные дураки. Это ошибочное представление, более того, ведущее ко вредным последствиям.

– Ну, хорошо, допустим, извернешься ты как-нибудь, и попадешь в Бахрейн, найдешь тот остров с зеркалом…, заметь, до каких предположений я опустился по твоей милости! А причем тут твой конструктор? Как он, по-твоему, связан с этим дурацким зеркалом?

– Пока не знаю, – спокойно парировал Максим нападки друга на его идею. – Возможно, на месте разберусь, ситуация, так сказать, подскажет.

– Их ведь еще туда транспортировать надо! Это тоже, доложу я тебе, проблема!

– Нет неразрешимых проблем! Не ты ли меня этому учил? Можно под видом оборудования. Винтики, болтики, пластиночки, колечки, – разве они могут привлечь внимание? Деталюшки от приборов, да, и все…

– Научил на свою голову…

– Знаешь, борода, я, конечно, ни в чем не уверен на сто процентов, но твердо знаю одно: если я не использую хоть малейшую возможность проверить свои предположения, – никогда себе этого не прощу. Я понимаю, чего ты боишься, что я заброшу каббалу, вляпаюсь в какую-нибудь очередную передрягу, или буду заниматься всякой чепухой. Не бойся, будет то, чему быть суждено. Я хочу припасть к самым истокам каббалы, неужели ты не понимаешь? Это же так увлекательно!

– Чудак-человек! Да, разве ищут корни среди ветвей!

– А я не собираюсь на земле искать корни. Я буду искать ветви, по которым можно будет более конкретно судить о корнях. Ведь раньше каббалистами были единицы, одиночки, сумевшие проникнуть в Высший мир. Но они мечтали, что прокладывают дорогу всем остальным! Иначе не написал бы Рашби Книгу Зоар и не стал ее прятать до конца двадцатого века. Он знал что-то еще! Была у него некая древняя информация. Я уверен!

– Ладно, не вижу смысла тебя отговаривать от твоей безумной затеи, это только еще больше подстегивает твой патологический энтузиазм, – грустно сказал Сеня, а про себя подумал: «Все это так трудно осуществить! Практически, невозможно! Пусть потешится парнишка, им сейчас во многом движет неопределенность собственного будущего. К тому же, семья теперь у мужика, нельзя ее со счетов сбрасывать. Авось, образумится, как в Москву вернется…, не до игр ему там будет поначалу, закрутит бытовуха, поиски работы, это сильно отрезвляет. Надо будет ребят в группе предупредить, чтобы поддержали его на первых порах».

Недели за две до отъезда на родину Максим устроил на работе «отступную». Народу сбежалось много, пришли ребята из смежных лабораторий, с которыми он сотрудничал или просто по-дружески общался на протяжении трех лет своего пребывания в Технионе. Мири напекла печенья, накупила множество разных вкусных финтифлюшек, фруктов, и за чаепитием, организованным в обеденный перерыв, Максим, расцветая от удовольствия, благосклонно принимал бесконечные комплименты и лестные отзывы в собственный адрес о своем уникальном уме и необычайной научной прозорливости. Не были обойдены вниманием и его человеческие качества, а особенно такие, как – высокая порядочность, трудолюбие, взаимовыручка и непоколебимая нравственная позиция.

После импровизированного на скорую руку банкета, шеф пригласил Максима к себе в кабинет. Пропев строго регламентированное количество дифирамбов теперь уже без пяти минут бывшему сотруднику, и немного помявшись, он спросил:

– Не могу ли обременить вас одной просьбой, Максим? Мне необходимо отправить комплектующие, которые заказывали нашей лаборатории коллеги из МГУ…, так, не возьмете ли вы на себя труд…, чтобы не посылать сопровождающего…, вы с большой степенью надежности…, я могу быть стопроцентно уверен…, и т.д.

– Разумеется! – не дал ему закончит просьбу Максим, – Какой может быть разговор! Мне совсем не трудно. Только оформление бумаг за вами.

– О, конечно, конечно, – с готовностью заверил его шеф и еще раз повторил, как он был счастлив работать с таким выдающимся ученым, как Максим Волков. – Если вам нужны какие-то рекомендации, то я с большим удовольствием…

– У меня такое впечатление, – говорил Максим со смехом Сене, когда они возвращались вечером с работы, – что я побывал на собственных поминках! Теперь хоть буду знать, что станут говорить обо мне люди на моих похоронах!

– Как я люблю твой черный юмор, – в тон другу отозвался Сеня, а, помолчав немного, осторожно спросил, – Что слышно с работой? Нашел что-нибудь подходящее?

С того памятного спора по поводу нелепой затеи Макса отправиться в Бахрейн на поиски мифического зеркала, Сеня избегал расспрашивать друга относительно его дальнейших планов на жизнь, и потому с некоторой тревогой ожидал ответа на свой, казалось бы, вполне невинный вопрос.

– По нолям, – ответил коротко Максим, – Физики в России не котируются, особенно с моей узкой специализацией. Детекторами теперь мало, кто всерьез интересуется…, но я же по натуре – шудра, могу взяться за любую черную работу. В случае чего, переквалифицируюсь в сантехники, на них спрос не иссякнет никогда. К тому же у меня тут пробел. Кругооборот проходит, а я еще не овладел навыками такой бесценной и дефицитной профессии. Даже прокладку в кране сам сменить не могу. Не порядок. Но если серьезно, то будущее в плотном тумане. Будем ждать, какое решимо выползет из моего корня в структуре Адам Ришон. Если бы не семья…, махнул бы я в Бахрейн, честное слово!

Сеня облегченно вздохнул, но вслух сказал:

– Я почему-то уверен, что у тебя все сложится на родине нормально. Специализация у нас, конечно, узкая, но самые страшные времена для поиска работы там все же уже миновали. Из тебя может получиться неплохой системный аналитик.

– Жалко из науки уходить, – искренне вздохнул Максим. – Был бы я один, согласился бы работать за самые мизерные деньги.

– Тогда и не говори, что ты шудра. Не желаешь касту-то менять, брамин от науки! – засмеялся Сеня.

– Знаешь, борода, а ты прав! Лукавлю я. Не желаю! Тут недавно с нашим однокурсником Димоном перебросился «мылами». Он в Батавии работает. Тоже домой собрался. Пишет, что и в Штатах наука приходит в упадок. Финансирование президент кастрировал чуть не под самый корень, даже, можно сказать, – оскопил. А до Димки оттуда тоже парнишка наш сбежал домой на копейки. Из-за детей, правда. Застукал их как-то, играющими в Билла Клинтона и Монику Левински. Представляешь? Похватал всех троих в охапку и в Россию, пока последний разум не растеряли в их школах.

Так, что, – подытожил с легкой грустью Максим, – с работой пока ничего конкретного не вытанцовывается. Я вот, о чем хотел тебя просить: подумай, как лучше организовать мой прощальный банкет в группе. Может, опять на шашлыки махнем? Словом, отдаю эту идею тебе на откуп.

День для шашлыка выдался крайне удачным. С утра накрапывал легкий дождичек – первый предвестник грядущей зимы, но потом щедрое израильское солнышко мгновенно осушило все его последствия, и ребята быстро разожгли в большом мангале ароматический уголь.

Надо признаться, что Максим отправлялся на это мероприятие с некоторой опаской: начнут уговаривать не бросать занятий, давать советы, как лучше вписаться в новый коллектив. Однако против всех его ожиданий, ничего подобного не произошло. Простая, искренняя грусть друзей, лишенная всяческого пафоса и приличествующей случаю напыщенности, подействовала на него острее всех мудрых и правильных слов на свете. Он чувствовал себя, действительно, крохотной частичкой, отрываемой от огромной любящей души, и когда наступил черед говорить прощальный тост, голос его предательски сорвался, Максим махнул рукой и смог только сказать: «Спасибо, ребята, всегда помните, что я вас очень люблю...». «Ты, это, – сказал их инструктор-адвокат, не замеченный прежде в косноязычии, – увидимся еще не раз, как бы, на конгрессах и вообще, мы ведь все равно теперь, ну, так, навсегда вместе…».

За три дна до отъезда Мири попросила отвезти ее к Борису.

– Не по телефону же прощаться, – сказала она, быстро смаргивая предательские слезинки, заструившиеся по побледневшим за последнее время щекам. – Он мне, как родной…, я и так со своими по телефону только…, чтобы не было лишних слез. К тому же, они в аэропорт собираются приехать, и я через три месяца обещала…, на папин юбилей. А тут…, не далеко ведь…

– Конечно, девочка, мы обязательно поедем, прямо завтра утром. Разбуди меня пораньше. Еще к Шимону надо…

При упоминании этого имени, сердце Максима болезненно сжалось. Он откладывал прощание со старцем на самый последний момент, словно надеясь, что отъезд чудесным образом не состоится, что все проблемы рассосутся сами собой, самым невероятным образом, и тогда будет просто смешно устраивать весь этот спектакль с расставанием, которое, как он сам понимал, вполне может оказаться окончательным.

Максим не застал Шимона дома. Жена старца, открывшая ему дверь, только неопределенно пожала плечами в ответ на вопрос, когда он вернется. Постояв, оторопело, некоторое время у закрывшейся двери домика, он грустно побрел прочь, погрузившись в глубокие раздумья. Только, спустя некоторое время, Максим вдруг обнаружил, что ноги сами понесли его по направлению к пещере.

Тачки на месте не было, и это обрадовало Максима.

«Значит, Шимон отправился сюда! Так даже лучше, заодно попрощаюсь и со всем тем, что пережил здесь когда-то, – подумал он и решительно зашагал в темноте по тоннелю, ориентируясь на слабый огонек факела, мелькающий где-то далеко впереди. – Неужели расстаемся навсегда!? Неужели я ни разу в жизни не пройду больше по этому подземному коридору, не увижу его, не услышу ворчливого голоса…, как же я прилепился к нему за эти годы! Буквально, прирос…. Вот, кого мне, действительно, будет не доставать дома больше всего! Пусть виделись мы не часто, но я всегда знал, что он есть! И мне было достаточно одной этой мысли! А Сенька? Невозможно сейчас представить, что пройдет, буквально, несколько дней, да, что там! Часов! И мы разбежимся в разные стороны…, а ребята…, разве просто мне будет обходиться без них? А инструктор наш, и вовсе он никакой не зануда, это я всех своих вылезающих «грешников» вешал на окружающих! Они – мои! И только мои! Ну, почему так все сложно устроено в этом мире!? Дадут что-нибудь светлое, хорошее, и сразу же отнимут…

Войдя в пещеру, Максим даже зажмурился от яркого света бесчисленного количества свечей, горевших на возвышениях.

«Когда это Шимон успел, я же почти всю дорогу сюда видел впереди его факел, метрах в десяти, не более? – с удивлением подумал он. – Неужели, ждал меня? Знал, что приду! Конечно, знал! Похоже, он уже давно побывал здесь…, а потом поджидал меня у входа, только выдать себя не захотел…».

Старец сидел на своем обычном месте перед раскрытой книгой, но на его лице было отрешенное выражение, словно думал он о чем-то совершенно не связанном с ее содержанием. Максим, как обычно, осторожно пристроился рядом на корточках, стараясь ничем не нарушить глубоких его раздумий.

– Если после разума у нас не начинает работать сердце, мы остаемся на самом низшем уровне…, – тихо заговорил Шимон, словно продолжая только что прерванное объяснение. – Сказано: «лев мэвин» – «сердце понимает»! Голова же, как компьютер, только пропускает и обрабатывает информацию. Картина мира создается на чувствах, в желаниях, в сердце. Ты привык думать, что фиксировать информацию в памяти – правильно и хорошо, а чувства, эмоции, сердечные переживания здесь не уместны и пренебрегаешь ими, словно чем-то постыдным, женским, детским…. На самом деле, Малхут – творение, сама по себе не может ухватить информацию, если у нее нет связи со свойствами Творца, с Биной.

– Да, почему же! Почему не может? – Воскликнул Максим, повинуясь своей вечно привычке возражать по любому поводу.

– Потому что она – просто память. Только на сопоставлении этих двух сфирот рождается правильное восприятие, все должно действовать одновременно. Да, ты пришел в каббалу, но хочешь просто проглотить всю информацию, как твой ноутбук при загрузке данных.

– Но если у меня не будет в голове этих данных, то я не смогу их сопоставить, а ведь именно это мне и следует обязательно сделать? Не так ли?

– Да, но сопоставление необходимо произвести чувственно, в ощущениях, а не умозрительно.

– Вот, это-то для меня как раз и недостижимо! – Воскликнул горестно Максим. – Когда мой мозг получает информацию, он, буквально, вгрызается в нее и начинает жевать на все лады! Ни о каком чувственном переживании здесь не может быть и речи! Ведь в каббале Творец и Природа – одно и тоже, не так ли?

– Не вижу в этом никаких противоречий. Они и называются одним словом – Элоким.

– А я привык изучать природу с помощью инструментария, научных данных, строго выверенных, взвешенных, просчитанных. Бывают, конечно, некие озарения на этом пути, но они все подтверждаются, проверяются опытным путем, причем, с неоднократным количеством повторений, случайный результат отвергается как ошибочный.

– Скажи мне, а откуда ты вообще получаешь информацию об окружающем тебя мире? Каким образом она поступает в твой мозг?

– Как это? Разумеется, извне! Через органы чувств!

– Очень хорошо! – удовлетворенно вскликнул Шимон. – Вот, мы и добрались до самого главного. Через органы чувств.

– Тоже мне – откровение, – фыркнул Максим, – разве есть другой способ?

– Человек представляет собой черный ящик с пятью входами, через которые поступает информация извне. Твои пять органов чувств имеют очень ограниченные возможности. Прямо скажем, мизерные. Ты видишь, исключительно, небольшой кусочек материи, и никогда не ощутишь сквозь нее духовный мир. А если бы ты родился слепым или глухим? Каким воображал бы ты себе мир?

– Да, я всю свою сознательную жизнь потратил на изучение этой самой материи! Я пытался разобрать мир на составные «кирпичики», чтобы понять его устройство!

– Но ты спросил себя, хоть раз: ради чего?

– Как это, «ради чего»? Чтобы знать, как он устроен…, – несколько даже опешил Максим.

– Узнал?

– Нет пока, инструменты слабоваты…, мне бы ускоритель ГЭВ, этак, на десять тысяч…, – мечтательно произнес Максим.

– И что будет тогда? – не унимался Шимон.

– Ну, не знаю, найду составляющие материи, пойму основы мироздания.

– Ради чего?

– Чтобы знать, говорю же…

– То есть, удовлетворить свое любопытство?

– Почему…, не только…, может, появятся какие-то прикладные возможности для этого знания. Там видно будет…

– Иными словами, ты хочешь всех обогнать на этом пути, стереть в порошок всех своих предшественников, разбить в пух и прах их теории, продвинуться дальше других?

– Ну, почему бы и нет?

– А теперь ответь мне, что тобой движет? Разве это не та же зависть? Мощнейший эгоизм! Самый сильно развитый, какой только может быть в нашем мире! Теперь самое время устремиться к постижению духовного мира!

– Все это верно, конечно, но путь слишком долог! – воскликнул горячо Максим. – Именно сейчас у меня в руках, возможно, оказался прибор, с помощью которого я смогу проникнуть в Высший мир! Понять ту самую Природу, Элоким!

– Что ж, попробуй еще раз наступить на те же грабли, – спокойно сказал Шимон. – Только помни, что материей этого мира является желание, за которым стоит еще одно желание, приводящее его в действие. Ты собираешься разобрать на составные части желание?

– Я понимаю, что нашему восприятию трудно прорваться сквозь материю и увидеть Творца….

– А ведь именно Он является внутренней силой, приводящей материю в действие.

– Значит, физики только Творца все время и изучают…

– Дороговато обходитесь…, – хитро улыбнувшись, сказал Шимон. – Вы приведите свои свойства в соответствие с Его свойствами, и все поймете. Тогда и твои десять тысяч ГЭВ не понадобятся. Сколько они стоят-то?

– Ох, много…, – вздохнул Максим, – да, и то не знаю – хватит ли? Но есть, наверное, и другие возможности…, вот, я и хочу их проверить. Не могу я как экспериментатор упустить шанс, который сам попал мне в руки…

– Ну, да, пистолет куплен – надо застрелиться…

– Если интересно – расскажу.

– Давай, послушаю тебя…, – неожиданно легко согласился Шимон.

КАББАЛИСТИЧЕСКИЙ ЭКПЕРИМЕНТ

– Вот, я и думаю, – подытожил Максим свой рассказ, – что зеркало это – некий инструмент, приводимый в действие тем прибором, который мне необходимо собрать! Его идеально черный цвет и отсутствие отражения, по-моему, свидетельствуют о том, что все электроны в атомах находятся в состоянии абсолютного насыщения. Если их из этого состояния вывести, то, вполне возможно, в зеркальную чашу притянется Окружающий свет, и произойдет некая одновременная трансмутация всего этого мира! То есть, вся материя может перейти в духовное состояние. Иначе говоря, «блудный сын» Адам Ришон вернется домой, назад к Творцу!

– Но ведь это идет вразрез с Замыслом Творца! Неужели ты не понимаешь? – ужаснулся Шимон. – Он вернется еще более неисправленным, чем был в момент грехопадения!

– Отчего же? Этого никто сказать не может! Ведь в каббале говориться о состояниях, которые нас ожидают за ступенями Конечного Исправления, может, это именно те состояния и будут?

– Не говорится, а лишь упоминается! Их невозможно описать языком ветвей!

– Нет, представить только! Времени больше не будет, человек станет независимым от физических законов, от барьера скорости света! Мы будем существовать в состоянии некого непрерывного душевного оргазма! Той самой Любви! Разве не к этому стремится каждый каббалист!? – продолжал мечтать Максим, даже не слушая Шимона, а когда он умолк, истощив поток красноречия, старец тихо сказал.

– Я предлагаю тебе провести каббалистический эксперимент. Ты готов?

– С превеликим удовольствием, – воскликнул Максим, предвкушая самое важное откровение, которого он добивался от Шимона в течение всех трех лет, – что надо делать?

– Я прочитаю тебе вслух всего один только крохотный кусочек из Книги Зоар, а потом мы будем молчать в течение часа и размышлять над ним про себя, мысленно, но непременно, пропуская его через сердце, не задумываясь даже над смыслом каждого слова. Согласен? Я мог бы сделать это и по-арамейски, но не будем пока усложнять задачу.

– Давай попробуем, – разочарованно протянул Максим, ожидавший раскрытия самой важной тайны каббалы.

– Закрой глаза и слушай, опуская каждое слова прямо в сердце, минуя голову.

Шимон взял свою книгу, и прочитал отрывок медленно, внятно произнося каждое слово:

«Кто же оживляет мир и вызывает раскрытие отцов. Это голос детей, занимающихся Торой. Благодаря этим детям существует мир».

Благоговейная тишина низошла после этих слов на двух мужчин, сидевших рядом, плечом к плечу с закрытыми глазами.

Максим не мог сказать, сколько времени прошло, когда он очнулся, наконец, от этого пленяющего душу совершенства. Где был он? Не мог вспомнить! И был ли он вообще? Он слился с чем-то огромным, растворился в некой мощной энергии, дарующей ощущение бесконечного счастья. Только это ощущение и было – больше ничего…

– Тебе, наверное, пора, – сказал Шимон, с трудом разлепляя губы. – Жена волнуется.

– Вообще-то я предупредил, что могу задержаться. А сколько сейчас времени!

– Ты же говорил, что времени там не будет…, а здесь уже утро…

– Не может быть! Я завтра улетаю, – воскликнул Максим, и голос его пресекся.

– Прежде, чем мы расстанемся, пообещай, что пока я жив, ты не будешь собирать тот прибор, – тихо попросил Шимон.

«Как еще слаб твой экран! Лучше бы ты оставил свои мешки здесь, в пещере!», – добавил он про себя.

– Шимон, нам надо подумать, как мы будем поддерживать отношения? Компьютерное общение исключается, писать письма – долго и смешно, по телефону всего не скажешь…

Как же быть?!

– У каббалиста есть связь со всеми мирами и со всеми душами. Тех, кто желает быть с ним в контакте, он ощущает. Таков закон. Хотя мы еще не достигли того состояния, где все исправлены и соединены «как один человек с единым сердцем», но, если ты не свернешь с пути…, то мы будем чувствовать друг друга.

– Я не представляю, как буду жить, когда…, – Максима душили слезы.

– Уход Учителя необходим, чтобы дать ученику возможность продвижения. Теперь ты должен наполнить эту ужасающую пустоту самостоятельно, не за счет нашей физической связи, а за счет духовной, напрямую с Творцом. Здесь не о чем плакать.

– А что же мне делать? Научи!

– Нужно напитать своими усилиями всю созданную ранее систему. Ты должен постоянно помнить только об одном: Цель остается Целью. Это связь с Творцом, раскрытие духовного мира. Я все равно не смог бы сделать это за тебя, даже находись я постоянно рядом. Учитель только направляет…

– А как я пойму, что вырвался в духовное измерение? Что я должен буду почувствовать?

– Чем больше людей устремится в духовное, тем больше Высшего света пройдет в наш мир, и он станет лучше. Сам же момент скрыт специально, чтобы ты мог действовать альтруистически, а, не исходя из каких-то расчетов. Тебе следует рассуждать так: я хочу просто оторваться от этого мира, и ощутить Высший мир. До самого последнего момента ты не будешь знать, что вот-вот совершишь прорыв в область, где ощущается связь с Творцом, совершенное познание. Поэтому символически в нашем мире «выход из Египта» происходит в полночь, в состоянии абсолютной тьмы, в спешке, вдруг. Ты можешь готовиться к этому в течение многих лет, а сам процесс совершается моментально, в результате излучения Высшего света – ор Хохма. Его критическая масса срабатывает, открываются глаза, и появляется шестое чувство.

– Шимон, я же тут кое-что принес! Чуть не забыл, бестолочь! – Воскликнул вдруг Максим, и вынул из пакета, брошенного им у входа, бутылку водки и две сушеных рыбки. – Надо же выпить за мой отъезд…, не на месяц ведь расстаемся…. Помню, как безобразно я надрался в день нашей первой встречи!

– Что ж, давай выпьем, – согласился Шимон. В Книге Зоар сказано:

До прегрешения Адама, у него не было ничего от этого мира, то есть, не было келим для получения света Хохма.

Виноград – это свет Хохма. Если свет Хохма получают без экрана, то пьянеют, то есть, теряют способность принимать ради отдачи.

А когда свет Хохма получают в одеянии света Хасадим, то вино приносит радость от получения света Хохма ради отдачи.

Авраам, Ицхак, Яков и все пророки пробовали плоды Древа познания добра и зла и, вместе с тем, остались живы.

– А как бы ты растолковал мне этот отрывок, – спросил лукаво Максим. Ему хотелось напоследок получить из уст Учителя, как можно больше знаний.

– Что ж, слушай, – охотно ответил старец – как известно, Древо познания добра и зла несет смерть. Это и есть Малхут, первородное желание, которое необходимо исправить, присоединить к другим сфирот или «деревьям сада». Только тогда можно будет наслаждаться от познания, что и смогли сделать пророки. Для тех, кто не присоединит Малхут к остальным сфирот, наслаждаясь лишь ею, она является ангелом смерти, то есть, это влечет за собой исчезновение света, потерю связи с Творцом. Однако кто раньше не имел этой связи, даже не называются мертвыми. Этого уровня в нашем мире нам еще предстоит достичь. Мертвыми считаются те, кто понимал, что жил в ощущении света Творца и перестал получать его, но констатировать свою духовную смерть может только сам человек, переживая состояние, заставляющее его сожалеть о происшедшем, доставляя необычайные страдания. Но страдания уже сами по себе являются силой, способной привести к жизни на еще более высоком уровне.

– Значит, без ощущения духовной смерти, невозможно прийти к ощущению жизни? – спросил Максим. – Как же сложно осуществить это на деле!

– Нет такого праведника, который, делая добро, не допустил бы зла в своих деяниях. И только с осознанием содеянного зла приходят к Творцу и просят жизни.

Вернувшись после прощания с Шимоном к Борису, Максим не застал там своего семейства.

– Мири с малышкой еще вчера вечером уехали, – сообщил Борис, наливая гостю чай. – Вызвали такси, и я их отправил.

– Что же она нашу машину-то не взяла, я бы мог на такси…

«И правильно, – подумал он, – надо вещи укладывать, дел еще полно, хорошо, что поехала…».

– Знаете, Максим, – начал нерешительно Борис, – вы только не обижайтесь, что я сую нос в ваши дела…, зачем вам вообще уезжать отсюда? Разве здесь мало возможностей для вашего карьерного продвижения? Опять же…, каббалу начали изучать, Шимон тут…. Работы такому специалисту как вы – можно найти сколько угодно, не обязательно в Технионе. Ну, прикрыли вашу тему, бывает такое, сочли эти исследования не перспективными…. Ничего же страшного не произошло…. Вы ведь не искали даже, насколько я понял? Мири говорит, что вы твердо настроены уехать домой?

– Борис, отчасти вы правы, не искал, но буду с вами откровенен. Вы – человек, так сказать, сторонний…, попробую вам объяснить свое состояние, надеюсь, что поймете меня.

– Конечно! – С готовностью воскликнул Борис, – я с удовольствием вас выслушаю!

– Сейчас, попробую сформулировать…, – замялся Максим. – Начну с работы. Об этом говорить проще всего…. Когда я ехал сюда по контракту, то не сомневался, что это не навсегда. То есть, мое возвращение домой было очевидно, и я все время жил с этой мыслью. Не то чтобы я тяготился своим временным пребыванием здесь, просто, это было нечто само собой разумеющееся. Понимаете? Я воспринимал свою работу в Технионе как промежуточный, вынужденный, этап в жизни.

Борис только кивнул в ответ, боясь сбить собеседника с мысли. Он видел, как трудно Максиму подобрать подходящие слова, чтобы объяснить свое состояние.

– Разработку темы прикрыли, это, конечно, не смертельно, но я так и не претворил на практике свои идеи в данной области, а их было не мало! Можете мне поверить! То есть, произошло то же самое, что и дома: пришлось сворачивать с маршрута, не дойдя до вершины. Я ведь потому и согласился приехать в Технион работать, что надеялся реализоваться как физик, мечтал, что мой мозговой, так сказать, потенциал будет востребован полностью! Видел для себя широкие перспективы! И опять – облом. Надо начинать все с самого начала, причем, методом тыка. Надо снова искать место приложения сил, но вдобавок теперь у меня семья, которую необходимо содержать, а это означает, что мне нужна высокооплачиваемая работа.

– Но не будете же вы всерьез рассчитывать, что, вернувшись в свой институт, вы сможете заработать на обеспеченную жизнь! – Воскликнул Борис, не удержавшись.

– Конечно, я не настолько наивен! Никто и не говорит о возвращении в свой институт. Поиск работы еще впереди. Но тут возник один тонкий момент. Я познакомился с такой наукой как каббала, которая несколько поколебала мои представления о мире.

– Вот, видите! Я же говорю – нельзя вам сейчас уезжать!

– Подождите, я не сказал самого главного. – Остановил восторги Бориса Максим. – Я сказал «несколько поколебала», а не изменила в корне. Поймите, Борис, человека, который отравлен постоянной «разборкой» материи на составные части труднее всего привести на духовный путь. Физики, особливо, моей узкой специализации, связанной с изучением поведения элементарных частиц при тех или иных взаимодействиях – самый сложный контингент. Мы – народ циничный. Мозг – он ведь дурак! Он необычайно ленив, любит жевать однообразную жвачку, вроде пошлых детективов, или его надо непременно подстегивать какими-нибудь завиральными идеями, чтобы он начал, так сказать, вибрировать, или ему надо непременно объяснить, что, как и почему? А у меня чрезвычайно досужий умишко. Я сомневаюсь постоянно. Во всем! Я просто не в состоянии воспринимать какую-либо науку чувственно, да еще с весьма удаленным, непредсказуемым результатом! Понимаете, что я хочу сказать?

– Ну, хорошо, объясните мне, человеку совершенно далекому от вашей загадочной физики элементарных частиц, как вы осуществляете свои исследования? Вот, вы начинаете проводить какой-то научный эксперимент, да? Разве вы всегда заранее можете предвидеть результат? Как у вас это происходит? Только, как можно проще, на пальцах, чтобы я понял.

– Теоретики на основе своих знаний и предположений выдвигают некую гипотезу поведения той или иной частицы при тех или иных взаимодействиях и соответствующем ускорении. Это понятно?

– Более или менее…

– Затем, они общитывают все это дело, иногда довольно долго, обсуждают с нами, экспериментаторами, а потом говорят, что на основании гипотетических предположений такая-то частица при таком-то ускорении и взаимодействии с такой-то частицей должна повести себя так-то. Эксперимент утверждается на ученом совете и проводится на ускорителе. В самых общих чертах…. Иногда решающее слово в пользу эксперимента или для отказа от него отнюдь не за теоретиками. С мнением экспериментаторов считаются всегда. И потом, в нашей области отрицательный результат так же ценен, как и положительный. Понимаете? То есть, прошел сеанс на ускорителе, и мы дали теоретикам ответ, что их гипотеза относительно поведения данной частицы не верна, или мощности ускорителя для подтверждения предполагаемого эффекта не достаточно.

– Можно наивный вопрос? А для чего все это?

– Чтобы исследовать микромир…, – ответил коротко Максим уже привыкший к подобному недоумению людей не посвященных. – Понимаете, Борис, я вовсе не ищу оправданий свой несостоятельности в каббале, просто мой мозг был постоянно очень активно задействован поиском объяснения поведения материи. Он непрерывно выбрасывает протуберанцы каких-то идей, порой даже откровенно бредовых! Я никогда прежде не соприкасался с духовным. Все мое понятие на этот счет ограничивалось культурным, так сказать срезом: интересом к музыке, литературе, кино, немного к живописи. Это и было до знакомства с каббалой для меня «духовностью»! Мне приходится, буквально, силком вынуждать себя отключать свой разум в некоторых случаях. Вот, я читаю теорию каббалы, допустим, а мой ум мне говорит: «Да, ничего подобного! Не может такого быть с точки зрения поведения материи, энергия так себя не ведет!». И пошло-поехало! Не удается мне осуществлять постижение чувственно, «верой выше разума»! Ребята в группе, конечно, все это видят, помогают мне, я вообще удивляюсь, как они до сих пор меня не выставили вон! Только рядом с Шимоном, удается мне пережить иногда кое-что чувственно…

– Это еще один аргумент в пользу того, чтобы остаться! – С воодушевлением продолжал напирать Борис.

– Знаете, скажу честно, – единственный! Чужой я в этой среде. Как чеснок во фруктовом салате. Я чувствую, что мне необходимо поехать домой. Привести в порядок свои мысли, переживания, ощущения. Бог с ней, с работой! Кое-какие запасы пока есть…, осмотрюсь, может, махну еще куда-то, хотя физика везде почти гукнулась. В моем, по крайней мере, представлении. Та физика, о которой я мечтал с детства, которой посвятил всю свою сознательную жизнь. Однако что касается каббалы…, все может быть…, я вовсе не зарекаюсь, что однажды меня так же неудержимо не потянет сюда…, как сейчас тянет бежать прочь.

– А как же Сеня? Он ведь тоже физик, и, как я слышал, не из последних…

– У Сени совершенно другой темперамент! У него устойчивая психика, дисциплинированный ум. Он так не разбрасывается…, а я совершенно не предсказуем! Я понятия не имею, какая блажь придет мне на ум в следующий момент и поглотит меня целиком, без остатка! И потом…, вы, как каббалист должны понимать…, очевидно, это мой первый кругооборот на духовном пути, или мой прежний духовный опыт лежал далеко в стороне…. Я просто чувствую, что никогда прежде не изучал каббалу в отличие от Сени…, да и Шимон так считает. Потому, видимо, и возится со мной. Спасибо, что выслушали меня, Борис, – с большой теплотой сказал Максим, поднявшись из-за стола, – как-то самому легче стало, когда выговорился.

– Спасибо, что доверились, – немного грустно ответил Борис, – надеюсь, что я вас понял, хотя это вовсе не означает, что согласился с вашими доводами. Однако кажется мне, что из каббалы вы теперь все же не уйдете. Не тот вы человек, именно в силу склада своего ума. Не свернете вы с пути, не достигнув вершины…

– Шалом, Борис, мне, действительно, пора…

– Вы только Мири не судите строго…, – произнес тихо Борис в след удаляющейся машине Максима. – Бедная девочка, что с ней будет! Как все-таки плохо, что он не захотел остаться…

Телефон, буквально, разрывался на части. Максим, по свойственной ему с детства привычке, машинально считал про себя гудки. «Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…». Наконец, звонки смолкли, и в комнате повисла зловещая тишина. Он лежал на диване и бездумно смотрел в одну точку на потолке, придавленный глыбой недоумения и боли. «Странное какое-то пятно, что-то оно мне напоминает своими очертаниями…, это пиво вроде Сенька открывал, оно теплое было, и сигануло, аж в потолок, или шампанское, а, может, джин с тоником? Забыл уже. Какая разница, давно надо было его замазать, а я так и не собрался за три года сделать тут косметический ремонт. Мири меня агитировала…, нет, только не думать о Мири!». Он даже застонал как от пронзительной зубной боли. «Интересно, какая там дома погода? Надо будет посмотреть по Интернету…, зонта у меня, конечно, нет…».

На какое-то мгновение Максим забылся, и тотчас перед ним возникло лицо Шимона, который смотрел на него ласково, с сочувствием, чего никогда не делал на самом деле. «Ты должен продвинуться как можно выше, – сказал старец, нажимая на слово «продвинуться», – иначе, что сможешь передать мне, когда я приду учиться от тебя? Тогда ты вернешь мне все, что я даю тебе сейчас». «О чем ты говоришь, Шимон? Тебе у меня учиться? Ты, верно, что-то путаешь…, я тупица и бездарь, я еще не дозрел до каббалы!». «Времени у тебя достаточно. Теперь ты знаешь Путь, не сходи с него, и помни: ты дал мне слово…».

Максим открыл глаза и зажмурился от яркого света, Сеня тряс его за плечо, призывая проснуться.

– Ты что, напился что ли? Звоню, звоню, никто трубку не берет. Примчался к вам, дверь не заперта, ты дрыхнешь, как последний негодяй! Забыл, что вы сегодня ужинаете у нас? Мила наготовила всего, разогревать уже устала, а вы все не идете, послала, вот, меня. Я смотрю – в окнах света нет. Испугался даже. Где Мири? – Разразился Сеня грозной тирадой.

– Мири от меня сбежала, – спокойно сказал Максим, – с дочкой, разумеется.

Именно этот безразличное спокойствие в голосе друга испугало Сеню более всего. Он несколько секунд оторопело смотрел на Максима, словно стараясь осмыслить то, что он сказал, а потом произнес:

– Знаешь, я ожидал чего-то в этом роде…, было у меня, могу теперь честно признаться, некое предчувствие что ли, просто не хотел тебя… тревожить. И как она это объяснила? Ты с ней говорил?

– Не удостоился чести такой…, письмо оставила. Вон, на журнальном столике лежит. Можешь ознакомиться. – Максим поднялся с дивана и нетвердыми шагами направился в ванную. – Пойду, ополоснусь, пока ты читаешь, башка совершенно ничего не соображает, звенит, как пустой котел. Слушай, борода, тебе это пятно на потолке ничего не напоминает? Это мы пиво с тобой открывали или шампанское? Я уже позабыл.

Сеня механически перевел взгляд в направлении, указанном Максимом и, оторопев от его нелепого вопроса, ответил:

– Джин-тоник…

– Да-да-да, – засмеялся Максим каким-то нездоровым, болезненным смехом, – вспомнил, действительно, джин-тоник! Ты еще его пить не хотел, говорил, что он на почки плохо влияет. Почки, говоришь? Ха! Да, и хрен с ними! Через катетер писать будем!

Сеня успел дважды перечитать сбивчивое, маловразумительное письмо Мири, пока Максим плескался под душем, а когда он вернулся в комнату, спросил:

– Ты не пытался ее искать?

– А что ее искать? И ежу понятно, что к родителям поехала!

– Она с тобой вообще говорила на эту тему?

– Ну, лепетала что-то смехотворное про одиночество в чужой стране, будто это у нее на уровне фобии какой-то. Я высмеял ее, и все!

– Она тебе когда-нибудь рассказывала, почему с первым мужем отказалась в Америку ехать? Мне Борис говорил, что они не плохо жили, вроде…

– Да, не спрашивал я никогда! Не хотелось как-то казаться назойливым…, какая мне, в сущности, разница? Что-то Яша говорил мне, давно еще, не любила она Марика, вроде, он старше ее был намного…, и детей у них не было…. Может, потому и не было, что она не хотела…

– Что думаешь делать? Может, останешься…, – нерешительно предложил Сеня.

– Ну, уж нет! Черта с два! Теперь я точно уеду! У нее был шанс поговорить со мной по-хорошему, что я – изверг, что ли? Или дурак упертый? Я бы понял ее, мне ли не знать, что такое фобия! Сам чудом избавился, да, и то, если бы не Шимон…. Я бы объяснил ей, что в ней до сих пор живет генетическая память о нисхождении в Египет…. Она же предпочла меня поставить перед фактом! Даже не соизволила сказать в глаза. «Не нашла слов», видите ли! Значит, так! Я оставлю тебе все свои деньги, проживу как-нибудь, на кусок хлеба я еще в состоянии себе заработать. Передай их, пожалуйста, Борису, пусть найдет способ ей вручить. Знаешь, я сейчас вспоминаю, что-то было в его поведении такое нетипичное, ну, сочувствующее как бы…, смотрел он на меня странно, словно жалел, когда мы прощались. Знал, должно быть. Не могла она с ним не поделиться, и слово, видать, взяла, что он мне ничего не скажет. Бедный Борис! Я представляю, в какое нелепое положение она его поставила!

– Мири пишет в письме, что это решение далось ей крайне тяжело, и она тебя очень любит …

– Угу, ты не поверишь, вполне допускаю…, это-то и ужасно! Любит, страдает, на стенку лезет, криком кричит – и бросает!

– Может, позвонишь ей, время есть еще, ваш рейс ведь только завтра вечером…

– Нет, борода. Я звонить не буду. С Тайкой, вот, только не простился даже…, и этого она меня лишила, не…, Тайка так на бабку похожа…,- голос Максима дрогнул, он отвернулся и украдкой вытер глаза рукавом рубашки.

– Макс, скажи честно, а ты ее любишь? – Спросил нерешительно Сеня.

– Я люблю рыбу. – Спокойно ответил Максим, повернув к Сене потемневшее лицо, и посмотрел другу прямо в глаза твердым взглядом.

Семен отвернулся, и сердце его болезненно сжалось.

Первым человеком, кого Максим встретил по возвращении домой, был его сосед по лестничной площадке, теоретик Тихон Вахонин, которого все звали Тихоня.

– Ба! Какие люди! Что, зимовать на родину прилетел аль насовсем? Что-то пожиток у тебя маловато, или багаж в Москве оставил? – поинтересовался он, будучи человеком, который считает своей обязанностью, знать обо всех все. – Почуял, что нам гранд присудили? Решил тоже урвать себе кусок? Не выйдет! Знаешь, сколько тут желающих – от Минатома и Миннауки до нашей дирекции.

– Там посмотрим, – неопределенно отозвался Максим, не успевая следить за причудливым извивом Тихониных мыслей. – Про гранд я не знал, это здорово!

– Ничего здорового, – сварливо отозвался Тихоня. – Поделили уже, тебе ничего не осталось. Так, я не понял, ты обратно что ли?

– Осмотрюсь сейчас…, какие еще у нас тут новости?

– О! – с готовностью впился в него Тихоня, почуяв возможность загрузить мозги свежему человеку, и, захлебываясь от восторга, вдохновенно начал, – новостей, хоть отбавляй! Без тебя тут столько народу знакомого поумирало! Наших там теперь больше, чем тут. На днях ЦЕМ, вот, продали.

– Как? – Изумился Максим с непритворным ужасом, – а что же мы будем делать без Центральных экспериментальных мастерских? Это же… – все равно, что руки отрубить…, кто же нам оптику…

– Дед Пихто! – Тихоня искренне наслаждался огорчением соседа. – Кому теперь нужна твоя оптика, голубь ты мой шизокрылый? Это еще не все. Дом ученых закрыли, там кафе теперь нет, пивка с шиком не попьешь, никто не приезжает на встречи с цветом научной элиты. Не интересны мы им больше. Здание управления, где раньше Дирекция размещалась, тоже – того-с.

– Что же осталось-то? – упавшим голосом спросил Максим.

– Техплощадка и теоркорпус. Кстати, у нас сейчас ищут начальника теоротдела, не хочешь выдвинуть свою кандидатуру?

– Лучше быть хвостом собаки, чем головой осла, – разозлился, наконец, Максим, устав от омерзительных Тихониных новостей, – а что-нибудь позитивное можешь предложить?

– Выбор не велик, – сделал Тихоня насмешливый книксен, – крытый рынок отгрохали, универсам Самохвал, да еще Дубна-матушка филиал своего Университета на нашей базе держит. Там все и пасемся, кто остался. Чтобы штаны, так сказать, с нас не падали. Народ фирмешек каких-то понаоткрывал, шуршат помаленьку. И чего ты приперся – не понимаю? Жил бы себе у евреев…, там тепло, сытно, мозги они ценят, правда, свои в первую очередь…

– Ну, пока, устал я с дороги, увидимся еще, – отмахнулся Максим от назойливого соседа.

– Слушай, Волчара, – обратился к нему Тихоня, резко сменив тон на жалобно-просительный, – одолжи мне рублей пятьсот до получки. Я верну, ты же меня знаешь…, у нас на днях в универе раздача слонов и материализация духа…

– На, – вынул Максим, немного размякший от этого своего старинного прозвища, из кармана две сотни, – все, что есть нашими…, не обменивал еще…

– Ты что! Это ж только на бутылку! Отстал ты совсем там от российской действительности, темнота! Ладно, спасибо, хоть не шекели, – ехидно заржал Тихоня, – а то их у нас пока не принимают…

Максим закрыл за собой входную дверь, и, прислонившись к ней спиной, поставил чемодан с сумкой на пол. Он очень страшился этой первой встречи с родным домом. Однако, пройдясь по квартире, отрешенно, механически фиксируя всюду взглядом следы постороннего разрушительного присутствия, неожиданно успокоился. Все здесь было чужим: сильно обветшавшая, протертая до дыр, мебель, передвинутая на другие места бесцеремонными квартирантами, покосившийся бачок в туалете, кучка штукатурки, обвалившаяся с кухонного потолка прямо на нечищеную газовую плиту, рыжие потеки ржавчины в обеих раковинах, пожелтевшие от табачного дыма, некогда белоснежные бабкины шторы, и главное – отсутствие холодильника. Единственное, что избежало варварского обращения – его роскошная огромная библиотека. Книги аккуратно стояли на своих местах, щедро припудренные трехгодичной пылью.

– Отлично! – подвел итог ревизии своей скромной собственности Максим, – есть отличный шанс получить квалификацию сантехника!

Он осторожно примостился на подозрительно скрипящем стуле, почему-то одиноко стоящем посреди прихожей, стряхнув с него предварительно несколько сухих легких трупиков моли, и закрыл лицо руками.

Из оцепенения Максима вывел звонок в дверь. Он зазвенел знакомой до боли переливчатой трелью, словно возвещая: ты, наконец, дома, и к тебе могу прийти!

– Пойдем ко мне, – позвал его Тихоня, плотоядно улыбаясь, – дома-то, небось, жрать совсем нечего…, Таисию Петрову помянем, царство ей небесное, хорошая была женщина…, щедрая…. Да, здорово тебе квартирешку-то уделали! Нечего сказать! Он хоть деньжат отвалил на ремонт? Себе коттеджик в сосенках отгрохал – наше «Царское село» отдыхает! Видел, наверное, при въезде?

– Я думал, это санаторий построили…, не разбирался еще с ним, раньше обещал компенсировать, – ответил, без каких было эмоций Максим, и покорно поплелся за соседом в квартиру напротив, будучи не в силах оставаться один в этих, некогда родных стенах.

– Я только закуски немного прикупил на твои гроши, – деловито докладывал Тихоня, – выпить-то найдем…, ты что будешь – спирт или самогон?

– Даже не знаю, все такое вкусненькое, – впервые за последние два дня улыбнулся Максим. – Налей, чего не жалко…

– Мой тебе совет, – жарко дыша перегаром в лицо Максиму, наставлял Тихоня, прилично захмелевший после второй же рюмки, – ищи работу в Москве. Там народ гребет деньги лопатой! Жилье, конечно, снимать дорого, а то и я бы подался. А у тебя квартира там. Что ты забыл в нашем гадюшнике? Денег здесь нет, сеансов тоже, практически, нет. Хуже, чем в начале девяностых, можешь мне поверить. Все развалилось, понимаешь, все! Нет больше физики, и давай ее помянем.

Ты бы знал, сколько нам предложений прибыльных поступало! В том числе и от японцев по сборке их электроники. Конфетки! Даже завод по производству «Пежо» предлагали построить на базе нашего ЦЕМа. Куда там! Наш уперся рогом и ни в какую: мы ученые! Вот, и сидим голым задом на куче старого хлама, изображая на морде ученых! Ничего же не обновляется, камеры все – старье. Разруха в твоей квартире – райский оазис по сравнению с нашим Институтом! Детекторы – твоего возраста, а, может, и моего. Какая наука! Все забыли давно про нас.

Жаль, старый я уже, в Москве сейчас всюду возрастной ценз! Кому за полтинник – на помойку. А кто молодежь учить будет? Америкосы? Они научат! Вот, спасибо, Дубне…, кстати, а ты пойди туда, там тебя с руками оторвут…

– Какие мрачные вещи ты рассказываешь, Вахонин, – сказал Максим неуверенно, – тебя послушать – Института уже нет. А что с нашим отделом экспериментальной физики? Кто там сейчас?

– Молодые кадры…, относительно, конечно…, шеф ваш еще при тебе умер, а твой непосредственный руководитель уволился. Домушничает теперь…

– Как это? – Ужаснулся Максим, – что ты имеешь в виду?

– Ну, типа, сам себе режиссер…, что-то продает помаленьку через Интернет…, прогаммульки какие-то. Да, он сам тебе расскажет, если захочет, конечно…, он же у вас – темная лошадка!

– А мне ребята в Израиле говорили – ученые сейчас назад возвращаются, те, что на Запад в 90-х подались..., жизненный уровень, мол, реально возрос и все такое…

– И ты поверил? В чужих руках всегда толще и длиннее…, пошли они все со своими оценками нашей действительности, куда подальше! Идеалисты, хреновы, чтобы понимали! Пусть приедут к нам, да поглядят, во что превратился некогда третий по величине во всем мире ускоритель заряженных частиц, как они его величали. Твое здоровье, может, вотрешься на теплое местечко…, ты ведь один, да и сороковник тебе с небольшим всего…, – а, помолчав немного, нравоучительно и злобно добавил. – Я тебе с прямотой римлянина скажу: вотрешься, если только большого ученого не станешь из себя корчить, и засунешь свои амбиции в…

Спал Максим отвратительно. Сосны ли скрипели под окном, или это родное жилище, словно жаловалось ему всю ночь на свое дурное самочувствие, сетовало, вздыхало, поскрипывало, просило помощи? Несколько раз он вскакивал с постели, отправлялся на кухню выкурить сигарету, и говорил в тревожную пустоту: «Домик, ты мой, мой, никому тебя больше не отдам, я тебя вылечу».

Прямо в окно, возле которого стоял диван, светила полная луна, изменяя все вокруг до неузнаваемости. Любимые бабкины старинные часы с боем, которые он не без труда завел накануне вечером, били хрипловато, словно голос их был простужен. Должно быть, они провели в полном безмолвии все эти три года его отсутствия.

В голову просились простецкие, невнятные вирши, которые Максим даже не поленился записать, отыскав ради этого с превеликим трудом в своем письменном столе пожелтевший листок бумаги, исчирканный с одной стороны какими-то формулами.

Мне в комнату ночью впускают Луну -

Тень длится плотнее предмета.

И, словно лунатика, тянет к окну

По лесенке лунного света.

Привычный и будничный мир за окном

Признать не решаюсь. Пространство

Объявит себя нежилым пустырем –

Ни признака, ни постоянства.

Продавлен слегка под напором Луны

Воск пепельно-черного неба.

Повсюду кружит аромат тишины,

Ночь с привкусом тминного хлеба.

И лунной глазурью облит куполок

Подгнившей, старинной беседки.

Я сада любой просмотреть уголок

Стремлюсь через листья и ветки.

Но тикают важно стенные часы,

И бьют, как астматик, с удушьем,

И ночь равнодушно кладут на весы,

И бесят своим равнодушьем.

Подобно пылинке, колышется сон

На лучике лунного света,

Пока не запрыгает в блеске окон

Слепящий зайчишка рассвета.

Как ни странно, пространство, убаюканное этим незамысловатым ритмом, умиротворилось, и блудный хозяин, вернувшийся домой из дальних странствий, спокойно проспал остаток ночи.

Отдел кадров Института находился на прежнем месте. Максим поднялся на второй этаж и, постучав, вошел в «предбанник» начальственного кабинета. Он обнаружил за большим канцелярским столом все ту же даму, которая три года назад выписывала ему обходной. Мельком взглянув на визитера, дама презрительно фыркнула:

– Волков, если не ошибаюсь? Мозги домой потянулись?

– Совершенно верно, здравствуйте, – ответствовал с благожелательной поспешностью Максим, ловя себя на мысли, что побаивается этой сильно располневшей, поблекшей реликтовой мадам, по-видимому, имеющей здесь, как и прежде решающее слово. – Неужели вы меня узнали?

– Я в поселке с 1971 года, вы еще под стол пешком ходили, а я уже оформляла на работу всех академиков и член-корров, которые к нам как мухи на мед со всех концов слетались.

«Да, – подумал Максим, – тогда это, действительно, был поселок, и только старожилы продолжают его так называть…».

– Простите, а Михаил Борисович на месте? – Поинтересовался он в слух, досадуя на себя, что не прихватил в магазине коробочку конфет.

– Будет позже. Что вы хотите? – Пробормотала секретарша, не отрывая взгляда от своих бумаг, и всем видом, давая понять, что он отвлекает ее от важного государственного занятия.

– Я по поводу трудоустройства…, Галина Константиновна, – вспомнил со страха Максим ее имя.

– Не сомневаюсь, оставьте документы, я подпишу. На полставки в ОЭФ, с окладом пять тысяч рублей, плюс радиоактивные, плюс звание, стаж прерывался, итого, семь тысяч триста девяносто восемь рублей. Ой, что я говорю! Вы же со степенью, значит, R вам не положено. Развалили всю физику, побежали за длинным рублем, а теперь назад потянулись с чемоданами денег. Можно и самолюбие потешить, когда не надо думать о куске хлеба, позволить себе вспомнить, что ты большой ученый. Союз разрушили, Институт загнобили…

– Простите, когда я могу узнать….

– Что тут узнавать? Идите на медкомиссию, потом пройдете у пожарников и у техники безопасности. Как оформитесь, можете выходить. Дорогу еще не забыли, надеюсь? Или вас за ручку отвести?

– А что, зарплаты у нас прежние остались? – Осторожно поинтересовался Максим.

– Как это? – Секретарша прямо взорвалась от негодования. – Вы разве не видите? Оклады бюджетникам подняли в два раза!

– Но я и раньше столько получал….

– Вы же на полную ставку были оформлены! Неужели считать там за границей совсем разучились! Не предавали бы Родину, получали бы уже пятнадцать тысяч!

– Спасибо большое, так, я принят? – Удивился Максим.

– А вы на что надеялись? – Отрезала реликтовая мадам и прочно уткнула нос в бумажки, давая понять, что аудиенция окончена.

Максим покинул отдел кадров, придавленный тяжким грузом ответственности и неизбывной вины за развал родной страны и родного Института.

«Как все-таки легко умеют нас структурировать некоторые люди! – изумлялся он, направляясь в университет. – Я же считал себя совершенно свободным от подобного влияния…, а эта мымра надавила на какие-то ей хорошо известные кнопки во мне, и, вот, пожалуйста, я уже с удовольствием взял на себя вину за все грехи человечества! Может, она не так уж и не права? Что-то ей известно о людях, которые к ней приходят, такое, чего они сами о себе не знают. Противно как, словно на жабу наступил…, если и в универе сидит подобное существо, я не переживу…, признаюсь во всем, только бы побыстрее привели приговор в исполнение…».

– Волков! Ты? – с трудом выбравшись из-за казавшегося слишком маленьким для него письменного стола, к Максиму кинулся Вадик Костенко, и сгреб его в свои могучие объятья, звонко хлопая по спине огромной ладонью. – Как же я рад! Честное слово! Ты к нам? Вот, здорово! Знаешь, так нужны спецы хорошие! Просто по зарез! Попадаются еще светлые головушки, сам увидишь, учить их надо, Макс, а ты же у нас светило!

Размякнув от доброты и ласки старого сокурсника, Максим воспрял духом, и решил, что еще может рассчитывать на снисхождение при вынесении ему приговора за разруху в собственном государстве.

– Вот, смотри, – с воодушевлением рассказывал Вадик, – как мы все тут организовали. Аренда терпимая, школа отличная!

– Да, я обратил внимание, даже стекла зеленоватые в окнах, шикарная школа. Ну, показывай свое хозяйство!

– Знаешь, тут два паренька у меня с жильем не пристроены, старшекурсники, может, возьмешь их пока к себе? Ты ведь один по-прежнему, или я чего не знаю?

– Не знаешь…, но один, – не слишком охотно ответил Максим.

Вадик тактично обошел эту тему, почувствовав, что она не вызывает у приятеля большого энтузиазма и опять задал свой вопрос.

– Так, возьмешь ребятишек моих? Денег у них, конечно, нет…

– Ремонт помогут сделать? В сантехнике разбираются? Чистоту и порядок в районе, как говорится в таких случаях, гарантируют? – Деловито поинтересовался Максим.

– Конечно, помогут! Я и сам приду! Они смирные еще. Не то, что мы были в их годы!

– Сейчас финансами разживусь и за дело! Возьму их в компаньоны, засылай своих казачков.

Однако разжиться финансами оказалось не так-то просто. Прежний квартирант в настоящее время постоянно проживал на Кипре, а его престарелая матушка, обитавшая в новых хоромах, была совершенно не в курсе долговых обязательств сыночка.

Скромные деньги, которые Максим привез с собой, таяли, буквально на глазах, а когда он достал из почтового ящика узенький листочек с перечислением стоимости жилищных услуг, его глаза вылезли из орбит.

– Погоди, – сварливо сказал присутствующий при этом событии Тихоня, – это пока за сентябрь, без отопления, а зимой плюс еще тысяча. У нас, говорят, самые высокие квартплаты в стране. Мы же всегда были впереди планеты всей! Я-то – льготник, мне за стаж дали «Ветерана атомной промышленности», тебе такое счастье не светит! Нечего было уезжать, тоже удостоился бы. А чего ты Московскую-то квартиру не сдашь? Озолотишься, ей-богу!

– Да, где же я жильцов-то возьму? – Растерянно пробормотал Максим, еще не пришедший в себя от перенесенного потрясения. – Объявления что ли на столбах расклеивать?

– Темнота! – Констатировал Тихоня, – сейчас полно реелторских контор! Свистни только – с руками оторвут!

– Хорошо бы, конечно…, займусь, пожалуй, пока на работу не вышел. Как думаешь, долларов двести в месяц можно за нее попросить?

– Что? Чумовой какой-то, честное слово! Двести! У тебя жилье, в каком районе?

– Двухкомнатная на Патриарших, от метро, правда, далековато…, думаешь, не дадут двести?

– Две тысячи, как минимум!

– Рублей? – Немного разочарованно спросил Максим, – маловато, конечно, это даже на мою квартплату не хватит…

– Зеленых, бестолочь! Говорю же, что мы впереди планеты всей! И плату проси сразу за полгода вперед!

«Да, я бы и сдал пока всего на полгода, кто его знает, что дальше будет…, – размышлял Максим, поднимаясь в лифте, – только две тысячи, это уж слишком! Не хорошо так людей обдирать…, пользоваться безвыходностью их положения. Может, они вынуждены в Москве искать работу, жить-то им где-то нужно…».

«Казачки», как окрестил своих постояльцев Максим, оказались ребята рукастые, они мигом привели жилище в божеский вид, и квартира засияла чистотой и уютом.

«Хоть домой теперь не противно возвращаться, – думал Максим, с грустью оглядываясь по сторонам, – ничего, приживусь как-нибудь, помаленьку…».

Он старался не вспоминать о том, что пережил в Израиле. Просто упаковал все эти три года в отдельную ячейку памяти, сделал надпись и трусливо обходил ее стороной. Вот, только над своими снами он был не властен, а они услужливо подсовывали ему почти каждую ночь то одно, то другое лицо из тех, что остались за тысячу верст отсюда. Чаще всего видел он дочку и Шимона. Иногда в его сны бесцеремонно пробирался Сеня, который каждый раз находил слова колкие и обидные, и тогда Максим просыпался в особенно дурном расположении духа. Так было и в это субботнее утро. Поэтому, выйдя на кухню, влекомый ароматом свежего кофе, он бросил на своих ребятишек не слишком доброжелательный взгляд.

– Господи! Какую белиберду ты купил! – ужаснулся Максим, увидев в руках Юры книгу с диким названием «Фюрер нижнего мира». – Это же жуть какая-то! Неужели можно читать подобную чернуху? Вон, библиотека, пользуйся, там столько книг интересных! Правда, в институте мне читать было некогда, но когда на каникулы приезжал – отрывался по полной! Читал запоем…, там и фантастика есть приличная, все Стругацкие, например…

– А сейчас только такие и пользуются спросом, – пришел на выручку товарищу Антон. – Ничего другого ведь не издают. Пипл хавает. Я тут видел на книжном развале «Анну Каренину», так, на ней бумажка была прикреплена «Эротический триллер». Но я эту дрянь не покупаю, мне на нее денег жалко, лучше уж вообще ничего не читать, согласен с вами, Максим Сергеевич. А у вас Библия есть?

– Конечно…, – Максим внимательно посмотрел в глаза Антону.

– А вы сами ее читали?

– Приходилось, – ответил он уклончиво, – если что не поймешь, обращайся, попробую объяснить.

– Я притчу одну читал, ведическую, кажется, про то, кому можно читать священные книги, а кому – нельзя, – удивил Максима еще больше Юра. – Хотите, расскажу?

В одной стране, – начал молодой человек, не дожидаясь приглашения, – которой правил богатый и мудрый кшатрий, начали неожиданно умирать дети. Тогда пришел к правителю один купец, вайшью по-ихнему, из третьего сословия, то есть, и говорит: «Раз, умирают дети, значит, в твоем государстве, князь, творится какое-то беззаконие, о котором ты ничего не знаешь, ты должен послать гонцов во все концы страны. Пусть они обыщут каждый ее клочок, найдут того, кто этим занимается, и накажут его по всей строгости закона». Сказано – сделано. Кшатрий разослал своих слуг во все уголки своей земли и наказал им выявить, в чем состоит творимое беззаконие, от которого умирают дети. Долго искали они, каждый клочок земли проверили, наконец, остановились у одного маленького ручейка, чтобы напиться. И вдруг видят: сидит на берегу ручья шудра и читает священные книги!

– И где же мораль, – спросил Максим, внутренне напрягшись, – в чем вина шудры?

– А в том, что шудра, как представитель самого низшего сословия, не имеет права даже прикасаться к священным книгам, а уж читать – и подавно! В этом и состояло беззаконие, от которого даже умирали дети!

– Ну, и для чего ты нам это рассказал? – усмехнулся Антон, – хочешь сказать, что я шудра и мне нельзя читать священные книги? Больно ты умный! Все-то видишь и понимаешь лучше других! Да, если хочешь знать, сейчас у нас в стране шудры пишут книги! Хоть и не священные, а ты их читаешь запоем!

– Да, Юра, – присоединился Максим к их спору, – как узнать все же, по-твоему, шудра ты или кто другой, если у нас нет сословий?

– А это каждый решает для себя сам! – горячо воскликнул Юра. – Я, вот, точно знаю, что я – шудра. Потому и читаю всякую, как вы сказали, белиберду. Не корчу из себя продвинутую духовную личность, как некоторые…

– А я точно знаю, что не шудра! – подбоченившись объявил Антон. – И хочу духовно развиваться! И если ты еще не интересуешься ответом на вопрос, зачем живешь на свете, значит, ты еще не дорос до него. Скажите ему, Максим Сергеевич. Вот, вы, три года работали в Израиле, может, слышали что-нибудь там про каббалу и про их знаменитую Книгу Зогар?

– Зоар, – машинально поправил Максим, и осекся, не зная, как ему поступить.

– Значит, «г» не читается?

– Нет.

– Простите, если я задам совсем уже глупый вопрос, а вы не знаете, где ее можно достать? Так хочется почитать! В Интернете, конечно, есть, да качать дорого…, я иногда хожу на каббалистический «Форум», там ребята такие вопросы задают! И что самое главное – получают ответы от их Учителя! Один раз я тоже спросил, и мне ответили! Глупость, конечно, спросил, а ответ получил серьезный, обстоятельный. Так, что про Зоар? Слышали там?

– Хорошо, Антон, – пробормотал Максим, думая о своем, – поищу для тебя Книгу Зоар, я еще не разбирал свою сумку, она там должна быть, кажется…

Максим вылил из огромной джезвы остатки кофе в свою любимую чашку, загреб из хлебницы горсть сушек и отправился к себе в комнату, подстегиваемый воспоминаниями….

…Сеня всю дорогу до аэропорта предпринимал неоднократные активные попытки, хоть как-то расшевелить друга, сидевшего с каменным лицом, сосредоточив отрешенный взгляд на дверце «бардачка».

– Знаешь, старичок, о чем я иногда думаю? – Со смехом спросил Сеня, и, не дождавшись реакции на свой вопрос, продолжил, – я почему-то представляю себе, какими мы будем в старости? Вообрази: сидим мы с тобой в каком-нибудь укромном местечке, скажем, у меня на лоджии. Согбенные, плешивые, подслеповатые…, как тебе такая перспективка? Сидим, стало быть, попиваем пивко…, рассуждаем на умные темы….
Неожиданно Сеня громко расхохотался. Максим слегка вздрогнул и недоуменно уставился на него:

– Что ты сказал? Прости, я не расслышал…

– Анекдот вспомнил, который Таисия Петровна очень любила. Сидит древняя старушка, в одной руке держит вставную челюсть, а в другой – искусственный глазик и говорит обескуражено: «Вот, чихнула, так, чихнула!».

– Это ты к чему?

– Нас с тобой, говорю же, в старости представляю…

– Ну, да, похоже…, – согласился Максим, снова погружаясь в свои невеселые мысли.

Сеня оставил свои атаки на мрачное состояние друга, и остаток пути они ехали в полном молчании.

– И чего мы притащились, спрашивается, в такую рань! – Воскликнул Сеня, взглянув на табло с вылетом самолетов, – еще полтора часа до объявления регистрации на твой рейс! Вечно тебе спокойно не сидится…

– Прости, я не люблю опаздывать, – чувствуя себя немного виноватым, оправдывался Максим, – а вдруг пробки на дорогах, или колесо спустило…, самолет ведь дожидаться не будет…

– Ладно, уж, знаю я тебя, торопыгу, это даже хорошо, есть время поговорить. Ты, главное, ни о чем не жалей. Сожалеть не надо, человеку требуется все пройти и отработать каждое свое состояние по порядку. Как говорил Рабаш: «Жизнь – это пока есть что-то новое». Быстрая смена состояний свидетельствует о правильном продвижении. Ты только непременно проверяй себя. Внутренняя проверка – это саморевизия того, насколько быстро меняются твои – неважно какие – внутренние состояния, в каком темпе, что ли происходят эти изменения, понимаешь?

– Не сомневаюсь. Темп – что надо! – Мрачно отозвался Максим, – я сейчас уверенной ощупью продвигаюсь к дому, и нисколько не сомневаюсь, что поступаю правильно.

– Самое плохое, что ты сейчас проклинаешь Творца, и винишь Его за то положение, в котором оказался. Неосознанно, конечно…, но именно поэтому нет ничего хуже, чем находиться в состоянии горя. Мы только думаем, что в безрадостный момент обращаемся к Творцу, но это не так. Лишь в веселые, позитивные минуты жизни мы в своем сердце благодарим Его за все хорошее, пусть это даже не связано с отдачей, с путем к Нему. Просто из этого состояния можно начинать устремление к Творцу, сделать его стартовым. Во время радостных переживаний мы гораздо ближе к Нему.

– Прошу тебя, оставим каббалу в покое. – Несколько раздраженно прервал рассуждения друга Максим. – Не хочу сейчас об этом говорить…

– Как скажешь, – пожал плечами Сеня, – можем поговорить о чем-нибудь другом. Да, кстати, все забываю тебя спросить, чем там дело кончилось с теми бандитами, что напали на твоего старца? Осудили их?

– Ни шиша подобного! – Максим, наконец, впервые проявил интерес к теме разговора. – Отпустили за недостаточностью улик! Шимон ведь не подтвердил, что это именно они его ранили, маски на них были, видите ли. Ты знаешь, что он сказал? Он заявил, что они еще не родились в этом мире! Потому что их воспитали, не согласно их воле, а в среде, которую они не выбирали. Они, мол, ничего здесь не решали, а выросли, наполненные разного рода информацией, со всеми программами поведения и с системой ценностей, которые не им принадлежат, и продолжают существовать в обществе, диктующем им все снаружи.

– Что ж, он рассуждает как каббалист, – сказал Сеня одобрительно. – Тебе не мешало бы брать с него пример…. Если ты будешь так думать о Мири, и о ситуации, в которой оказался, то, возможно, найдешь со временем силы оправдать ее поступок. Прости, не удержался…

– Так что, этих типов отпустили, – продолжил Максим свою мысль, словно не слыша последнего Сениного совета. – Думаю, они уже далеко отсюда, но что самое поразительное, кинжал тоже бесследно исчез! По всей вероятности, им удалось подкупить полицейского, который работал в отделе вещдоков, так как он тоже испарился. Его, кажется, до сих пор ищут. Правда, у меня сведения годичной давности, я уже и забыл об этом происшествии…

– Значит, эта история еще не закончилась! Хорошо, что ты уезжаешь, – впервые сказал Сеня, – а старцу, в таком случае, надо быть осторожным, они могут опять к нему наведаться…

– Это-то меня и беспокоит больше всего! Ты звони, пожалуйста, Борису время от времени, а потом мне, сделай милость, очень тебя прошу. Тревожно как-то…

– Конечно! Какой разговор!

– Ты…, прости меня за все, борода…, сколько я тебе проблем доставил за эти три года, – с трудом подбирая необходимые в таких случаях слова, проговорил Максим, – и пойми меня правильно, видать, не дозрел я еще до каббалы, уж не раз тебе говорил…

– Не будем об этом, – прервал его Сеня, видя, как тяжело даются другу эти признания. – Тут, вот, подарочек тебе небольшой…, в самолете посмотришь.

– Спасибо! – Максим затолкал пакет в сумку и направился к стойке регистрации. – Будем надеяться, что с багажом проблем не будет, ты мой ящик подписал?

– Разумеется! Там твой адрес и номер мобильного телефона. Хотя, могут и тормознуть таможенники. Решат, что золото из страны вывозишь, так что – не расслабляйся. Может, и хорошо, что ты увозишь эти железки, старцу спокойнее жить будет. Забрали, мол, и все. Знать ничего не знаю. Надеюсь, все же, что на конгресс ты в феврале приедешь…

Вдруг Максима, словно током пронзило посреди этого потока воспоминаний! Он даже подскочил на своем диване, пролив из чашки остатки кофе прямо на одеяло.

«Железки! Я же их отдал вместе с комплектующими нарочному из МГУ, который встречал груз из Израиля! Это не удивительно…, как я им, вообще, весь свой скарб не вручил…. Надо немедленно позвонить, телефон должен остаться где-то! Как бы не выбросили…, хотя Сеня подписал мой ящик, стоит, наверное, где-нибудь у них в лаборатории или на складе…, может, они еще ничего не распаковывали даже? Лучше поехать…, как же я мог про них забыть? Не знаю…, или не ехать? Возможно, это и к лучшему, что они там…, меньше соблазна…, я ведь обещал Шимону выкинуть из головы эту блажь…».

В тот самый момент, когда Максим предавался воспоминаниям, в дверь квартиры Тихона Федоровича Вахонина позвонил человек, одетый по-спортивному. Его голову украшала выцветшая вязаная шапочка, надвинутая до самых бровей, нижняя часть лица, включая кончик носа, была скрыта высоким воротом видавшей виды серенькой ветровки. В руках он держал две бутылки пива «Балтика».

– Ну, и видок у вас, Игорь Павлович! – восхитился Тихоня, с вожделением пожирая глазами пиво. – Это вы хорошо придумали, пивко мне сейчас очень кстати!

– Пиво для конспирации. Вы, Вахонин, опять с большого бодуна? – почему-то шепотом проговорил вошедший. – Все мозги пропьете.

– Да, я только двести грамм и принял, – кивнул хозяин квартиры на почти пустую бутылку водки, стоявшею среди объедков на кухонном столе, который хорошо просматривался из прихожей, – проходите в комнату, что у порога-то стоять…

– Вам придется поехать в Париж, – сказал гость, следуя за ним.

– С заданием? – воодушевился Тихон Федорович. – Я готов.

– Нет, на экскурсию в Палату Мер и Весов. По крайней мере, будете иметь точное представление о том, как выглядят двести граммов. Ладно, давайте о деле, мало времени. Меня интересует ваш сосед. Большой багаж у него был?

– В том-то и дело, что нет! – воскликнул Тихоня. – Я его прямо у дверей застал, и сам удивился, обычно народ приезжает…

– Как обычно приезжает народ, нам хорошо известно, – перебил посетитель. – Что именно он привез, можете описать?

– Небольшой чемодан и полупустую спортивную сумку, – отчеканил по-военному Тихоня.

– Так-так-так…, все это очень странно. В Израиле Волков женился, у него там родилась дочь, но на ПМЖ он не остался, и в страну приехал почему-то без семьи. Более того, они даже не звонят друг другу! Это нас чрезвычайно настораживает…. Где он, по-вашему, мог оставить другие вещи, если бы привез их с собой?

– В гараж мог занести по дороге домой, он тут рядом. Квартира у него в Москве, где-то на Патриарших прудах. Может, туда отвез прямо из аэропорта, чтобы не тащить? Хотя он ее сдал недавно…, а много вещей-то?

– Если бы знать точно! Нет, на ту квартиру он ничего не завозил, наши люди там уже побывали.

– Это, каким же образом?

– Сигнал-то давно поступил, еще до его возвращения, – неохотно поделился конфиденциальной информацией Игорь Павлович, – а поскольку он перед отъездом ключ в ЖЭКе оставил на случай затопления, то ребята под видом слесарей туда наведались, с ведома начальства, разумеется, тогда еще в Главном Управлении его хотели взять в разработку. А когда ничего не нашли, спустили все на тормозах, мол, брехня одна, канал, видишь ли, не очень надежный, случайный, мог ложную информацию слить. Привез груз для МГУ, но его таможенники проверяли, ничего криминального – комплектующие для астрономического прибора. Волков был просто курьером. Вам необходимо с ним сблизиться и постараться выведать, осторожно, конечно, что, да, как…, понимаете?

– Мы уже сближались пару раз…, – ответил Тихоня, потупившись, – не пьянеет он, чертяка! Представляете? Столько самогона на него извел! Сам потом утром еле в себя пришел, а ему – хоть бы что! Хлещет как воду! У меня ресурс на исходе, надо бы представительские-то расходы оплатить. У Волкова даже занимал по приезде…

– Дороговато вы нам обходитесь, Вахонин, учитывая, что мы теперь стеснены в средствах…. Ну, хорошо, деньги вам переведут по почте, так незаметнее. Как гонорар за статью. И, пожалуйста, будьте на чеку, постарайтесь запомнить каждое его слово! Вдруг он сболтнет что-то важное для нас!

– А что ищем-то? – полюбопытствовал по привычке Тихоня.

– Вас это не касается, – пресек визитер нездоровый интерес своего осведомителя.

– Как же тогда я буду знать, что спрашивать? – насупился тот.

– Просто передадите слово в слово все ваши беседы. Учить вас что ли? Сами не знаете, засиделись без настоящего дела! Можно, конечно, у него в квартире аппаратуру установить, телефоны мы уже взяли на прослушку…, – сказал, словно сам себе, гость.

– У него теперь два студента живут, пустил на время…, так что, практически, всегда дома кто-то есть.

– Это не ваша забота! Придут «сантехники», сделают все как положено…, а вам надо как-то изловчиться и залезть в его почту.

– Ну, это – проще простого! Скажу, что за Интернет нечем заплатить и попрошусь к нему отправить кому-нибудь «мыло». Он добрый, пустит, и за спиной стоять не будет…, тем более что это – чистая правда!

– А если не пустит, значит, есть, что скрывать. Правильно? Тогда уж мы примем меры, свои, так сказать, ладно, я пошел, – сказал Игорь Павлович, и, прихватив принесенное пиво, направился к двери.

– Э, нет, от меня с полными бутылками никто не уходит! Завалите всю операцию, – замахал на него руками Тихоня. – Вас же мигом деконспирируют!

– Ну, и словечки у вас! А, впрочем, вы правы. Крайне подозрительно будет выглядеть человек, выходящий из вашей квартиры с двумя полными бутылками пива. Одни расходы от вас, Тихон Федорович, а пользы пока ноль! Как там наши физики говорят? Нулевой эффект?

– Мне бы денег немного, – просительно промямлил Тихоня, – а когда гонорар за статью получу – отдам…

– Дождешься с вас! – фыркнул Игорь Павлович, – как от попа сдачи. Я без бумажника, вот, завалялась случайно сотня в кармане…

«Эх, надоела канцелярщина, так хочется живого дела!», – как сказала бандорша, лично принимая клиента, – подумал Тихоня, запирая за гостем дверь. – Пошла охота на волков, значит? В чем же он прокололся-то, Волчара наш? Женился там, значит, это забавно…. Главное, деньги теперь будут! Уж я из них выжму, сколько положено! Хватит «по любви» работать, прошли те времена. У нас, господа, теперь рыночные отношения, так что, будьте добры, играть по правилам, которые сами же и установили».

«Квартиру, стало быть, сдал в Москве, это ценная информация, – подытожил подполковник ФСБ последствия своего визита к осведомителю, – вероятно, чтобы не бросалось в глаза наличие финансов. Надо проверить, кому именно сдал. На счетах у него пусто, однако соседу одолжил. Не из последнего же! Если он продал то, что мы ищем, значит, вполне вероятно, деньги мог жене оставить…, скорее всего…, может, она потому и не поехала с ним? Для конспирации, так сказать. Да, сигнал поступил, а вопросов пока больше, чем ответов…, работаем, господа, работаем! Хватит сидеть, сложа руки! Заскорузли уже все, рутина одолела. Хотя, с кем работать-то? Лучшие кадры в коммерцию подались, вот, сам теперь и бегаю по осведомителям, никого в выходные бесплатно работать не заставишь!».

– Максим Сергеевич, – донесся голос Антона из кухни, – нашли Книгу Зоар?

– Прости, совсем забыл! – спохватился Максим, направляясь к нему, – сейчас. Ребята, а кто помнит, куда я дел сумку, с которой приехал? Сунул ведь куда-то на время ремонта…, теперь найти не могу…, она в прихожей стояла.

– На антресолях, кажется, – подсказал Юра, – я все из коридора туда запихнул.

– Достать? – С готовностью подскочил Антон.

– Будь другом, и отнеси в мою комнату, я сейчас поищу.

Максим, было, совсем уже собрался заняться разбором сумки, но в этот момент раздался звонок в дверь, и Антон пошел открывать, огорченно бормоча: «Ну, вот, поговорили…».

– Пусти в Интернет, Волчара, – прямо от двери взмолился Вахонин, – срочно надо «мыло» послать, а я за свой не заплатил, денег еще не давали. Поинтересоваться хочу, когда они мне гонорар вышлют. Совсем обнаглели! Статью прошлой зимой еще напечатали, а про оплату ни гу-гу!

– А что за статья? – полюбопытствовал Максим, – дал бы почитать, ты здорово раньше писал, помнится, с хорошим драйвом.

– А, так, мысли вслух…, ничего выдающегося…, дам, если найду…, авторских-то сейчас выдают только два экземпляра вместо четырех. На всем экономят, черти!

– Иди, отправляй, компьютер включен.

«Так, так, так, – бубнил Тихоня, судорожно шаря в хозяйской почте. – В отправленных – ничего существенного, только новости о себе, ну, это мы и так знаем. В удаленных – вообще пусто. Да, а ему пишет-то один только Сенька Натанзон, и то, всякую, прости Господи, чепуху! Группа какая-то…, что за группа? Дела у них нормально, приветы шлют, старец хворает, Борис говорит, что семья в полном порядке. Чья семья? Бориса или Волкова? Хрен поймешь…, да, не много я узнал».

Тихоня быстро настучал мейл туманного содержания, отправил его в журнал, шкодливо предвкушая удивление редактора, и двинулся на кухню в тайной надежде поживиться хотя бы скромным поздним завтраком или ранним обедом. Однако в меню у хозяев был сегодня только хлеб и жаркий диспут на тему «Прав ли Дарвин?».

Председательствующим был Антон.

– Вот, я и не верю, что Дарвин прав! В одной умной статье написано, что процесс эволюции продолжается, более того, мы находимся сейчас на самом важном ее этапе!

– Это что же получается? – Возмутился Юра, – из человека произойдет новое мыслящее существо, как когда-то он сам произошел из обезьяны что ли? Ну, ты даешь! Какие ты видишь предпосылки к этому? Это сильно, чувак. То есть, те крутые перцы, которые умеют решать дифуры третьего порядка, – продвинутое новое человечество, завершившее свою эволюцию, а кто не умеет – тот лох и еще ее не закончил? Так, по-твоему?

– При чем здесь дифуры третьего порядка! Человек вообще произошел не из обезьяны, а после того, как она закончила свой эволюционный путь. Ты все не так понял, я ведь объяснял уже: сколько бы слон не развивался, китом ему все равно никогда не стать. Мы же являемся частью природы и постоянно испытываем на себе ее воздействие, различное давление…

– Например? – Не унимался Юра.

– …общества, экологии, естественных проявлений окружающей среды, внутренний дискомфорт, в конце концов!

– И что отсюда проистекает?

– А то! Силы природы вынуждают нас развиваться!

– Ага, на Курилах произошло землетрясение, потому что человек ведет себя безобразно? Так, по-твоему?

– Да, так! Природе нужна гармония, и мы как ее часть должны жить в равновесии с ней, даже в мыслях! Потому что мысль материальна.

– То есть, если человек станет совершенным, то и катаклизмов в природе не будет? Правильно я тебя понял?

– Ну, да, приблизительно…, дисбаланс всегда вынуждает к преобразованию…

– И на этом основании ты делаешь вывод, что формирование человека еще не закончено?

– Не я…, говорю же, читал…, вот, исчезающие виды, например, растений, там, животных, может, мы напрасно их искусственно сохраняем, силой? Ведь мы, тем самым, сдерживаем развитие, на то они и «исчезающие»!

– Ты и человека сюда причисляешь! – Взорвался Юра, – к исчезающим видам? Не понял!

– Мне трудно тебе объяснить, – замялся Антон, – причисляю, в том виде, каков он сейчас. Мы же постоянно эволюционируем, претерпеваем внутреннее развитие, как бы…, Максим Сергеевич, а вы меня понимаете?

– Да, ты совершенно прав, Антон, – серьезно ответил Максим. – Речь в статье, которую ты читал, очевидно, идет о становлении «человека» в человеке, следующего уровня развития, ведь в нем самом их существует несколько: неживой, растительный, животный, человеческий, и вот, последний-то как раз и испытывает наибольшее давление.

– Что ты детям мозги пудришь, Волков! – вмешался в разговор Тихоня, – Глупости разные пересказываешь, «человек в человеке»! Это же надо такое выдумать! Лучше бы пожрать им дал, да, и мне заодно…

– Возьми сыр в холодильнике, – отмахнулся от соседа Максим, – это самая важная часть в нас, если хочешь знать, на ее основе мы строим семью, желаем идти вперед, преобразовывать мир, а вместо этого чувствуем разочарование, неуверенность в собственных силах. Жизнь становится бесцельной, пропадает стимул, и как следствие – самоубийства, наркотики, пьянство! Если раньше человеком управляли другие рычаги, которые позволяли удовлетворять телесные потребности, добиваться богатства, почестей, овладевать знаниями, то новое желание лежит уже совершенно в другой области!

– В какой же именно, просвети! – Тихоня церемонно приложил руку к груди и поклонился, – Век не забуду вашей доброты, дяденька.

– В духовной! Слышал о такой?

– Эка, куда тебя занесло! – с подозрением посмотрел на Максима Тихоня, – в Израиле, что ли нахватался таких идей?

– Не обязательно там…, – пожал плечами Максим, уже пожалев, что так разоткровенничался при нем. – Что же я, книжек не читаю…, ладно, уговорили, давайте обедать что ли. Юра, ты картошки купил?

– Два килограмма всего…, на три денег не хватило, старушка, у которой мы всегда берем, сказала, что «доу-джон» вырос, и потому у нее картошка теперь дороже…

– И все-таки, – не унимался Тихоня, – как же добраться до тех заоблачных высот, где раздают самые чистые желания и делают человека человеком?

– А ты просто задавай себе каждое утро, как проснешься, вопрос: «Для чего я живу?». Может, тогда и ответ сыщется.

– Куда мне с моими пороками! Я каждое утро задаю себе вопрос: «Где взять денег на реанимацию?».

– Тело живет своей жизнью, – ответил Максим, – его законы никто не отменял, хотя, говорят, оно за душой подтянется.

– Звучит многообещающе и утешает, что от выпивки и разврата меня сейчас отлучать не будут! – деланно вздохнул Тихоня.

Вернувшись домой, он добросовестно, как можно более подробно, занес разговор, при котором присутствовал в соседней квартире, в компьютер, где завел отдельную папку под названием «Волчара» и отправил отчет Игорю Павловичу.

Следующая встреча «соратников по цеху» происходила в маленькой невзрачной, дымной пивной за Универсамом, где собирался совершенно определенный контингент, и потому одеты они были соответственно, – не в смокинги, а как того требовал антураж.

– Говорите, ребята из группы приветы шлют? – не то вопросительно, не то утвердительно констатировал Игорь Павлович, постукивая воблой по обшарпанному пластиковому столу. – Организация, значит, там…, так я и подозревал, что Волков с кем-то связан. Все его поведение крайне подозрительно!

– Я бы так не сказал, – вяло возразил Тихон Федорович, – он себя ведет совершенно естественно, ничем своей деятельности не обнаруживает…, ни с кем не встречается, из города выезжал только один раз, чтобы квартиру сдать, да и то, по моей подсказке.

– Много вы понимаете! Чем естественнее ведет себя подозреваемый, тем больше он желает скрыть! Ох, как же мне не хотелось аппаратуру у него ставить. Она сейчас такая дорогая и дефицитная, да, и специалистов настоящих не осталось у нас в отделе, разбежались все за длинным рублем по частным фирмам.

– А вы что же остались? Или вам хватает?

– Куда там! – Обреченно махнул рукой Игорь Павлович. – Здоровье подорвано, язва, печень, дочь с мужем развелась, три внучки, все на моей шее…. Ушел бы, да, возраст. Я ведь погранец на пенсии. Кто меня возьмет? Разве что, собак на задержание натаскивать! Было бы у меня хоть юридическое образование…, все пригодился бы учить нуворишей, как от налогов бегать. Ладно, что там еще? С женой отношения не поддерживает, говорите?

– Этого сказать не могу, в почте ни одного письма не обнаружил, возможно, сразу удаляет, как отправит. С другой стороны, если бы эта группа была какой-то засекреченной, то он бы стер информацию и про нее, – пустился Тихон Федорович в рассуждения на чужом поле. – Может, спортивная…

– Много вы понимаете! – Пренебрежительно прервал его выводы собеседник, – следы уводит в другую сторону. Вот, вам следующее задание, придвиньтесь поближе, шумно здесь.

Проинструктировав шепотом своего осведомителя, Игорь Павлович вслух сказал:

– Я уйду первым, мне еще младшую внучку из художественной школы забирать. А вы побудьте здесь еще некоторое время, чтобы не вызывать подозрений, вас ведь никто дома не ждет…. Кстати, Вахонин, а почему вы не женились? Вы же были очень перспективным теоретиком, с именем, с достатком, с положением, со степенью. Что, желающих так и не нашлось хомут на вашу шею набросить?

– Имелся опыт, – махнул рукой Тихон Федорович. – Видите ли, у меня в молодости была такая теория, что в супруги надо брать девицу легкого поведения, так как из них получаются самые верные и покладистые жены. Ну, из благодарности что ли, обеспечил, мол, дал положение в обществе, возможность иметь детей…

– Так, за чем же дело встало? – Искренне изумился его визави, – уже чего-чего, а этого добра у нас прежде было, кажется в избытке. Помнится, когда тут жило двести пятьдесят семей иностранных граждан, да и одиноких не меньше, то этот контингент крутился постоянно возле них. Мы всех знали наперечет, обратились бы в нашу организацию, мы бы вам подобрали такую спутницу жизни! Век бы нас благодарили!

– Да, я сам устроился, отбил у одного француза, только теория моя повалилась на практике…. Ничего у нас не вышло…. Я ведь буйный, как напьюсь, поколачивал ее, попрекал всякий раз, оскорблял, изменял на все стороны, так и не смог ей простить ее прошлого. Ушла она от меня, беременная, даже не знаю, кто у меня родился и где они сейчас. Младенцу, должно быть, лет двадцать уже, не помню точно…

– А-а, я припоминаю эту историю! – Воскликнул Игорь Павлович с воодушевлением, радуясь, что память старого оперативника ему пока не изменяет, – просто как-то с вами ее не связывал…, тогда, примерно, лет двадцать пять назад весь поселок только об этом и говорил…. Мсье Клобер очень злился…, одел, обул девчонку, а она замуж выскочила за молодого теоретика.

– Ага, целых три дня муссировали, – цинично засмеялся Тихон Федорович. – У нас дольше ни одну историю не обсуждают, слишком много событий для такого маленького места, постоянно что-то происходит, и все на виду друг у друга…. А потом кто-то, кажется, за бугром остался из наших физиков, ну, народ переключился, и про меня забыли сразу…

– Может, надо было потерпеть, глядишь, и попривыкли бы. – Пропустил мимо ушей укол в адрес своего ведомства Игорь Павлович, – Насколько я помню, она была чертовски хороша собой, зато теперь не болтались бы бобылем неприкаянным. Прав был один мудрец, который сказал: «Не известно, что хуже – женщина с прошлым или мужчина без будущего». Да, забыл спросить, вы гонорар получили?

– Тоже мне – гонорар! Три тысячи!

– Какие времена, таков и гонорар! – Осклабился Игорь Павлович, – вы и его пока не заработали, вам ведь в журнале вашем больше не платят, мы проверяли. Согласитесь, было бы крайне подозрительно, если бы вдруг…

Игорь Павлович посмотрел на часы и решительно поднялся. Однако даже такой опытный конспиратор, как он, и предположить не мог, что за ними пристально наблюдает одинокий бомж, расположившийся за соседним столиком с кружкой пива.

Оставшись один, Вахонин погрузился в невеселые воспоминания.

«Толку от этого сотрудничества – пшик один. Денег, как не было, так и нет, а задания дает, словно я у них на содержании. Узнай то, разнюхай это. Ладно бы, убеждения имел, или подставить кого хотел, а то подловили они меня однажды…, больно уже мне хотелось тогда, в семьдесят пятом, в Японию поехать на конгресс с шефом. Вот, тогда-то я Учителя и продал за возможность стать «выездным». Бедный шеф! С той поездки все и покатилось. Он тоже туда рвался очень, престижный был шабаш, его до этого ни разу еще за рубеж не выпускали по пятому пункту. Ну, и переволновался, старик. До последнего дня не известно было – едем мы с ним или нет. Визы почти ночью в Госкомитете получили.

В Японии жара дикая, влажность, август месяц, у него уже был один инфаркт, а там от волнения, да от резкой перемены климата второй шарахнул. Врачи руководителю группы говорят, надо бы кого-то из близких вызвать, а то придет в себя человек, увидит вокруг чужих людей в белых халатах азиатской внешности и привет! Помереть может. Надо, чтобы родное лицо первым увидел, вызывайте. Да, разве наши могут представить, что у советского человека может быть кто-то роднее, чем секретарь парткома! Ну, и послали Богатырева. А тот и рад до смерти, что его в Японию на халяву отправили. Примчался в тот же день, сидит у постели больного, не отходит ни на шаг, ждет, когда тот глаза откроет. Шеф в себя пришел, увидел его и прямехонько на тот свет от испуга отправился. Доклад наш зарубили, так как мне не разрешило руководство без шефа выступать. Кто я был в то время! Ноль без палочки, м.н.с., и двинулись мы с Богатыревым обратно, гроб сопровождать. А потом мне как-то все равно стало…, посылали меня везде, и я писал по возвращении отчеты, кто как себя в поездках вел. Кое-кого уволили из-за моего усердия. Но тогда я хоть мир посмотрел благодаря своему сотрудничеству с органами Госбезопасности, а теперь что? Послать бы их, куда подальше, они сейчас даже сделать мне ничего не могут. Так, стучу по инерции…, привык уже…, профессиональный дятел…».

Затянутый в мощный водоворот этих печальных воспоминаний, Вахонин даже не заметил, что к нему за столик пересел бомж. К действительности его вернул незнакомый голос с легким иностранным акцентом, который, словно в ответ на невеселые мысли, проникновенно и ласково произнес:

– Вы хотите денег? Их у вас будет предостаточно, если согласитесь с нами сотрудничать.

– Что делать-то нужно, – без малейшего удивления спросил Вахонин, переводя на него равнодушный взгляд.

– То же, что и делали – наблюдать за Волковым и все сообщать нам.

– И только-то? Дался вам всем этот Волков, что он – международный террорист что ли? Пособник Бен Ладена?

– Вы, возможно, не так уж далеки от истины…, я жду ответа.

– Сколько?

– Для начала, если согласны, подпишите договор.

– Кровью, Мессир? – Невесело усмехнулся Вахонин.

– Нет, чернилами, – серьезно ответил загадочный собеседник. Он положил перед ним пустой бланк, неизвестно откуда появившийся в его руках, и подал роскошный «Паркер» с золотым пером.

– А какая в этом необходимость? Если вы мне не доверяете…

– Нет, нет, – замахал руками мнимый бомж, – просто, в случае нашего сотрудничества, мы будем вынуждены посвятить вас, так сказать, в некоторые детали…, нам хотелось бы подтверждения конфиденциальности с вашей стороны.

Вахонин внимательно вчитывался в листок бумаги, водя глазами по несуществующим строчкам.

– Вам все ясно? Условия, надеюсь, устраивают?

– Да. Здесь? – ответил Вахонин и, ткнув пальцем в произвольное место внизу листа, поставил там свою подпись.

– С вами свяжутся, когда будет необходимо, вот, небольшой аванс, а ручку можете оставить себе на память. – Положив на стол пухлый конверт, бомж поднялся и быстро вышел из пивной.

Тихон Федорович быстро, но без излишней суеты убрал конверт во внутренний карман ветровки, спокойно поднялся и с достоинством направился к выходу.

– Тихоня, – окликнула его из-за стойки буфетчица, – сдачу забери, я наторговала…

– Оставь себе на мороженное, Галочка, – махнул он рукой, даже не удостоив ее взглядом.

Потрясенная буфетчица застыла с открытым ртом, окаменев, как жена Лота, держа в протянутой руке две мятые десятки. На весь остаток рабочего дня она была выбита из колеи, и рассказывала каждому из вновь прибывавших завсегдатаев, что Тихоня, обычно скрупулезно взыскивающий с нее всю причитающуюся ему мелочь до копейки, сегодня отказался от сдачи в двадцать рублей.

Выйдя на улицу, Тихон Федорович нащупал в кармане конверт и аккуратно выудил из него одну купюру. Это была родная русская новенькая тысяча.

«Сейчас проверим, – злорадно пробормотал он сквозь зубы, похрустывая бумажкой, – не липовая ли ты, голуба моя. Об остальном подумаем на досуге, «Мастер и Маргарита» мы читали, можно сказать, наизусть знаем. Ты решил математика переиграть, Вольф Мессинг, чертов, а ни фига подобного! Есть у меня один приемчик от гипноза…, как почувствую, что меня напаять хотят, сразу мысленно вспоминаю теорему Гильберта…, никакой транс не берет! Если там «кукла», то тем лучше, можно будет поблагодарить иностранных товарищей за скромную гуманитарную помощь и послать подальше. С паршивой овцы…, ну, подписал я пустую бумажонку, и что из того? Пусть докажут, что это моя подпись! Ни один графолог не подтвердит. Благодетеля-то своего я надул! Пусть думает, что он великий гипнотизер, бомж этот липовый! Бомжей он русских не обонял, мания величия у него, скорее уж на клошара тянет в своих чистеньких митенках…. Опыт приходит с опытом».

Он зашел в Универсам, облюбовал себе запылившуюся от долгого ожидания щедрого покупателя бутылку «Ани», и с вежливой улыбкой протянул кассирше банкноту, готовя мысленно пути отступления, позволяющие перевести «стрелки» на местное почтовое отделение. Та ощупала ее привычным жестом, пробила чек и протянула сдачу.

– Совсем забыл, – воскликнул Тихон Федорович, – еще баночку красной икры, сливочное масло и батон, пожалуйста.

– Шикуешь, плесень? – Услышал он за спиной смеющийся голос Волкова, – по какому поводу гуляем?

– Гонорар, наконец, получил, – ответил он, не оборачиваясь, и неожиданно с удивлением почувствовал, как жаркая волна стыда заливает его лицо. «Это же надо! Не успели деньги в кармане зашевелиться, как уже и совесть проснулась! Оказывается, она у меня есть! За одно это следовало согласиться на сотрудничество. Верно Достоевский говорил, нищета – это порок, я бы даже добавил – мать всех пороков…». – Ты, сосед, заходи вечером, долг верну, коньячка хорошего выпьем. Только непременно, слышишь, Волчара! Я ждать буду.

– Хорошо, – пообещал Максим, – зайду. Долг мне пригодится, я, признаться, и забыл уже про него.

– Ты же только что хату сдал, просадил уже? – Удивился Вахонин.

– Мне пока только задаток вручили. Там иностранец какой-то хотел снять, не приехал еще, заказал в агентстве подыскать ему что-нибудь в центре, ну, они за мою и ухватились. Завтра буду им звонить, вроде, должен был на днях появиться этот тип. До вечера! Поду ребятишкам чего-нибудь к чаю куплю в виду будущих дивидендов.

Тихон Федорович вышел из магазина, напевая в полголоса, неожиданно пришедшую ему на ум песню знаменитого барда:

Но работать без подручных,

Может, грустно, может, скучно,

Враг подумал – враг был дока! –

Написал фиктивный чек,

Где-то в дебрях ресторана

Гражданина Епифана

Сбил с пути и с панталыку

Несоветский человек.

Епифан казался жадным,

Умным, хитрым, плотоядным,

Меры в женщинах и в пиве

Он не знал и не хотел.

В общем, так: подручный Джона

Был находкой для шпиона:

Так случиться может с каждым,

Если пьян и мягкотел!

Домой Вахонин вернулся совершенно другим человеком. Он вдруг увидел, что квартира его давно не прибиралась, на некогда дорогой мебели покоится толстый слой пыли, грязный, зашарканный пол в прихожей выводил из себя, но более всего вызывала раздражение груда немытой посуды, беспорядочно сваленной в раковине. Тихон Федорович засучил рукава и с остервенением принялся за чистку Авгиевых конюшен. Мозг его интенсивно работал, и он анализировал каждую деталь нынешних событий, как профессиональный математик доказывает строптивую теорему. И только, отправив со злорадным выражением на лице в муспровод последний пакет со стеклотарой, Вахонин позволил себе пересчитать гонорар.

«Да, дорого нынче обходятся Волковы иностранным разведкам!», – только и успел он подумать. В этот момент раздался звонок в дверь, заставивший его отчего-то вздрогнуть.

Максим замер в передней, не в силах сдвинуться с места, пораженной чистотой квартиры.

– Вот, это – да! – Только и смог вымолвить он.

– Окна всю картину портят, – огорченно оправдывался хозяин, – уж не припомню, сколько лет их не мыли, смотри, пыльные какие, раньше как-то не замечал.

– Не портят…, – машинально ответил Максим, – смотря, кто за ними живет…

Перед его внутренним взором на мгновение всплыл Цфат, белоснежный домик Шимона с голубыми ставенками, вид которого ничуть не портили пыльные оконные стекла. Он резко помотал головой, словно вытряхивая из нее это бередящее душу воспоминание.

По укоренившейся в городке привычке они расположились на кухне. Вахонин являл собой образец предупредительности, учтивости и гостеприимства, и эта перемена в нем потрясла Максима еще более чем прибранное жилище. Вахонин и, правда, преобразился. Держа рюмку за тонкую талию, он изящным жестом подносил ее ко рту и пригублял дорогой напиток маленькими глоточками, а не опрокидывал целиком, как прежде. Тон его приобрел покровительственный велеречивый оттенок, осанка сделалась вальяжной, словом, он выглядел совершенным барином. Сквозь облик опустившегося, спившегося человека, проклюнулся прежний Вахонин, каким Максим знал его во времена своей юности. Так, порой может проглянуть прекрасная фреска, написанная рукой гениального мастера сквозь грубую мазню, нанесенную поверх нее нерадивым бездарным ремесленником.

Однако этот новый Вахонин отчего-то раздражал Максима гораздо сильнее прежнего. С ним хотелось спорить, ругаться и даже дать в морду, но, собрав волю в кулак, он постарался избавить от этого впечатления.

– Ты же знаешь, – вещал Вахонин, пока Максим боролся с собой, – по своим нравственным убеждениям я – креационист.

– Помню, помню, как вы всем теоротделом в девяносто пятом дружными рядами вступили в РПЦ, кроме представителей иудейских и мусульманских меньшинств, разумеется!

– Ну, я бы не назвал их «меньшинствами», – смеясь, возразил Вахонин, – особенно, первых. Хотя ты не прав, и среди них были выкресты, которые приобщились к Православию. А ты, часом, не примкнул к рядам богоизбранного народа? Твоя жена ведь, кажется, еврейского происхождения?

– Откуда тебе это известно? – поразился Максим и впервые за все это время подумал, что Мири была права, отказавшись уехать с ним в Россию, – хотя, что я удивляюсь, в поселке ведь каждый стукач известен на перечет!

– Я прощаю тебе твои оскорбления, – произнес Вахонин тоном священника, отпускающего грехи нерадивому прихожанину, пришедшему на исповедь. – Ты не ответил на мой вопрос: почему у богоизбранных-то не остался? Ведь так они себя там, в Израиле называют?

– Исра эль несколько иначе трактует понятие богоизбранности, – как бы про себя пробормотал Максим.

– Странно ты выговариваешь это слово, – удивился Вахонин, – у них что ли научился? Что ж, просвети, пожалуйста, нас – православных, как ее следует трактовать? Это даже забавно…

Максима вдруг словно прорвало. Он злобно взглянул Вахонину прямо в глаза и запальчиво произнес:

– Изволь. Я объясню, только ты уж – будь добр – не перебивай меня. Может быть, тебе пойдет этот урок на пользу, и твоя православная спесь несколько поубавится. В Израиле понятие богоизбранность тоже, к сожалению, не все трактуют однозначно. Каббалисты говорят…. А знаешь? Ничего я тебе не скажу! – резко воскликнул Максим. – Что-то мне расхотелось с тобой об этом разговаривать, может, ты и достиг ступени «человек», но точка в сердце у тебя еще не заговорила. Поболтайся-ка в нашем мире еще несколько кругооборотов, тогда и поговорим, если встретимся по воле случая.

- Ах, вот, оно что! Пришел в мой дом, трескаешь мою икру, запиваешь моим коньяком, да, еще меня же и оскорбляешь? – он кивнул на пустую бутылку, снова став прежним забулдыгой-Тихоней, утратившим весь свой лоск. – Не дорос я, видите ли, до его объяснений! Это я-то, математик высшей пробы, каких во всем мире счет идет на штуки, не смогу понять какой-то там каббалы? Да, здорово тебя евреи обработали! Высший пилотаж! Снимаю шляпу! Уехал нормальным русским мужиком, а вернулся жиденком. По крайней мере, теперь мне понятно, почему ты так ненавидишь православие.

– Что за чушь ты несешь?! – возмутился Максим, – с чего ты взял, что я его ненавижу? Если хочешь знать лично мое мнение, то я считаю, что в основе православия лежит каббала, ведь их объединяет одна и та же книга, только, читают они ее по-разному, и меня бесит, как искажено древнее учение нашими клерикалами. Если бы ты с ним поближе познакомился, то согласился бы со мной! А так, – ты посмотри на них! Это же сплошное мракобесие: «Астрономию в школах запретить! Промежуточного звена между человеком и обезьяной не было, его создал Бог! Все католики попадут прямиком в ад». Твой креационизм – патология, и духовности в нем ни на грош. Я тут прочитал вчера статейку в Интернете, чуть не напился с горя, хорошо, денег не было! Я ее распечатал на работе, сейчас принесу.

Спустя минуту, Максим вернулся со статьей и зачитал Вахонину ее начало:

«Да, положение русского народа ужасающе. Нет слов, какие муки приходится претерпевать русскому (всё-таки православному в душе, хотя и заблудившемуся, и духовно околевшему в проклятой, адской советчине) народу. И особенно злая часть этих мук, может быть, злейшая, причиняется нам инородными мучителями — например, евреями и кавказцами. Мы все знаем, что творят эти люди, когда получают волю, а волю они получили над нами уже давно».

– И все в таком же духе, дальше – только хуже! Могу тебе оставить, почитай. Знал бы ты, насколько каббала чище все этих злобствований.

– Да! Мы намерены драться за свою веру, так как Господь наш сказал: «Я принес вам не мир, но меч».

– Твой воинствующий пафос зиждется на невежестве! А ты уверен, что правильно понимаешь эти слова? Не слишком ли буквально? Ты задумывался когда-нибудь, что означает «мир», и что такое – «меч»?

– Ладно, устал я что-то от нашего диспута, – сказал Вахонин, притворно зевая. – Ступай уже, после договорим.

«Каббалист, значит, так и запишем! Но это ведь не криминал, что-то тут еще кроется! Однако ниточка ведет в Израиль, это – несомненно…».

Максим выскочил от Тихони с чувством крайней гадливости.

«Какой все же мерзкий тип, этот Вахонин, – бормотал он у себя на кухне, наливая чай, – и зачем только я к нему поперся! Сдался мне его коньяк! Можно подумать, без него бы не обошелся! А ведь я сейчас, словно поменялся местами с Шимоном! Наверное, тогда ему было так же гадко слушать мой циничный бред! Однако он меня не выставил, а почему-то посчитал нужным со мной разговаривать серьезно, возможно, разглядел во мне нечто? Да, надо быть большим мудрецом, чтобы распознать в человеке точку в сердце! Я пока не могу похвастаться такой прозорливостью…».

– Кто это вас так расстроил, Максим Сергеевич, – спросил Антон, – мы с Юрой даже боялись, что дверь с петель соскочит, так вы ею хлопнули, когда вернулись!

– Да, плюньте на этого Вахонина! – начал успокаивать вошедший вслед за Антоном Юра, – Что вы там не поделили?

– Богоизбранность…, – пробурчал Максим, – он ведь толкует ее, как обыватель! А страшнее злобствующего обывателя ничего на свете нет!

– А вы как трактуете? – загорелся Антон, – Мне очень интересно. Я и сам об этом не раз думал…

– Хорошо, вам могу объяснить.

Максим уставился в темное пространство за окном, и заговорил так, словно читал лекцию начинающим студентам. Он совершенно успокоился, голос его сделался задушевным и проникновенным.

«Пять тысяч лет назад в древнем Вавилоне произошло важное изменение. В те времена Месопотамия представляла собой плавильный котел, в котором зарождалась современная цивилизация, хотя люди там жили просто и естественно, им было достаточно иметь крышу над головой, да кое-какое пропитание. Жизнь их протекала мирно и без особых потрясений.

Наверное, каждому знакомо состояние, когда, проснувшись утром, вдруг чувствуешь, что жизнь, в ее настоящем качестве, тебя больше не удовлетворяет. Хочется чего-то иного, вот только не понятно, чего именно…. То же самое случилось пять тысяч лет назад и с человечеством, большая часть которого обитала тогда на небольшом участке земли в районе современного Ирака. Неожиданно эта область Ойкумены начала ускоренно развиваться, да еще одновременно в нескольких направлениях. Тогда и произошла одна из самых значительных перемен в развитии мира. Именно там современное земледелие приобрело свой настоящий вид, были заложены основы коммерческой, финансовой и налоговой систем, развились структуры власти, созданы классические основы управления и порядка, изобретена письменность. Чрезвычайно увеличился разрыв между различными слоями общества. Так вот, с чего бы спрашивается? Что такое там случилось в те стародавние времена?

Согласно одной древней науке, которая называется каббала, сутью человеческой природы является желание наслаждаться, эгоизм. Он и есть тот компас, ведущий человека по жизни, движущая сила каждого поступка. Без желания никто из нас не способен совершить даже малейшего движения.

Если бы было можно прибавить желания безжизненному камню, то у него отросли бы дополнительные органы, он начал перемещаться как живой, затем, заговорил, стал играть на бирже, купил машину или новый костюм. Вот, в незапамятные времена в древнем Вавилоне и произошел драматический скачок роста эгоистического желания. Внезапно простая жизнь на лугу или под деревом стала казаться серой, перестала удовлетворять, и человечество уже не могло вести себя как прежде. Жителям Вавилона, будто впрыснули дополнительную инъекцию эгоизма, заставившую их совершить целый ряд неуправляемых поступков.

Казалось бы, они были единым народом, почти братьями, говорили на одном языке. «И был на всей земле язык один и слова одни». Никто не готовился к внезапно начавшемуся процессу, и большинство из них даже не ощутили, не осознали его. Словно невидимая рука дернула за ниточки, и заставила их двигаться, подобно куклам в вертепе, и управлять этим представлением, или не принимать в нем участия, они были не властны.

Древние Жители Вавилона обожествляли различные силы природы, поклонялись идолам и боялись их. Однако решились изменить правила игры и «разбить горшки». Словно малое дитя, восставшее против родителей, вавилоняне, подталкиваемые возросшим эгоизмом, попытались возвысить над Высшей силой свой разбухший эгоизм и таким образом покорить ее. Это ознаменовалось попыткой построить печально известную Вавилонскую башню. «И сказали: «Давайте построим себе город и башню, главою до небес, и сделаем себе имя».

Взрыв эгоизма породил цепную реакцию, остановить которую не мог уже никто. Снежный ком нарастал. Спустя некоторое время, люди перестали понимать друг друга. Вместо единого языка возникло множество различных, что отдалило их друг от друга, и разбрелись они во все стороны. Возросший эгоизм разъединил людей, словно разрезал цельную доселе Ойкумену ножом.

Каждый человек все больше сосредотачивался на себе и уже не принимал во внимание нужды другого, начав со временем потребительски использовать ближнего. Кстати, само слово «Вавилон» означает «путаница».

«И сошел Господь посмотреть город и башню, которую построили сыны человеческие. И сказал Господь: ведь народ один и язык у всех один; и вот что они начали делать; а теперь для них не будет недостижимо все, что они задумали сделать? Сойдем же и смешаем там язык их, чтобы они не понимали речи друг друга. И рассеял их Господь по всей земле, и они перестали строить город. Поэтому наречено ему имя Бавель, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле».

Жил среди этого народа вавилонянин Аврам, который тоже поклонялся идолам и языческим божествам. Более того, его семья пользовалась известностью и уважением благодаря тому, что изготовляла и продавала фигурки божков, не плохо зарабатывая этим ремеслом.

Подобно своим соседям, Аврам однажды почувствовал, что у его желания проснулся небывалый «аппетит». Однако в этой новой для него ситуации он повел себя не так, как остальные. Он захотел б ольшего, чем поклонение истуканам.

Когда вавилоняне заменили идолопоклонство почитанием безмерно разросшегося в них себялюбия, Аврам осознал то, что не открывалось еще никому: всей жизнью управляет эгоизм, и люди покоряются ему естественным образом. Однако, вместе с тем, они имеют возможность использовать свое себялюбие, в качестве движущей силы для положительных изменений.

Аврам наблюдал, как его соотечественники, жившие до сих пор в братской любви, отдаляются друг от друга. Возросший, разбушевавшийся эгоизм доводит их до беспричинной ненависти. Он пытался научить их сближению вопреки этому, основываясь на собственном духовном постижении.

Это был главный принцип, которому Аврам обучал людей: роль эгоизма заключается не в том, чтобы разъединить людей, а в том, чтобы, поднявшись над ним, усилить любовь друг к другу, сделав ее еще более крепкой.

Аврам изложил свои открытия в Книге Создания, стал зваться Авраам и приступил к массовому распространению своего учения, однако лишь немногие жители Вавилона восприняли его.

Те, кто согласились слушать «духовного революционера», составили первую каббалистическую группу, превратившуюся со временем в еврейский народ. Рассказывается, что: «Авраам приглашал гостей в свой дом, кормил, поил, приближал и выводил в духовный мир».

Представители различных ветвей династии Авраама стали позднее основателями современных религий.

Авраам первым в истории обнаружил, что существуют лишь две формы отношения к действительности, в которой мы живем. Или человек шаг за шагом постигает истинную высшую реальность во всех своих внутренних ощущениях, работая с возрастающим эгоизмом, или подчиняется его требованиям.

Последовавшие за Авраамом вавилоняне стали группой каббалистов, которая разрослась настолько, что стала настоящим народом, превратившимся с течением времени в народ Израиля, отличающийся от других лишь своей исторической миссией, ради которой он и был создан. Эта миссия – реализация духовной методики Авраама.

Эта каббалистическая группа стала называться «Исра эль», что в переводе означает «прямо к Высшей силе». Кстати, данные биологических исследований подтверждают, что сегодняшний народ Израиля генетически идентичен древним вавилонянам, их ДНК совпадают полностью.

Как ни странно, эгоизм, впервые вырвавшийся наружу в Древнем Вавилоне, достиг последнего этапа своего развития в начале 20-го столетия, и теперь растет неизмеримо быстрее, чем раньше, постоянно наращивая темпы.

Наряду с этим ускорением, многих из нас не покидает ощущение, что мы живем в современном аналоге Вавилона. Всё больше людей отправляется на поиски чего-то, лежащего за пределами наполнений нашего мира, даже самых соблазнительных. Мы, как и Авраам в свое время, приходим к пониманию, что слепая погоня за эгоистическими искусами обречена на неудачу.

В дополнение к внутреннему дискомфорту, малопривлекательной остается и внешняя реальность. Мировые войны, террор, всеобщая ядерная угроза, растущая нищета, кризис в экологии, науке и искусстве – все это только обостряет ощущение хаоса. Сегодня потомки вавилонской цивилизации – иными словами, все человечество – подобно Аврааму, осознают скрытое доселе зло.

Однако теперь человечество, расселившееся по всему земному шару и насчитывающее миллиарды людей, уже готово слушать Авраама. Оно созрело для усвоения и реализации его методики.

Целью той – первой – группы каббалистов было стремление развить в своей среде методику каббалы, сохранить ее в тайне и дождаться времени, когда остальное человечество осознает, что растущий эгоизм причиняет зло. Они знали, что в конце последнего этапа эгоистического развития люди попадут в безвыходную ситуацию и окажутся в полном отчаянии от способа своего существования, и лишь тогда человечество будет готово усвоить и применить разработанный ими метод.

Таким было предназначение группы Авраама, поэтому она и была избрана из всего человечества, получив такие названия как «свет народам», «избранный народ» и т.д. Ей поручено специальное задание – подать пример человечеству, реализовав на себе методику Авраама и распространив ее по всему миру.

Только изменение взаимоотношений, замена беспричинной ненависти на любовь к ближнему поднимет людей на вершину человеческого развития и даст ответ, каким образом одолеть все несчастья.

На каббалистов, как и на вавилонян древних времен, возложена задача: преодолеть эгоизм и объединиться на основе братской любви. Тем самым подать всему человечеству пример, какими действиями можно достичь вечной, совершенной и безмятежной жизни».

Максим умолк, и потому в застывшей тишине особенно отчетливо было слышно мирное посапывание уснувшего, положив голову прямо на стол, Юры. Антон же глядел на него широко раскрытыми глазами.

Максим совершенно успокоился, на него низошло умиротворение. Он почти физически ощутил, словно внутри него существует некий сосуд, наполненный светом, но если бы его попросили описать, как выглядит этот сосуд, и тем более свет, наполняющий его, то он затруднился бы с ответом. В реалиях физического мира Максим мог бы уподобить свое кли тоненькой свече, горящей в неком замкнутом пространстве, где-то глубоко в недрах его существа. Впервые со дня своего возвращения на родину он почувствовал, что окружающая тьма рассеивается от этого слабого, робкого внутреннего свечения, и ему стало не так одиноко. Максим вдруг осознал, что все это время его не покидало ощущение, будто он переместился из области света в область тени. Оторвав себя от всего, чем была наполнена его жизнь последние три года, он очень страдал, но не решался признаться в этом даже себе. Теперь – пусть на короткое мгновение, но боль отступила, он дышал свободно и был счастлив. Едва коснувшись подушки, Максим провалился в освежающий и прекрасный сон.

Они снова были в пещере Рашби, и Шимон учил его.

«Что разделяют мечом?»

« Правое от левого».

«Я хочу постичь».

« Правая линия – это путь выше разума. Левая линия – внутри разума».

«Что же означает средняя линия?».

« Невозможность идти путем веры выше разума прежде, чем поймешь, что ты действуешь только согласно своему разуму».

«Я не понимаю…».

« Только поняв, что ты действуешь согласно своему разуму, можно сказать, что ты не обращаешь внимания на то, к чему он обязывает, а идешь выше него. Средняя линия называется мир, или шалом».

«Как образуется средняя линия?».

« В камне ничего не происходит. Если ты начинаешь развивать желание, то получаешь больше страданий и наслаждений. Из мертвой точки начинают расти две линии: левая и правая, наслаждение и страдание. Именно так и происходит развитие: человек попеременно погружается в страдание, то есть, ощущает недостаток духовного, а потом в наслаждение – обретает духовное. Потом ему дают возможность объединить страдание и наслаждение».

«Как уменьшить страдание?».

« Я мог бы сказать: если хочешь меньше страдать, умерь свои желания и будешь меньше нуждаться в их наполнении, но ты уже знаешь, что есть Цель Творения. Она заключается в том, чтобы довести человека до наивысшего наслаждения».

«Это значит, что и страдания его будут безмерны?! Ведь страдание – это ощущение незаполненного желания, которое обязано предшествовать наслаждению! Получается, что я буду наслаждаться только настрадавшись? Тогда уж лучше мне не надо ни страданий, ни наслаждений!».

« Сама природа не позволит тебе уменьшить страдания, напротив, она будет постоянно развивать их в тебе, чтобы ты желал все большего».

«Как же получать наслаждения, не ощущая предварительно страданий? Есть ли такая возможность?».

« Тебе была дана такая возможность, но ты пренебрег ею. Этот метод называется – каббала. Она учит, как совместить страдание (желание) и наслаждение (наполнение) при помощи исправления».

«Что я должен сделать?».

« Работать не «ради себя», а «ради Творца» Идти «выше разума». Разум придет к тебе со многими вопросами, но ты должен понять, что это – вопросы разума, не слушай его доводов, ибо он не в силах помочь тебе достичь состояния, которое сам не может постичь и осознать».

«Но у меня так много вопросов, на которые я хочу найти ответ! Разве смогу я сделать это без помощи разума!».

« Ты должен верить, что Творец делает миру только добро. Поэтому такое состояние называется милосердием. Твой эгоизм, твое злое начало рисует тебе иную картину, однако это и дает тебе представление о духовной работе».

«Но как я могу противиться своему злому началу?».

« На это отвечает Сам Творец: «Я создал эгоизм и сотворил свет для его исправления».

«Значит, свет дает силы для преодоления эгоизма, для исправления?».

« Идя по пути добра, человек находится на правой линии и получает свет милосердия, свойство совершенства, потому что в нем не ощущается никакого недостатка. Второе свойство света – левое – называется «мудрость». Получив оба эти свойства, человек обретает веру выше разума в то, что Творец, управляющий миром, абсолютно добр ко всем Своим созданиям. Левое состояние обретается после правого. Затем, наступает необходимость получить третье стояние – среднее, когда свет мудрости одет в свет милосердия, то есть, твои желания должны стать альтруистическими, без ожидания какого-либо вознаграждения. Это и называется раскрытием «тайн Торы», а пока ты не достигнешь этого состояния, есть большое различие между правой и левой линией».

«Это очень долгий путь…».

« Да. Долгий. Особенно тяжело человеку ощущать свое изгнание, отторжение от духовного, власть эгоизма, зла. Но этот этап необходим. Только свет милосердия приводит человека к деяниям «ради Творца». Самое трудное на этом пути – соединить свет милосердия со светом мудрости, уравновесить их третьей линией».

«Я чувствую, что был намного сильнее, когда только начинал свои попытки духовного развития, я был устойчивее против своих низменных желаний. Я даже не представлял себе, насколько слаб, безволен перед наслаждениями, которые казались мне раньше такими незначительными! А ведь я уже прошел кое-какой путь, достиг чего-то…».

« Эти ощущения тоже даются тебе свыше, ибо сказано: «Я ожесточил сердце Фараона». Ты ощущаешь себя сейчас в духовной тьме, где совсем нет света, вся жизнь имеет вкус изгнания. Однако если у тебя есть кли, то туда, где сейчас поселилась тьма, будет ниспослан и свет, то есть, сила, возвращающая к Источнику, аннулирующая эгоизм и зло. Запомни: если, есть сосуд – то в него может войти свет. А когда нет в тебе темного места, то и свету некуда войти. Мы обязаны верить, что Творец дает нам силы делать добрые дела».

Потом сон оборвался, а вместо него начался другой, где он позвонил Мири.

«Прости меня, любимая, я был не прав. Я вас очень люблю, но мне пока нечего предложить тебе. Сначала я должен слепить себя. Собрать из праха и пепла…».

«Я знаю. Мы тоже очень тебя любим и ждем. Я верю, что мы все преодолеем. Возвращайся, когда сможешь…».

«Почему ты ничего мне не объяснила, вместе мы нашли бы решение…».

«Я боялась, что не найду нужных слов…, не хотела давить на тебя…».

Утром Максим обнаружил, что в его руке зажат мобильный телефон, и он уже не мог с уверенностью сказать, сон ли это был, или явь. Может быть, на самом деле он звонил Мири…

В лифте Максим столкнулся с Тихоней, который был чисто выбрит, трезв и одет в свой самый приличный прикид. Он произнес покровительственно:

– Ладно, Волчара, ты не гневайся на меня, забудь, что мы вчера поцапались…, но ведь истина в споре и рождается!

– Главное, чтобы было, кому роды принимать…. Чего уж там, – примирительно махнул рукой Максим, – с кем не бывает…, вы сегодня одеты прямо-таки с вызывающей роскошью, сэр. При таком параде едут только получать Нобелевскую?

– В столицу вызывают, – уклончиво ответит Вахонин, – хотят еще одну статью заказать, одолели прямо!

– Это же здорово! – Искренне порадовался Максим за соседа, – не часто в наше время встретишь столь неподдельный интерес к науке. Счастливо тебе!

«Эх, ма, тру-ля-ля, плыли две дощечки! Цыганочка, ока, ока, цыганочка черноока…», – напевал Вахонин, усаживаясь на свое место у окна в предвкушении грядущих щедрот. Однако энтузиазм его сильно пошел на убыль, когда он увидел, что в тот же автобус входит Игорь Павлович. Он надвинул на глаза свою любимую зеленую фетровую шляпу и, буквально, вжался в сидение, но попутчик его, видимо, был сильно озабочен собственными мыслями и даже не подумал против обыкновения окинуть пассажиров автобуса пытливым взглядом.

«Неужели, следить за мной наладился? – недоумевал Вахонин, наблюдая за Игорем Павловичем в просвет между креслами, – Все-то ему надо знать! Узнаю тебя, ЧК. Придется попетлять по Москве, чтобы следы запутать, благо, время у меня есть!»

Однако Игорь Павлович вышел на первой же остановке при въезде в столицу, даже не заметив присутствия, вздохнувшего с облегчением Вахонина.

Прибыв по указанному адресу, Тихон Федорович смекнул, что штаб-квартира его нового руководства, волею судеб расположилась в жилище Волкова.

– Что ж, введу вас в курс дела, – со вздохом произнес господин, попросивший величать его Жоржем. – В этой истории так много загадок…. Согласно оказавшимся в руках нашей организации документам, за несколько дней до своего ареста, Великий Магистр Ордена Тамплиеров Жак де Моле вручил трем хранителям раритеты, имеющие, как он полагал, для судьбы всего мира значение, которое трудно переоценить. Он повелел спрятать их в тайнике в труднодоступных горах Греции, куда незадолго да этого другим посланником был доставлен ключ, позволяющий их в дальнейшем собрать воедино и использовать. Хранители нашли посланника мертвым в указанном тайнике и остереглись оставлять там свою часть раритетов. Поначалу мы думали, что переправляемые ими предметы представляет собой обычное собрание драгоценных христианских реликвий. Нечто, вроде Чаши Грааля или Посоха Моисея, за которыми воинство Христово неустанно охотилось по всей Иудее. Однако когда по чистой случайности к нам в руки попал этот ключ, стало ясно, что груз представлял собой некий загадочный прибор неизвестного назначения. Вполне возможно, что, грамотно собранный, он по некоторым намекам позволял осуществлять путешествие во времени, не в физическом теле, разумеется, а, как теперь говорят, виртуально! Хотя это только наши предположения. С таким же успехом – это может быть самое грозное психотропное оружие массового поражения. Впрочем, одно другого не исключает…

«Да, заманчивая перспективка: отшибить память разом у всего населения планеты! Стереть, так сказать, из их мозгов все знания, и отправить их в состояние каменного века, – подумал про себя Вахонин, – за исключением избранных, разумеется…».

Жорж тем временем поставил на стол свой кейс, ловко набрал шифр и, открыв его, достал кинжал, рукоятка которого была инкрустирована бриллиантовым мальтийским крестом. Затем он отделил лезвие от рукоятки и сильно надавил большим пальцем на бледно-зеленый изумруд, находящийся в центре креста. Рукоятка раскрылась на две половины, и Жорж, словно фокусник извлек из ее полости тончайший пергаментный свиток.

– Это и есть схема сборки неизвестного прибора. Нет никакой необходимости тратить сейчас время на ее изучение, оно нам ничего не даст. Многие выдающиеся умы уже бились над разгадкой, однако без комплектующих все это не имеет ни малейшего смысла.

– Не понимаю, при чем тут Волков, – впервые прервал объяснения босса Тихон Федорович.

– Вот, тут вы попали в самую точку! – воскликнул Жорж. – Дело в том, что остальные составляющие этой шарады находятся по нашим сведениям у господина Волкова. До недавнего времени ключ так же был у него, но нашим агентам, весьма, скажем прямо, неуклюжим способом, удалось изъять у него кинжал. Дальнейшую часть операции они провалили с треском. Нам доподлинно известно только одно, что Волков благополучно вывез из Израиля таинственный раритет, но известно ли ему его назначение мы не знаем, как не знаем и то, успел ли он ознакомиться со схемой сборки, или ему не удалось обнаружить в рукоятке кинжала этот пергамент.

– Навряд ли он оставил бы его на прежнем месте, если бы нашел, – задумчиво проговорил Тихон Федорович, словно рассуждая вслух, – думаю, он о нем даже не подозревает. Я неплохо знаю Волкова, у него невероятно шкодливый умишко. Будучи экспериментатором очень высокого класса, он не смог бы превозмочь свое любопытство, будь у него в руках все части головоломки, и попытался бы непременно собрать прибор. Скажите, он отдал кинжал добровольно, или его отобрали у него силой?

– Совершенно добровольно! Волков решил таким образом спасти от разграбления и уничтожения библиотеку старинных еврейских рукописей.

– Это на него похоже, – усмехнулся Тихон Федорович, – но отсюда следует только одно: он не знал о существовании пергамента, иначе вынул бы его из рукоятки, по крайней мере, прежде чем расставаться с кинжалом. Я уверен! Тем более, учитывая тот факт, что остальные части головоломки, по вашим словам, находятся у него. Нет! Он обязательно собрал бы прибор, если бы имел в руках схему.

– Что ж, ваша информация бесценна. Поступим таким образом: вы осторожно подбросите к нему в квартиру этот кинжал. Решайте сами, как это лучше сделать.

– А вы не допускаете, что он опять не догадается о существовании в нем тайника? Что ему мешало обнаружить его раньше, ведь этот предмет уже побывал в его руках, – возразил Тихон Федорович.

– Резонно. Значит, надо подбросить ему кинжал в таком виде, чтобы у него не осталось сомнения, что в нем что-то хранится. Отдадим его разобранным, положив в какой-нибудь пакет. Только не затягивайте с этим. Нам надо знать все о его передвижениях, следите за каждым его шагом, он должен вывести нас на то место, где прячет комплектующие прибора. Я думаю, как только он обнаружит схему, то сразу же отправится его собирать! Тут-то мы его и перехватим. Или дадим собрать прибор, а потом…

– Да, задача не простая, – многозначительно намекнул Вахонин, – уж и не знаю, как мне половчее подсунуть ему эту штуковину….

– Ваши усилия будут достойно оплачены, – понял его намек Жорж. – Об этом можете не волноваться! У меня есть одна идея.

Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с красивым палисандровым футляром в руках.

– Попробуем уложить кинжал сюда, мне кажется, что эта упаковка идеально подойдет для нашей цели.

В этот момент солнечный блик упал на алмазный мальтийский крест, и камни заиграли всеми цветами радуги, отражаясь на потолке. Жорж перехватил хищный взгляд Вахонина и злобно предостерег:

– Даже не пытайтесь нас надуть! Если вам придет в голову безумная мысль продать кинжал, я не дам за вашу жизнь и ломаного гроша!

– Скажите еще: «У нас длинные руки», – усмехнулся цинично Вахонин, – за кого вы меня держите? Не идиот же я – рубить сук, на котором сижу! Да, и легко сказать – продать! Еще желающих найти надо…

– Надеюсь, что так, – уже более миролюбиво сказал босс, – а теперь, давайте, обсудим систему связи. Вы ведь, как это у вас говорят, «под колпаком у Мюллера»?

– Может, мне послать их подальше? Сделать они мне ничего уже не могут, силенки не те…

– Ни в коем случае! – замахал на него руками Жорж. – Их участие может быть для нас очень полезным. Да, и внимание к себе привлекать лишними телодвижениями вам сейчас ни к чему. Пусть все остается, как есть. Спецслужбы пока не в курсе подробностей этого дела, их интересует только одно: не завербован ли Волков Массадом. Шпионские страсти, видите ли, руки у них чешутся, жуть, как хочется поймать резидента иностранной разведки. Однако ваша задача сейчас состоит в том, чтобы оберегать Волкова, и вы должны всячески успокаивать своих особистов, правильно я их называю? Старайтесь давать им о Волкове, как можно более положительную информацию. Пусть думаю, что он живет жизнью простого обывателя, и даже не помышляет ни о каком шпионаже. Надеюсь, вы меня понимаете? Успеем еще его сдать, когда время придет…. Все равно придется избавляться так или иначе, вот, тут-то нам и пригодятся ваши спецы. Итак, повторим еще раз план ваших действий.

«А жизнь-то налаживается, как сказал самоубийца, обнаружив на шифоньере «бычок» и полбутылки пива, когда привязывал веревку на крюк под потолком, – радостно думал Вахонин, поглаживая карман с очередным гонораром. – Будем оберегать, как зеницу ока! Паиньку из него сделаем, аки агнец Божий будет у нас представлен господин Волков. Ну, держитесь, Игорь Павлович! Не видать вам генеральских погон, как своих ушей! Не надо было жадничать».

Дверь Вахонину открыл Юра с перевязанной щекой и страдальческим выражением на лице.

– Хозяин дома? – Вкрадчиво спросил паренька Тихон Федорович, прекрасно зная ответ.

– У-у, – жуб боит, флюс…, – едва смог вымолвить Юра.

– Понимаю, понимаю, я тебя вылечу в мгновение ока. Лук репчатый есть? Давай головку и сковородку. Я сейчас поставлю запекать, а ты карауль, чтобы не сгорел. Мне надо мейл отправить с вашего компьютера, Максим разрешил. Буквально, два слова.

Вахонин быстро направился в комнату, плотно прикрыл за собой дверь и стал внимательно озираться по сторонам, прикидывая, куда бы ему пристроить кинжал.

Неожиданно его внимание привлекла припорошенная пылью спортивная сумка, стоявшая в углу, с которой, как он помнил, Максим вернулся из Израиля. Тихон Федорович не рассчитывал на такую удачу.

«Похоже, так и стоит с тех самых пор…, что значит, мужик. Тетка давно бы уже вещи разобрала, а этот – больше месяца назад, почитай, вернулся и все руки у него не дошли. Это – замечательно!»

Он быстро открыл «молнию» и засунул футляр под лежащие с самого верха, аккуратно сложенные джинсы, чтобы не слишком бросался в глаза. Сердце его учащенно билось от страха быть застигнутым Юрой за столь неблаговидным занятием.

«Уф, так и инсульт можно заработать! Мои нравственные устои, конечно, не слишком высоки, но чтобы в чужих вещах шарить! Такого еще не бывало…, одно дело – почту посмотреть, доносец накропать…».

Тихон Федорович аккуратно застегнул сумку, быстро вышел из комнаты и, вынув из замочной скважины ключ, снял с него отпечаток. Затем, как ни в чем не бывало, направился на кухню, откуда уже доносился угрожающий запах подгорающего лука.

– Старость – не радость, – сказал он на вопросительный взгляд Юры, – адрес забыл! Представляешь? Ладно, давай, сделаю тебе первую процедуру, а письмо потом отправлю, когда хозяин дома будет.

Юра покорно открыл рот и отдал себя в руки доморощенному эскулапу.

– Наше вас с кисточкой! – несколько фамильярно поздоровался Вахонин с Игорем Павловичем.

На сей раз, их встреча происходила в кабинете последнего.

– Это же надо – так проколоться! – безутешно сокрушался бывалый чекист, – Звонок домашний перехватили, а парнишка этот – Юра, дал рабочий телефон! Нет, чтобы мобильник!

– И кто звонил нашему реципиенту? – как можно более равнодушным голосом поинтересовался Вахонин.

– Мужик какой-то. Попросил пригласить к телефону господина Волкова. Чует мое сердце – агент! Как же обидно! В Университете-то мы прослушивание не установили!

– Что же вы так оплошали? – не удержался от ехидного вопроса Тихон Федорович. – Теряете квалификацию, Игорь Павлович!

– Вы знаете, сколько это стоит!? Меня и так Горотдел за каждую копейку трясет! Устал уже отчеты писать о расходах, и на вас в том числе, между прочим. Хуже, чем при Советской власти, ей-богу. Самое скверное, на выходе пока – ноль! Был бы хоть микроскопический результат, все проще бы деньги просить можно, а так..., – он махнул рукой, – главное, в самый ответственный момент, понимаете! Ну, как я теперь узнаю, кто ему звонил и зачем? Вся надежда на вас, Тихон Федорович. Постарайтесь, голубчик, очень вас прошу. Вот, вам пятьсот рублей на представительские, так сказать, расходы. С удовольствием дал бы больше, да нету, это я из своего кармана, а мне еще за художественную школу сегодня платить…

– Так и хочется вас пожалеть и взять на содержание, – усмехнулся Вахонин, – вот, получу Нобелевскую и обязательно окажу благотворительную помощь нашему доблестному Горотделу.

Полученная от Игоря Павловича информация, интересовала Тихона Федоровича не меньше, чем весь Горотдел вместе взятый. Он решил продолжить патронирование Юры и направился из первого отдела прямиком к соседям.

– Как твой зуб, парень? Легче не стало?

– Стало! Спасибо вам, Тихон Федорович! Вы меня прямо спасли, а то Максим Сергеевич меня с утра к зубному отправлял, да я их смерть, как боюсь.

– Тогда давай договоримся Максиму ничего не говорить о нашем самолечении, а то он мне откажет от дому, – засмеялся Вахонин. – Да, слушай, ты случайно не знаешь, Волкову из Москвы не звонили? Я тут к нему с просьбой одной обращался, и жду ответа…

– Сегодня мужик какой-то звонил из МГУ, я ему дал телефон Университета.

– Молодец! А почему не мобильного?

– Просто, когда Максим Сергеевич занятия ведет, он телефон отключает, а из директорской его всегда к телефону позовут.

– Что значит, будущий ученый! Голова у тебя, Юрик, – золотая!

«Вот, мы и выяснили, откуда был звоночек, ну, и что нам это дает? Впрочем, в аналитики меня не нанимали…, хотя, погоди, помнится, Игорь Павлович мне говорил, что Волчара привез какой-то прибор из Израиля для МГУ. Надо мне по своим каналам проверить, расспросить ребят из астрофизической лаборатории, которые с Технионом коллаборируют, что там за прибор он им привез, но главное – фильтровать информацию! Дозировать, так сказать, как на одну, так и на другую сторону. А то выдашь им все сразу и останешься без вспомоществования. Эти мигом с довольствия снимут! Что там сделали-то с бедным Труффальдино из Бергамо? Колотили оба господина, кажется? Нет, мы будем хитрее! Все же тот бедолага не был математиком…».

Максим возвращался из Университета нарочито медленно. Воздух обжигал щеки первым морозцем, но он не замечал этого. Ему хотелось побыть в одиночестве и поразмышлять. Весь последний месяц он жил, как во сне. Плыл по течению и, словно ждал, куда кривая выведет. Сегодняшний звонок вывел его из сомнамбулического состояния, и Максим еще раз перебрал в памяти разговор с сотрудником астрофизической лаборатории МГУ.

– Максим Сергеевич, вы, кажется, по ошибке отдали нам лишний груз. Там три коробки с комплектующими деталями, на которых стоит ваша фамилия и номер телефона.

– Спасибо большое, я как раз собирался вам звонить…, растерялся, знаете ли, по приезде и совершенно о них забыл. Если они вам мешают, я на днях заберу.

– Нет, нет, просто я думал, что они вам нужны, и вы беспокоитесь…

– Не очень…, я был уверен, что с ними ничего не случится, да, и ценности они собой никакой не представляют…, это так, мои заморочки…, могут они у вас еще некоторое время постоять, или мешают сильно?

– Ради бога, пусть стоят, сколько нужно! Сохранность гарантируем. Но у меня к вам предложение. Нам в марте обещают добавить еще одну штатную единицу, ну, мы и решили предложить вам у нас поработать. Очень нужен специалист вашего уровня. Вы не торопитесь с ответом, посоветуйтесь с семьей, подумайте. Тема интересная, вам хорошо знакомая, все тот же джет. Запишите мой телефон, пожалуйста. Если надумаете, будьте добры, сообщите до конца этого года, чтобы мы уж никого не искали. Я очень надеюсь, что вы согласитесь на наше предложение!

«Что я, собственно, теряю? – раздумывал Максим, – В Институте – ни дела настоящего, ни денег, ни перспективы. Погрузился в родное болото и кисну, даже попытки не сделал поискать что-нибудь более интересное. В конце концов – у меня семья, которую надо содержать. Этой ответственности с меня никто не снимал. Мужик я или где? Университет, конечно, жалко. Ребятишки хорошие, может, кого-то из них можно будет в дальнейшем привлечь к работе в МГУ, дать возможность немного денежек заработать. Семестр, всяко, доработаю…, и потом, ведь не за кордон же я отбываю, буду на занятия приезжать, подумаешь, два часа дороги! Расписание можно под меня составить. Пусть все мои лекции ставят на субботу, скажем, и еще какой-то день можно будет выкроить. Думаю, это – вопрос решаемый. Только, вот, сдержу ли я слово, которое дал Шимону! Уж больно соблазн велик: тут тебе и лаборатория, тут тебе и «конструктор», ну, как не взять грех на душу?! Хотя в каббале у нас грехом считается лишь материализация духовного объекта. Я же только соберу…, и не известно еще, как это сделать…, может, у меня и не получится ничего путного…. Знать еще надо, как его собирать! Была бы схема – другой разговор! Все. Решено. Соглашаюсь!».

Максим с удивлением обнаружил, что дверь в квартиру не заперта. Он осторожно вошел в прихожую, куда из кухни отчетливо доносились патетические речи Тихона Федоровича о современном социальном неравенстве и устрашающем расслоении народонаселения.

– Нет! Вы только посмотрите в наш двор! Вам сразу все станет ясно! Говорят, народ у нас бедно живет, а машину поставить, решительно, некуда! Я потому свою дорогую старушку и продал.

«Точнее, пропил, – уточнил про себя Максим, тихонько разуваясь, не имея ни малейшего желания провести вечер в компании Тихони, – сначала машину, а потом гараж».

– А наш Спаситель, замечу, въехал в Ирушелаим на осле!

– На ослице, – поправил педантичный Антон старшего товарища.

– Тем более! – согласился Тихон Федорович.

Максим осторожно, чтобы не выдать себя скрипом половиц, прокрался в свою комнату и лег на диван, не зажигая света. Кухонный диалог напомнил ему кое-что из прежней жизни. Он осторожно потянул за эту спасительную ниточку и отчетливо вспомнил слова из лекции Учителя.

«Если человек не отрывает себя от животного начала, то это не человек. Человек – «адам» – это точка в сердце, от слова «эдаме» – «уподоблюсь», а все остальные животные желания – это «осел». Если ты не отрываешься от него и не отождествляешься с точкой в сердце, хоть изредка, значит, не работаешь со своей человеческой сутью, а находишься внутри «осла» и оттуда выбираешь, что тебе выгоднее. Стало быть, ты все еще находишься на стороне «Фараона» и говоришь: «Пусть Творец мне послужит. Наполнит меня, принесет дополнительное наслаждение, новые постижения. Устроит все так, чтобы я жил в мире Бесконечности со всеми благами…».

«Разве я сейчас не на стороне «Фараона»? – продолжал Максим тянуть ниточку мысли, – Ведь я спустился в свой внутренний Египет, и тону в море эгоизма, полностью изолировав себя от духовного. Естественно, мой «осел» рад стараться! Для того и посылаются человеку «казни египетские», чтобы продемонстрировать, что для «Фараона» не существует духовного наполнения, чтобы доказать желанию получать, его истинным десяти сфирот, что наполнение невозможно. То есть, получается, что я готов овладеть каким-либо из свойств Творца, но ради собственного наполнения.

В группе так и не появился…, все гадаю, как мне получше устроиться в этом мире, прикрываясь при этом желанием новых постижений. Как же это трудно – совершенно отделиться от своих внутренних «египтян»! Пережить все эти «казни» и оторвать точку в сердце от сердца, зная, что через нее оно на самом деле не может получить наполнение. А ведь мы с Шимоном разбирали этот процесс! Да, да, да, он мне подробно все объяснял про «нисхождение в Египет»! Надо только вспомнить..., сейчас, сейчас…».

Максиму вдруг, совсем рядом, послышался знакомый, неторопливый говорок старца и незаметно для себя он уснул.

«Человек спускается в Египет с точкой в сердце, которая раскрылась в результате развития кли во всех предыдущих воплощениях, на ступенях «неживое», «растительное», «животное», «человек». И теперь он должен начать сознательно искать дорогу к своей духовной цели. Когда только начинаешь учить каббалу – тебе кажется, что ты уже взлетел до небес, и весь мир перед тобой открыт…, но проходит время, и ты вдруг чувствуешь, что идешь вниз – «спускаешься в Египет». Вспомни Пятикнижие, сначала был голод, и сыны Яакова, то есть, люди не могли наполнить себя, им не хватало духовного. Оттого они и отправились в Египет – раздобыть немного хлеба.

Поначалу им было хорошо там, они заняли высокое положение, были у власти – как человек, начинающий изучать каббалу, они не понимали, что для достижения цели необходимы совершенно противоположные желания! Однако совсем не просто выйти из-под власти «Фараона», своими силами сделать это просто невозможно. А духовные миры достигаются трудно, и кто вообще знает, где они находятся! Красное море и пустыня отделяет человека от духовного…. В «Египте» же, под властью «Фараона», «есть и мясо, и чеснок, и лук, и рыба», что из того, если из духовного сюда не проникает ни один луч света…

Для того чтобы даже захотеть «выйти из Египта», необходима вытаскивающая сила, то есть, «Моисей», которого вырастила «дочь Фараона». Не существует как будто никакой связи между желанием, с которым ты входишь в «Египет» и выходишь из него.

«Египетские казни» вынуждают человека покинуть эту страну. До тех пор, пока ты не выйдешь под власть духовного света – не научишься разделять свои келим на «отдающие» и «получающие». Вытолкнуть тебя из «Египта» можно только с помощью ожесточения сердца, как сказано: «Творец ужесточил Паро». Иначе говоря, к твоей точке в сердце постоянно добавляются желания, усиливающие стремление к наполнению».

Голос Шимона во сне вдруг сменился противным баритоном Тихони, и Максим с сожалением понял, что проснулся.

– Оказывается, он уже появился и сразу грюкнулся спать! Не пожелал с нами разговаривать даже! Сноб этакий!

– Тише, пусть спит, – урезонил его Юра, – не надо его будить.

– Тоже мне, заступничек, выискался, – громко прошипел Тихоня, – ладно, удаляюсь смиренно, завтра с ним поговорю.

«Духовные миры достигаются трудно, и кто вообще знает, где они находятся! Красное море и пустыня отделяет человека от духовного…», – повторил про себя Максим слова Шимона, и, повернувшись на другой бок, снова уснул.

Вернувшись домой, Тихон Федорович тоже предался размышлениям.

«Как же мне узнать, когда Волчара найдет этот злополучный кинжал? Одно можно сказать точно: мне он об этом докладывать не побежит. Не могу же я постоянно ошиваться в его доме, он может что-то заподозрить. Турнет меня, в конце концов. Я бы тоже так поступил. Значит, надо завести в его квартирке своего человечка. Прикормить кого-нибудь из этих мальчишек. Скорее всего, мне подойдет Юрка, он смышленый, из бедной семьи, попробую его завербовать. Антон больно уж правильный, рафинированный весь какой-то, все духовный путь ищет, хотя с деньгами у него тоже не густо, иначе бы снял себе жилье, а не ютился из милости у Волкова. Нет, для моих целей лучше сгодится Юра, надо к нему присмотреться и найти самое уязвимое место».

Максим проснулся с ощущением, что во сне он писал стихи. Его неотступно раскачивал внутренний метроном, пытающегося прорваться наружу ритма.

«Хоть бы одно слово вспомнить, – теребил он память, – дальше само пойдет. О чем же я думал-то перед этим? Фараон! Ну, конечно же, конечно! Шимон учил меня о «нисхождении в Египет»! Вслед за этим воспоминанием немедленно всплыли и стихи...

Здесь зима чередуется с летом.

Нереально для нашего мира,

Опаленное солнечным светом,

Бледно-синее небо Каира.

И пески засыпают шальные

Снежный наст, будто хрупкий папирус…

В Подмосковные дали льняные

Мне подмешан «египетский вирус».

Зыбкий сон, не смущаясь, тревожа,

Входит грусть на заре египтянкой –

На богиню Исиду похожа

Горделивой, надменной осанкой.

Словно стон из душевного лона,

Иль скупая мольба о пощаде…

Свет проси у Творца! Фараона

Беспокоят лишь корысти ради.

Максим неожиданно почувствовал перемену в своем настроении. Вдруг, само собой, ниоткуда возникло непреодолимое желание поехать в Московскую группу. Словно чей-то голос настойчиво позвал его издалека. Ему захотелось окунуться в дружественную атмосферу, пусть незнакомых пока, но объединенных одним намерением людей.

«А что, возьму и отправлюсь! Сегодня суббота, значит, все возвращаются оттуда и проблемы уехать не будет. Сейчас куплю билет по дороге в Университет, проведу семинар и махну, не заходя домой!».

Небольшой старинный двухэтажный особнячок на Малой Дмитровке с виду выглядел обшарпанным и неказистым. Поднимаясь по витой лестнице, Максим обдумывал, как ему себя рекомендовать, однако делать этого не пришлось. Первым человеком, кого он встретил в коридоре, был идейный руководитель Центра Миша Всеславский, в миру именуемый начальником производства.

– Привет, – сказал Миша, протягивая руку, – давно приехал? Как там Сенька? Что нового в Хайфе? Я съемочную группу встречаю, проходи в обеденный зал. Ты голодный? Сегодня интервью с одним ученым, как раз по твоей части, поможешь? Надо по тексту пробежаться, чтобы все грамотно было. Сейчас народ встречу и подошлю к тебе редактора нашего.

Максим вздохнул с облегчением, – темп, в котором задавались вопросы, не предполагал ответов, и ему не пришлось краснеть за свою нерадивость. Он прошел в направлении, указанном Мишей, и очутился в небольшой столовой, причудливой конфигурации. Сначала Максиму показалось, что там никого нет, но за еще одним поворотом стены он увидел молодую женщину, убирающую со столов использованную посуду. Его это не удивило, здесь, как и во всех остальных Центрах, у женщин было принято добровольно приезжать, чтобы готовить еду на всю группу и следить за чистотой в помещениях.

– Здравствуй, – приветливо сказала ему женщина, как старому знакомому. – Есть будешь? Сегодня обалденные оладьи из пшенки и суп гороховый. Сейчас я тебя покормлю. Садись, вон, туда, я там уже убрала.

– Я тебя где-то видел, напомни, – озадаченно произнес Максим, пытаясь попасть в ее тон. – Есть, действительно, хочется.

– Мы в Академии встречались на прошлый Песах, я приезжала в Петах-Ткиву.

– Да-да, припоминаю…, только имя запамятовал, извини.

– Скажи, ты уже полюбил каббалу?

– Ну-у…

– А семья у тебя есть?

– Да-а…

– Сколько деток?

– Дочка…

– Вы давно женаты?

– Около двух лет…

– Здорово, я бы тоже очень хотела иметь детей, много, это так здорово, когда у человека большая семья! Меня Ульяна зовут, можно просто Уля.

– Ульяна мне больше нравится, – смущенно улыбнулся Максим, уткнувшись в тарелку, словно не решаясь смотреть на ее милое в ямочках лицо.

– Максим, поторопись, мы тебя ждем в классе, – услышал он голос Михаила.

– Спасибо, все было очень вкусно…, еще увидимся…, – пролепетал Максим, поднимаясь из-за стола.

– Конечно! – Тоном, не допускающим ни малейшего сомнения, отозвалась Ульяна, – я каждый день здесь. А ты насовсем приехал? Всей семьей?

– Нет, семья пока осталась в Израиле, они попозже…

– А! Значит, кормить тебя некому! Придется взять над тобой шефство! Чур, я первая!

Максим сразу включился в кипучую деятельность Центра, интуитивно подстраиваясь под драйв, задаваемый Михаилом, который зорко следил за тем, чтобы никто из присутствующих не оставался без дела.

Субботний вечер пролетел незаметно, наполненный интересным общением и реальной работой. Максим почувствовал прилив сил, некое возвышенное возбуждение, хотелось что-то делать, быть полезным, помогать всем и каждому. Миша быстро ввел его в курс дела, и дал на редактирование научную часть материала книги Учителя, которая готовилась к изданию в самое ближайшее время.

– Посмотри, пожалуйста, все, что касается квантовой физики.

– Механики, – машинально поправил Максим.

– Вот, видишь, ты уже в теме, – засмеялся Миша, – мы же не спецы. Давай, трудись. Вон, компьютер свободный. Переночевать есть где, свободных матрасов полно. Урок начнется, как обычно. Я пока отъеду по делам.

Внимательно просмотрев текст и внеся необходимые поправки, Максим отправился на лестницу покурить. Там, на крохотном круглом стульчике с этой же целью примостилась Ульяна.

– Устал? – спросила она с искренней заботой в голосе. – Совсем не спал?

– Я в автобусе по дороге сюда подремал два часа, так что, ощущаю себя вполне бодро, – доверительно поведал Максим и почувствовал, что краснеет, растроганный заботой молодой женщины. Он так давно не испытывал ничего подобного, что ему уже начало казаться, будто и женат-то никогда не был.

– У тебя дырка на рукаве, – деловито заметила Ульяна. – Давай сюда свитер, пока у вас идет урок, я зашью. Под микроскопом не разглядишь! Знаешь, как я ловко штопаю!

– Неудобно, как-то, – отбрыкивался от ее пристальных забот Максим, опять чувствуя, что краснеет.

– Давай, говорю! Ничего неудобного тут нет. Походишь пока в одной рубашке, у нас тут тепло, не простудишься.

Максим покорно стянул с себя видавший виды свитер и смущенно подал его Ульяне. Руки их встретились, и Максим вдруг понял, что еще немного, и он влип по уши…

«Надо поскорее выбираться из этого омута!», – с ужасом подумал он, решительно потушил сигарету и, резко развернувшись, пошел в класс.

Начался урок, и Максим совершенно успокоился.

«Книга «Зоар» написана великим каббалистом РАШБИ, его настоящее имя Шимон бар Йохай. РАШБИ родился спустя 40 лет после разрушения Второго Храма, и был учеником особого мудреца своего поколения Акивы, который сказал о нем: «Я и Творец знаем твою силу». Особенно близок стал РАШБИ к своему Учителю, когда римляне заключили последнего в тюрьму за распространение Торы, и после того, как из двадцати четырех тысяч учеников Акивы в результате эпидемии чумы в живых осталось всего пятеро. От них и продолжился великий многовековой поток каббалистов. Шимон бар Йохай – один из них, сам Акива уполномочил его передавать далее полученные им знания.

В довольно молодом возрасте Шимон женился, и от этого брака родился его великий сын Элиазар. О нем Шимон бар Йохай сказал: «Вижу я духовно поднимающихся, но немного их. Если тысяча их – я и сын мой из них. Если сто их – я и сын мой из них. Если двое их – я и сын мой эти двое».

В последующие годы Шимон бар Йохай занимает ведущее место среди мудрецов своего поколения. После того, как Акива был заключен в тюрьму, Шимон был вынужден бежать и скрывался в течение тринадцати лет в пещере у деревни Пкиин. В течение этого времени, живя в пещере, питаясь плодами рожкового дерева и водой из расположенного рядом источника, Шимон со своим сыном постигли все 125 ступеней духовного возвышения.

«Зоар» повествует, что Шимон бар Йохай и его сын достигли уровня ступени пророка Илии, и потому говорится, что сам пророк являлся к ним, чтобы учить их. После выхода из пещеры, сказанное в книге «Зоар», считалось «превосходящим все, что может быть достигнуто человеком», а сам РАШБИ был назван – «святая свеча», так как поднялся до уровня души Моисея.

Великий продолжатель РАШБИ каббалист АРИ – является наследником (следующим получателем) его души, и в своих книгах он указывает на это, говоря, что душа Шимона бар Йохай, в свою очередь, была возвращением души Моисея и облачилась в Шимона для исправления. О постижении Шимоном души Моисея, слиянии с ней и познании высшего знания повествуется в части книги «Зоар», называемой «Верный поводырь».

РАШБИ говорил: «Могу я освободить весь мир от суда со дня моего рождения до сего дня. А если со мной мой сын, то можем мы вместе освободить весь мир от суда со дня творения до сего дня. А если с нами Йотам бэн Азияу – со дня сотворения мира и до его конца».

После того как приговор суда был снят, Шимон бар Йохай основал свою школу, где обучал каббале и писал книгу «Зоар», раскрыв то, что со времени вручения Торы запрещено было делать достоянием гласности. Однако для того чтобы записать все тайны Торы, он обязан был изложить их в засекреченном виде. Поэтому РАШБИ попросил своего ученика Аба изложить его мысли, который, согласно свойству своей души, мог передавать духовные знания в тайном, скрытом, иносказательном виде, «ПОТОМУ ЧТО ДОЛЖНА БЫТЬ СКРЫТА КНИГА «ЗОАР» ДО ПОКОЛЕНИЯ, БЛИЗКОГО К ПРИХОДУ МАШИАХА, ЧТОБЫ, БЛАГОДАРЯ ИЗУЧЕНИЮ ЭТОЙ КНИГИ, ВЫШЛО ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ИЗ СВОЕГО ДУХОВНОГО ИЗГНАНИЯ». Поэтому Аба записал учение Шимона бар Йохай на арамите, являющемся обратной стороной иврита.

Как пишет АРИ, создание книги «Зоар» в тайном виде оказалось возможным потому, что душа Аба исходила из окружающего света, а не из внутреннего. Потому он и смог изложить самые высокие знания в иносказательной форме, в виде простых рассказов.

РАШБИ прожил около 80 лет и умер, окруженный своими учениками и всенародным признанием. Этот день отмечается как праздник света. Тело Шимона бар Йохай погребено в пещере горы Мирон. Книга «Зоар», как впоследствии сочинения АРИ и др. каббалистов (очевидно, такова участь всех истинных духовных сочинений), была скрыта со дня своего написания около восьмисот лет в одной пещере, недалеко от Мирона, пока один араб не нашел ее и не продал случайным прохожим как оберточный материал.

Часть оторванных листов попала в руки одному мудрецу, который смог по достоинству оценить написанное, и в итоге своих поисков отыскал много листов в мусорных ящиках или перекупил у торговцев, продававших пряности, которые использовали страницы книги «Зоар», как оберточный материал. Из найденных страниц и была собрана та книга, которая известна нам сегодня.

В течение многих веков, с того времени и до наших дней не утихают споры философов, ученых и прочих «мудрецов» об этой книге. Дело в том, что только каббалист, то есть, человек, духовно поднявшийся на соответствующую ступень, постигает то, о чем говорится в этой книге. Для остальных, – непосвященных – она выглядит как сборник повествований, историй, древней философии. О книге спорят только те, кто ничего в ней не понимает. Для каббалистов же ясно одно – книга РАШБИ является самым великим источником высшего постижения, переданным Творцом людям в этот мир.

Хотя книга «Зоар» написана в IV веке, но полный комментарий на нее смог сделать лишь Йегуда Ашлаг в 30-40-х годах нашего века. Причина сокрытия книги «Зоар» с IV по XI век и отсутствие на нее полного комментария в течение 16-ти веков объясняется в «Предисловии к книге «Зоар».

Йегуда Ашлаг назвал свой комментарий «Сулам» – лестница, потому что, изучая его, человек может подниматься по духовным ступеням постижения высших миров, как по лестнице в нашем мире. После выхода в свет комментария «Сулам» Йегуда Ашлаг получил звание «Бааль Сулам» (Хозяин лестницы), как принято среди мудрецов называть каббалиста не по имени, а по его наивысшему достижению.

Максим слушал урок с огромным удовольствием, хотя знал этот материал уже давно. Он ловил каждое слово, но в какой-то момент вдруг мысленно перенесся в пещеру РАШБИ, куда его впервые привел Шимон, и повел со старцем свой привычный диалог.

«А что было бы с человечеством, если бы исполнилась воля РАШБИ, и книга Зоар не раскрылась раньше времени, которое он указал?».

«Оно пошло бы в своем развитии совершенно иной путь, избежало бы множества ошибок и искривлений, но самый большой вред был причинен каббале. Великое знание было искажено, перетолковано в угоду невеждам. На ее основе выросло множество мистических и вульгарных лжеучений, религиозных и философских доктрин, мифов и легенд. Оттого теперь так трудно объяснить людям истинное предназначение этой древней науки, цель которой – дать человеку четкий ответ на вопрос, для чего он существует. Это – чистый эксперимент, но доступный каждому».

«Почему же необходимо было скрывать ее столько веков? Делать достоянием очень незначительного числа последователей?».

«Эгоизм должен был развиться полностью. Созреть. Потому она и передавалась из уст в уста, от учителя к ученику. Теперь час настал. У человечества появилось желание не только узнать о ней, но и применить эти знания.

Ведь для того чтобы исследовать наш мир, ощутить скрытую область мироздания, необходимо развить в себе шестой орган чувств, получить экран, защиту от эгоизма».

«Я не уверен, что это необходимо каждому…. Зачем обывателю знать об устройстве мироздания?».

«Каббала может послужить средством исправления человека. Если он будет знать, почему мир так суров к нему, так жесток, то захочет понять, как добиться гармонии с ним. Любой человек должен иметь представление о том, каким образом лично он влияет на окружающую действительность своим внутренним «я». Так же, как он знает закон всемирного тяготения или трения и не нарушает их».

«А что произойдет, если человечество не уложится в сроки, указанные древними каббалистами?».

«Да, мы, действительно, сильно запаздываем…, чудес на свете не бывает. Если мы не начнем исправление, может случиться все, что угодно, третья и четвертая мировые ядерные войны…, тогда от человечества останется лишь небольшая горста людей, но они все равно совершат программу творения. Дело тут не в количестве тел, а в качестве душ, которые включают в себя все души системы Адам Ришон, и они должны достичь наивысшего уровня существования, запрограммированного природой. Конечная цель предопределена, и она – абсолютно благоприятна, но зависит это от воли самих людей. И только! Именно сейчас можно сделать выбор, каким путем продвигаться к ней – добрым или жестоким».

«А почему, в таком случае, не возвращается в наш мир та душа, которая воплощалась во все ключевые моменты истории развития общества, чтобы скорректировать его?».

«А ты уверен, что эта душа сейчас не с нами? Однако ни один каббалист, даже самый великий, не может заранее просчитать путь, по которому в настоящий момент пойдет развитие человечества».

«Но почему же, почему, ведь цель творения предопределена!?».

«Потому что путь развития человечества определяется его свободной волей. Каббалисты говорят о вариантах развития, о последствиях, которые могут возникнуть в результате того или иного воздействия на природу. Однако выбор пути неизвестен, и спрогнозировать его невозможно, ибо он зависит только от нашего свободного выбора, как я уже сказал».

Возвращаясь к действительности, Максим вдруг поймал за хвост шальную мысль, помимо его воли пришедшую ему в голову:

«А что, если я смогу помочь человечеству сделать правильный выбор!? Может быть, тот прибор как раз, и предназначен именно для этой цели…, по крайней мере, я могу собрать его и испытать на себе…».

Максим «вернулся» на урок точно к его окончанию и застал заключительные слова Учителя:

«Все люди, живущие на земле, необходимы друг другу, потому что в иной области Мироздания, в духовном мире они являются единым целым. Там наши частные души представляют собой абсолютно полное единство, слитое в общую душу. Только наше нынешнее эгоистическое представление о себе отделяет нас друг от друга. Мы чувствуем себя разрозненными, не знаем, не ощущаем один другого, но если бы мы убрали эту эгоистическую оболочку, эту скорлупу, кожуру, облекающую нас, то постигли бы, насколько связаны. Сама природа подталкивает нас к тому, чтобы «выйти за свои пределы» и начать относиться друг к другу по древнему закону «возлюби ближнего, как самого себя».

Максим вышел из классной комнаты последним в компании паренька, с которым оказался рядом за столом.

– Есть хочется, – пожаловался новый знакомый. – я всегда после занятий голодный, как волк. Пойдем, женщины, наверное, уже накрыли. Сегодня Ульянка дежурит, она так вкусно готовит! Вообще, удивительный человечек, я вас познакомлю. Вот, кто, действительно, служит иллюстрацией формулы «возлюби ближнего, как самого себя»! Все замечает, все видит и сразу кидается помогать, не дожидаясь просьбы.

– Да, такие люди – сейчас большая редкость, – отозвался смущенно Максим. – Я ее уже видел, она даже взялась заштопать мой свитер…

– Ты, небось, сразу решил, что она тебя охмуряет, – засмеялся паренек, – я первый раз тоже так подумал. Но ведь ты знаешь, что в любом обществе во все времена рождается на свет примерно десять процентов абсолютных альтруистов. Просто они нам редко попадаются в жизни. Ульянка как раз из их числа. Вон, она тебе рукой машет, наверное, свитер твой уже отремонтировала.

В этот момент Ульяна подошла к ним и протянула Максиму пакет.

– На, готово. И ничего личного! – звонко рассмеялась молодая женщина, плеснув на него голубизной огромных лучистых глаз.

Максим устыдился своих дурных мыслей, поблагодарил ее и пошел за стол следом за новым товарищем.

– Ты давно из Хайфы? Кажется, я тебя там встречал в свой последний приезд.

– Порядком, – не очень охотно отозвался Максим.

– А чего в Центре не появлялся? Я тебя первый раз вижу.

– Понимаешь, я сейчас в какой-то потенциальной яме, как у нас физики говорят. Ничего не хочется.

– Бывает. Главное, не придавать этому слишком большого значения. Я уверен – ты выберешься.

– Да, вытяну себя за шиворот, как барон Мюнхгаузен, – грустно улыбнулся Максим.

– На конгресс в феврале поедешь? Тогда запишись, а то визы надо оформлять, билеты покупать, пока на них действует скидка.

– Поеду, – неожиданно для себя твердо сказал Максим, случайно встретившись взглядом с Ульяной, сидевшей почти напротив. – У меня семья в Израиле.

– Тогда тебе проще…

«И ничего-то мне не проще, – подумал Максим. – Сложнее не бывает…».

Максим, наверное, очень бы удивился, если бы узнал, что в квартире его соседа Вахонина тоже идут разговоры об эгоизме и альтруизме.

– Как это вы не знаете, зачем он поехал в Москву? – негодовал Игорь Павлович, – вы должны это знать! А вдруг он отправился на встречу с резидентом?

– Да, бросьте вы, ничего я вам не должен! – активно отбивался Тихон Федорович, – Можно подумать, что на окладе в вашем ведомстве состою! Даже, если бы и с резидентом, так он мне об этом и доложит. Ну, не смешите вы народ, какой из Волкова агент иностранной разведки! Может, хватит в шпионов играть, я понимаю, вы соскучились по живому делу, да, и отличиться хочется на старости лет.

– Нам сигнализировали проверенные люди, – не унимался чекист, – и потом, у меня на такие дела чуй! Ведет он себя странно.

– И в чем же это выражается? Два месяца за ним наблюдаю, и ничего странного в его поведении не заметил, кроме того, что баб к себе не водит и до полусмерти не напивается.

– Я не могу вам сказать всего…, это конфиденциальная информация…, полученная от нашего резидента в Израиле.

– Врете вы все! – засмеялся Вахонин, – если бы дело обстояло так, то им бы ваше Главное Управление занималось. А тут – сплошная самодеятельность. Примстилось вам что-то, иль выслужиться хотите на старости лет, шпиона поймать. Вот, и следите за ним сами, а я умываю руки! Или платите, как положено осведомителю, за границу бы, по крайней мере, куда-нибудь послали на свой счет в качестве компенсации за издержки, как в прежние времена. А то хотите и рыбку съесть и в поезд сесть. Я тоже уже не мальчик, чтобы задаром париться, а по любви на вас работать, так, это убеждения нужны, мне такой патологический альтруизм не свойственен.

– Да, я понял, что вы эгоист чистейшей пробы. Все-то у вас как в том анекдоте: сантехник Фенюкин прочитал «Фауста» и решил продать душу дьяволу за квартиру на Кутузовском, но дьявол сказал, что за такую неходовую валюту квартиру в этом районе не купишь, и как обычно предложил бессмертие.

– Дьявол хоть что-то предложил! – усмехнулся Вахонин, – А я, если погибну, работая на вас, то даже в списки безымянных героев не попаду, кто я? Мелкая сошка! Словом, так: или вы мне компенсируете все мои издержки, или я вас больше знать не знаю. Если этому делу дан официальный ход, то должно быть и финансирование. А если это любительские игрища, то без меня. Не буду больше даром работать!

– Да, поймите вы, как только появится хоть малейшая зацепка, я смогу убедить начальство, чтобы все было официально. Пока, кроме моих догадок и подозрений, мне предъявить нечего. Ездил я уже в контору…, – неохотно признался Игорь Павлович.

– Представляю, куда вас там послали, – цинично засмеялся Вахонин, – наш Институт уже давно не является сверхсекретным объектом Министерства Среднего Машиностроения! На научные-то разработки денег не допросишься, а уж на шпионские страсти и подавно! У нас и раньше-то, к слову сказать, красть было нечего, разве что – мозги, а уж теперь…, и тех нет, по заграницам разбежались. Пора вам понять, Игорь Павлович, что те светлые времена безвозвратно миновали.

– Именно это меня настораживает больше всего! Волков ведь свободно мог там остаться, а он возвращается. Зачем я вас спрашиваю?

– Конечно, за сверхсекретными разработками ИФВЭ! Зачем же еще? У нас ведь тут одно гениальное открытие за другим совершается, и все стратегического значения, обхохочешься!

– И все-таки, Тихон Федорович, если что-то заметите, или вам покажется странным поведение Волкова, пожалуйста, не в службу, а в дружбу, сигнализируйте мне немедленно, – буквально, взмолился Игорь Павлович. – Ведь это такая удача, что подозреваемый ваш сосед и хороший знакомый…, а я уж, чем смогу…, ведь столько лет вместе…, плечом к плечу боролись, так сказать, искореняли…

– Ладно, черт с вами, – миролюбиво согласился Вахонин, – если замечу что-то, порочащее высокое звание советского ученого, – стукну. Просрали страну, а теперь ноете. Раньше надо было шпионов ловить и не здесь, а повыше…, да, руки коротки оказались, или думали, что вам самим это выгодно, все, мне в церковь пора к обедне! И пиво свое заберите, у меня от такой дешевки изжога, язву, между прочим, по вашей милости нажил, или вы уже не помните?

– Помню, помню, мы вас, если дело выгорит, в наш ведомственный санаторий…, как раньше…, вас там подлечат…

«Подозрительно он себя ведет! – подумал Игорь Павлович с досадой, выходя из квартиры Вахонина, – Хорошо, если цену себе набивает…, уж, не в сговор ли вступил с подозреваемым? Он же за копейку в церкви…, прости Господи. А у того-то, поди, денег – куры не клюют, Массад – организация богатейшая. А что если телефончики и этого хмыря на прослушку поставить? Уговорю как-нибудь ребят из Горотдела, помогут по старой памяти бывшему шефу…».

– Тебе куда? Могу подбросить, я на машине, – предложил Максиму новый знакомый.

– Хотел навестить матушку своего одноклассника, спасибо, она тут недалеко живет, я пешком доберусь.

– Ну, тогда – бывай, до следующих выходных! Снегу-то сколько за ночь навалило, представляю, что сейчас на дорогах творится…, наши коммунальные службы теперь завели новую моду, поливают улицы реагентом. Эта гадость, когда на ветровое стекло попадает, образует вязкую пленку – ни один стеклоочиститель не берет. Я на той неделе до двенадцатого кругооборота нашего мэра проклял, чуть в кювет не улетел. Нет, Москва стала – чистый Вавилон. Хочется сбежать, да некуда, разве что, на другой глобус.

– Что я! Живу по-стариковски, – кокетливо засмеялась Виктория Юрьевна. – Оставила себе в МГУ пять часов в неделю, ноги болят. Романы, вот, навострилась писать от скуки. Дохода, правда, они не приносят…, я их выкладываю в Интернет. Зато удобно, тираж самой пристраивать не надо и сразу видно, сколько человек прочитало. Даже отзывы иногда пишут, кое-кто ругает, на чем свет стоит, а мне и это важно.

– Помнится мне, что печально известный критик Гомера Зоил был сброшен со скалы за необоснованные придирки к великому поэту, – засмеялся Максим, – так что, виртуальные критики тоже ничем теперь не рискуют, вякают себе тихонечко на сайте и остаются совершенно анонимными и безнаказанными…

– Ну, чтобы твои критики прославились, надо самому быть Гомером! Скажи, пожалуйста, зачем ты притащил такой огромный торт? Пожилой даме его же и за месяц не одолеть! Тебе чай или кофе?

– Чай, если можно, у вас, помнится, всегда чай был отменный, с жасмином. Мне тут тоже предложили на кафедру астрофизики перебраться…, вот, думаю…, размышляю, а вы, что посоветуете?

– Да, что тут думать-то! Соглашайся, конечно!

– А как там дипломат наш поживает? В гости не собирается?

– На Рождество обязательно. У них вакации десять дней. Обещал непременно быть.

– Где он сейчас?

– В Германии, какие-то дела с Бахрейном организует, вот, приедет, сам у него спросишь, я вечно путаю.

– С Бахрейном? – напрягся внутренне Максим, – А, так вот, откуда в вашем романе появилась легенда о зеркале! А я-то все гадал, где вы могли ее слышать? Расскажите, пожалуйста, подробнее, что вам еще об этом известно!

– Вовсе нет, не угадал, – возразила Виктория Юрьевна, – эта легенда описана в одном известном произведении, я ее, грубо говоря, содрала, но уж больно она кстати там пришлась. Ты же помнишь, наверное, я всегда увлекалась разными эзотерическими учениями, особенно, индуизмом. Ну, и читала все подряд…

– Да, да, припоминаю, вы в Индию несколько раз ездили, только мы тогда глупые были, мало обращали внимания на интересы взрослых.

– Ладно, что мы все обо мне, да обо мне. Скучно это, напоминает встречу с читателями. Тебе осталось только вежливо поинтересоваться, каковы мои творческие планы? У тебя-то что? Расскажи, мы ведь лет десять с тобой не виделись. Ты мне писал, что работаешь в Хайфе, и больше я ничего не знаю.

– У меня ничего интересного, – голос Максима сразу стал тусклым, – вернулся, вот, по окончании контракта, жена с дочкой пока там остались, с ее родителями теперь живут. Не захотела она в Россию ехать. Я сначала обиделся очень, а теперь понимаю, что, может, она не так уж и не права была…

– Чем занимаешься? Физика-то нынче уже не в чести, насколько я понимаю…

– В Институте на полставки и преподаю…

– А помимо этого? Не верю, чтобы Макс Волков удовлетворился каким-нибудь рутинным делом! Наверняка, что-то еще тебя сильно занимает, рассказывай, давай все, как на духу!

– Каббалу изучаю, – осторожно проговорил Максим, – правда, сейчас немного сошел с круга, но думаю вернуться…

– Каббалу?! Боже, как интересно! Всегда мечтала до нее добраться, но мне она почему-то кажется очень сложным учением, несколько умозрительным. Или они тщательно скрывают свои техники, в отличие от индусов и суффиев.

– Да, раньше она, действительно, была тайной наукой, – Максим понемногу оживлялся, видя неподдельный интерес собеседницы, – ее знания передавались от учителя к ученику, из уст в уста, что называется, тщательно оберегались от посторонних, непосвященных, и прежние методики создавались для одиночек, но со времени АРИ все изменилось. А, начиная с 1995 года, каббала вообще стала открываться для всех желающих ее постичь. Сейчас даже вышел учебник в двух томах для начинающих. По нему можно самостоятельно заниматься, но я вам скажу по собственному опыту, что каббалу в одиночку одолеть трудно. Необходим инструктор. А лучше всего записаться в группу.

– И все же, объясни, у них есть медитации какие-нибудь, практики? Как происходит прорыв в духовное измерение? Что – сидишь, читаешь тексты, слушаешь лекции и все? Можешь прорваться? Что-то я не очень понимаю, как это происходит…

– Здесь много всяких тонкостей…, зависит от корня твоей души и еще от целого ряда вещей, но, в целом, можно объяснить так. Существует, так называемый, Высший свет, некая Высшая энергия, под постоянным воздействием которой мы находимся. Эта самая Высшая энергия переполняет, затопляет тебя, твое желание получать, потому что Творцом, или Природой ничего, кроме эгоистического желания получать, создано не было. Если человек достаточно развит и уже готов устремиться в духовное, у него возникает точка в сердце, крохотная искорка Творца. Ее можно представить в виде внутреннего сосуда, который в каббале называется кли. Так вот, Высший свет своим постоянным давлением, силой меняет его, уподобляя себе. То есть, изменяет эгоистическое желание, трансформирует в альтруистическое.

– А мы как-нибудь ощущаем это давление Высшего света? Ведь не все так чувствительны, чтобы воспринимать внешнее воздействие, пусть даже благотворное!

– В жизни мы ощущаем это давление, как обязательства, в которые постоянно погружены.

– Как же следует себя вести, чтобы не испытывать негативных ощущений?

– Допустим, ты с настоящего мгновения соглашаешься с этим, принимаешь, как данность, и готов измениться в соответствии Высшему свету, уподобиться ему, тогда давление со стороны этой силы, этой Высшей энергии, ты уже воспринимаешь, как помощь, меняя восприятие на противоположное, полярное.

– Стало быть, насколько я поняла, в Мироздании существует только свет и сосуд для его получения?

– Совершенно верно! И сосуд следует уподоблять свету. Тогда ты не будешь испытывать негативных ощущений. Точнее, они будут проходить через тебя очень быстро, и ты начнешь меняться.

– Да, очень интересная концепция! А что в результате? Каков итог такого процесса?

– Ты полностью уподобляешь свое желание получать Высшему свету и из получающего становишься отдающим, как он.

– То есть, каббала дает человеку шанс стать равным Богу? Но этого нет ни в одной религии, ни в одном учении! В лучшем случае ты можешь рассчитывать ни то, что умертвишь свою плоть, снизишь потребности, искоренишь желания до такой степени, что ощутишь нирвану, то есть, полностью избавишься от мирских «хотелок», но чтобы полное подобие свойств! Этого нет нигде…. Знаешь, Макс, я тебе очень признательна за такую информацию. Без тебя я бы никогда об этом не узнала. Ты скажешь мне, где находится ваш Центр по изучению каббалы? Обязательно туда поеду, надеюсь, там нет возрастного ценза?

– Что вы, Виктория Юрьевна, моя Таисия Петровна в восемьдесят лет отправилась изучать каббалу! Вы не поверите, и стала таким ярым адептом, не мне чета!

– Макс, а почему тебя так заинтересовала легенда о зеркале? – спросила хозяйка, уже провожая его в прихожей, – Она, кажется, ни каким боком с каббалой не соприкасается…, или ты предполагаешь, что за ней что-то конкретное стоит? Поделись, мне жутко интересно!

– Может быть, и не стоит…, – ответил задумчиво Максим, – как-нибудь поделюсь с вами одним своим соображением, как физик с физиком, но это разговор долгий, не «на лестнице», а сейчас уже поздно, хочу успеть на последний автобус, я же свою квартиру сдал, так что, ночевать мне в Москве негде.

– Оставайся, пожалуйста! – искренне предложила Виктория Юрьевна, – Места полно, я только рада буду. Мы еще не обсудили твою научную работу в Хайфе, ты же понимаешь, что мне очень интересно то, чем вы там занимались, я ведь последние годы была с этим же самым связана. Конечно, в моем преклонном возрасте уже пора бы сделаться серьезной матроной, но я почему-то до сих пор с удовольствием кидаюсь во всякие авантюры…

– Спасибо, возможно, я когда-нибудь вас обеспокою своим вторжением. Вот, тогда и наговоримся досыта. А на счет возраста – это вы бросьте! Как отвечала моя незабвенная Таисия Петровна, когда ее спрашивали, сколько ей лет: «Мне ближе к сорока, чем к тридцати…».

«Как странно все складывается, – думал Максим, выходя от Виктории Юрьевны, – легенда о зеркале, Бахрейн, лаборатория в МГУ на той же кафедре. Грех упускать такие возможности, век себе не прощу! Поеду на конгресс, обязательно попытаюсь убедить Шимона, позволить мне провести эксперимент! Физик я или нет, черт побери! Надо будет все же обсудить с Викторией мои догадки, она – тетка умная, может, что-то дельное подсказать. И потом, – астрофизик с огромным стажем, профессор МГУ…».

– А, вернулся, наконец, бродяга! – воскликнул Вахонин с явным облегчением, встречая Максима в прихожей его квартиры. – Мы с ребятишками уже волноваться начали, куда это наш хозяин запропастился?

– Что-то я не помню, чтобы пускал тебя на постой, – с досадой воззрился на него Максим. – Ты теперь тоже у меня живешь?

– Ну, и видок у тебя! – пропустил сосед мимо ушей его колкость. – Не бритый, не чесаный, помятый весь какой-то, глаза красные, как у кролика, джинсы – на помойке можно приличнее найти, ей-богу! Ты себя в зеркало давно видел? У тебя есть приличная одежда или ты совсем обносился?

– Что ты ко мне пристал! – взорвался, наконец, Максим. – Ступай к себе, я не спал двое суток, а тут ты еще со своими нравоучениями! Хоть совсем домой не приходи!

– Нет, ты сначала отчитайся перед нами, где ты двое суток шатался? – не думал сдаваться Тихоня, зная, что его усилия хорошо оплачиваются. – Пусть отчитается, правда, ребятишки?

– Ладно вам, что пристали к человеку, – урезонил Вахонина Юра, – говорят же вам, – устал. Чаю хотите, Максим Сергеевич?

– Нет, спасибо, Юрик, душ приму и спать.

– И джинсы постирай, – опять ввернул Тихон Федорович, – а то на эти – смотреть страшно, в чем к студентам завтра пойдешь? Неужели в них же? Сменные-то есть у тебя или нет?

– Отвяжись, а, по-хорошему тебя прошу. Все у меня есть. В сумке где-то, надо поискать. Иди к себе, добром говорю!

– Нет, я хочу убедиться, что ты их, действительно, найдешь, а эти постираешь. С места не сойду, пока не увижу, что тебе есть во что переодеться!

– Хорошо! Только чтобы от тебя отвязаться! – в сердцах воскликнул Максим и пошел в свою комнату. – На, смотри, заботливый ты мой!

Он рывком открыл молнию, вытащил из сумки лежащие сверху джинсы и потряс ими перед лицом Вахонина.

– Убедился? Все, можешь отчаливать, няня. Что тебе еще показать, чтобы ты отстал, наконец? Может, устроить полную демонстрацию моделей моей одежды? Еще футболки есть, шорты, рубашки и костюм, трусы, майки. Хочешь лично удостовериться? Прошу! Вон, сумка, проверяй!

– Ты чего…, – оторопел от такого напора Вахонин, – я же забочусь о тебе…

– А я тебя просил? О себе бы лучше заботился…

Когда назойливый сосед, наконец, убрался восвояси, Максиму стало неловко за свой взрыв, он и сам не ожидал от себя такого грубого отпора. Лежа в ванной, и вспоминая подробности прошедших выходных, Максим озабоченно подсчитывал количество своих «грешников».

«Да, неплохо я потрудился, если такая гвардия выкатила наружу! – констатировал он с удовлетворением. – Наорал зачем-то на Тихоню…, он, конечно, липучка, но надо было как-то потактичнее…, а то, буквально, выгнал его взашей. Ладно, завтра извинюсь, только ему ведь не объяснишь, что, забравшись наверх, тянет плюнуть вниз, как метко подметил наш знаменитый сатирик. А что там за коробка деревянная под джинсами лежала? Что-то я не помню, чтобы брал ее с собой…, хотя сумку собирала Мири. Когда я вернулся от Шимона, ее и Таськиных вещей в доме уже не было, а мои она складывала без меня, я даже в сумку не заглядывал. В записке так и было написано: «Твои вещи я сложила, кажется, не забыла ничего…». Мне проверять и в голову не пришло. Да, и не до того как-то было…. Странно, что за футляр? Может, Сенька что-то засунул в качестве сюрприза. Он же и подумать не мог, что я не удосужусь сумку разобрать столько времени, ждет, наверное, моей реакции. Сейчас выйду из ванной и обязательно посмотрю, что там такое…, нет, завтра, успею еще, спать хочется дико! Никуда сумка не денется, столько времени не открывал, а уж до утра как-нибудь доживу без сюрпризов».

«Нет! Это же надо быть таким пентюхом! – возмущался в своей квартире Вахонин, наливая с досады рюмку коньяка, – Даже не взглянул на футляр! Мне его с порога видно было, а ему – хоть бы что! Одно хорошо, сумку он не закрыл, значит, есть вероятность, что заметит, в конце концов. Только как я об этом узнаю? Придется еще раз залезть в его комнату и посмотреть, достал или не достал. Ведь не оставит же он кинжал на прежнем месте! По идее, должен спрятать от чужих глаз. Значит, так: если в сумке его не окажется, то нашел и убрал подальше. Тогда будем ждать его реакции. Завтра попробую изловчиться и проверить, а то мой работодатель уже нервничает…, хорошо, что я снял слепок с Юриных ключей и заказал комплект, а то чего доброго, Волчара меня больше к себе в дом не пустит!».

Все утро Тихоня не отходил от дверного «глазка», дожидаясь, словно кот у мышиной норы, когда Максим отправится на работу, а ребятишки в Университет. Наконец, желанный миг настал, и все обитатели один за другим покинули квартиру. Тихон Федорович выждал приличествующее время, вынырнул из своих дверей, прислушался, и привычным жестом открыв замок, проник на чужую территорию.

«Нет! Вы только посмотрите на этого разгильдяя! – чуть не задохнулся от возмущения Вахонин, увидев за дверью открытую сумку, на которой валялись джинсы, буквально, силком стянутые с Волкова накануне вечером. – Ну, не знаю, как еще его вынудить найти футляр, ведь не известно, сколько времени они могут тут пролежать у такого грязнули! Что же делать? Соглядатая в доме у меня нет, вот, что плохо…, кого бы мне вербануть, Юру или Антона? Все никак не решу…, Юра, вроде, попроще, из Сибирской глубинки, родители не помогают почти. Антон, – тот с духовными запросами, к нему не сунешься просто так, подход особый нужен, аргументация…».

Едва Тихон Федорович покинул квартиру, как из лифта вышел Юра.

– Доброе утро! Чужой конспект забыл! – сообщил он, запыхавшись, соседу, – Пришлось вернуться с полдороги, теперь на первую пару уж точно не успею. Странно, а почему у нас дверь не заперта? Я выходил последним и точно помню, что закрывал…, ничего не понимаю…

Он подозрительно воззрился на Вахонина, и только сейчас увидел у него в руках ключ.

– А я, вот, вышел – смотрю, на полу возле вашей квартиры ключ валяется, – ни мало не смутившись, начал излагать тот свою легенду. – Ну, решил проверить…, представляешь, – подошел. Вечером, думаю, зайду и отдам…, а тут – такая удача, ты возвращаешься.

Юра пробуравил пожилого господина инквизиторским взглядом и грубовато произнес:

– Тихон Федорович, я вас, конечно, уважаю, но не могу понять, чего вы хотите от Максима Сергеевича? Думаете, не вижу, что вы за ним шпионите? Были бы вы помоложе…

– На дуэль бы вызвал? – цинично засмеялся Вахонин, – Потребовал сатисфакции? Ладно, давай поговорим откровенно. Пойдем ко мне.

Юра постоял несколько секунд в нерешительности, а потом махнул рукой и направился следом.

– Слушай сюда, пацан, денег хочешь заработать? – спросил без церемоний Вахонин. – Скрывать не стану, Волков у нас под подозрением. Объяснять я тебе ничего не намерен и не обязан, сопли еще не высохли. Мне нужен помощник, свой человек в доме.

– Стукач, то есть? – расставил все точки над «и» Юра.

– А хотя бы и стукач, – с вызовом произнес старший товарищ. – Я должен знать о Волкове все, каждый его шаг. Твои усилия будут хорошо оплачены.

– Значит, так: вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышал, – побелев от возмущения, с твердостью произнес Юра. – Не бойтесь, я Максиму Сергеевичу ничего не скажу. Не хочу его расстраивать. Но при одном условии, что вы к нам больше приходить не будете.

– А если буду? Неужели ты думаешь, что он поверит в твой бред? Ты меня за кого держишь? Да, я тебе устрою небо в алмазах, щенок! Ты у меня получишь высшее образование! В армии не служил? Могу устроить! Не хочешь со мной работать – катись, а вот, пугать меня не советую. У тебя еще молоку на губах не обсохло. Все, пошел вон, проехали!

Вахонин открыл входную дверь и ударом в скулу вышиб Юру из прихожей.

– Попробуй только пожаловаться своему благодетелю, помни, что я тебе обещал! Нишкни!

Юра появился в Университете ко второй паре с кровоподтеком на скуле. Антон с удивлением взглянул на приятеля.

– Кто это тебя так отделал! Ты же за конспектом побежал…

– Тебе скажу, – едва двигая челюстью, шепотом произнес Юра. – Вахонин!

– Быть не может! За что? – Антон заметно побледнел.

Юра взволнованно пересказал все подробности утреннего пришествия у дверей квартиры и гневно добавил:

– Так что, стукач наш сосед. Шпионит он за Максимом Сергеевичем. У меня давно уже подозрения возникли, да фактов маловато было.

– Что будешь делать? Расскажешь Волкову?

– Нет, подожду пока, погляжу, как этот тип станет себя вести. Может, отвяжется, наконец…, ну, сам посуди, какой из Максима Сергеевича агент иностранной разведки! Он же весь, как на ладони! Я таких искренних и добрых людей вообще еще не встречал.

– Правильно, не говори ему ничего, зачем зря волновать человека, все же они старые приятели.

– А к тебе он, случаем, не приставал с таким предложением? – с подозрением спросил Юра.

– Пусть попробует только! Я его мигом отошью!

Вечером Антон позвонил в дверь квартиры Вахонина и, вежливо попросив разрешения войти, просто, без предисловий предложил ему свои услуги.

– Вы только точно проинструктируйте меня, что я должен делать, и еще: я хотел бы знать, сколько это будет стоить. Мне очень нужны деньги на новый ноутбук, самый дорогой, какой только можно у нас купить!

– Погодите, дети, дайте только срок. Будет вам и белка, будет и свисток! – Радостно продекламировал Тихон Федорович. – Куплю я тебе ноутбук. Значит, так, слушай меня внимательно, сынок…

«Одной проблемой меньше, – ликовал Тихон Федорович после ухода Антона, – правильно говорят, что необразованный человек на вопрос «Как найти площадь Ленина?» посоветует длину Ленина умножить на ширину Ленина, а образованный – взять интеграл по поверхности!».

Войдя в квартиру, Антон услышал азартное возражение Юры. Он тихонько прошел на кухню и сел рядом с ним за стол.

– И все-таки я с вами не согласен, Максим Сергеевич! Не должен гений быть злодеем! Не правильно это! Спор, конечно, с длинной бородой, каждое поколение, наверное, таким вопросом задавалось, но так на него и нет ответа! Всяк при своем мнении остался, а я тоже ищу на него ответ, хочу сам разобраться…

– Чтобы ответить на этот вопрос, Юра, одной психологии или философии не достаточно. Многого ты еще не знаешь.

– Ну, так, объясните мне! Я хочу слышать вашу точку зрения!

– Прежде всего, надо дать определение этих категорий – «добро» и «зло». Я думал когда-то, что, признавая всесилие зла, мы, тем самым, делаем его непобедимым. Но потом понял: здесь все сводится к проблеме выбора приоритетов, к проблеме свободы личности. В одной древней молитве говорится: «Боже! Дай мне силы изменить в моей жизни то, что я могу изменить, дай мне мужество принять то, что изменить не в моей власти, и дай мне мудрость отличить одно от другого».

– Действительно, а на что в нашей жизни мы можем влиять? – Заинтересованно спросил Юра. – Разве мы в силах изменить свою судьбу? Почему природа создала нас такими…, если все предопределено, то какой смысл барахтаться! «Аннушка уже пролила масло», как говорится…

– Можно, я вам историю одну расскажу из жизни, – вмешался в разговор Антон, – с отцом моего друга произошла. Он в начале девяностых ростовщичеством промышлял, потом банчок свой открыл, и вдруг в Бога уверовал, да, истово так, прямо святее Папы Римского сделался. Едет, бывало, на своем шикарном «Лексусе», а как церковь увидит, непременно притормозит и перекрестится. Как-то раз, дело было накануне пасхи, рулит он на какую-то деловую встречу, опаздывает уже, а тут старушечка несла кулич святить, и постовой, тоже, видать, набожный попался, остановил движение, чтобы она могла беспрепятственно достичь своей цели. Папаша моего друга притормозил по привычке, чтобы осенить себя крестным знамением, и, засмотревшись на храм, не увидел взмаха гаишника, ну, и впилися впередистоящий шестисотый «Мерс», а тот, в свою очередь, в «Москвич». Ценовой эквивалент его набожности был таким: ремонт своего автомобиля четыре штуки баксов, ремонт «Мерса» – две штуки, ремонт «Москвича» пятьсот, ну, и постовому за организацию сценария тоже сто баксов пришлось отстегнуть. В задаче спрашивается: кто виноват? Какой выбор мог быть у нашего банкира? Не верить в Бога? Не тормозить перед храмом? Не ездить в пасху мимо церкви? Всегда быть начеку? Вот, сколько вариантов!

– Один мудрец сказал, – задумчиво проговорил Максим, – природа не позволяет нам знать заранее, в каких поступках мы, действительно, вольны, а в каких присутствует лишь иллюзия свободы. Она позволяет ошибаться, как каждому человеку, так и человечеству в целом.

– Но для чего! Должна же быть у нее в таком случае цель! – Воскликнул Юра.

– Ее цель – привести нас к разочарованию в своей способности что-либо изменить в этой жизни и в самих себе. К состоянию полной растерянности и дезориентации относительно того, как жить дальше. Все это делается с тем, чтобы, остановившись, мы могли определить, на что в состоянии влиять.

– Ну, хоть на что-то мы в состоянии влиять, или надо опустить крылышки, дожидаясь конца света, как сейчас в моде? – Спросил Антон.

– Тогда уж лучше быть животным, чем человеком, – засмеялся Юра, – они не в состоянии осмыслить даже сам факт своего существования. В чем заключается свобода воли для человеческой особи? В независимых поступках, в возможности принимать решение, способ действия? Чем ограничивается моя свобода – мною или окружением?

– Понятие свободы воли включает в себя все, – ответил Максим сразу обоим своим собеседникам. – У вас впереди сейчас все ваше будущее, и в самый раз задуматься: кто я в этой жизни – запрограммированный биоробот или существо, наделенное свободой воли?

– Но ведь я могу быть марионеткой и сознавать это! – Горячо возразил Антон.

– Или быть свободным и не подозревать об этом! – Добавил Юра. – Что же получается?

– Есть и еще один вариант: я могу быть независим частично и принимать осознанные решения, то есть, действовать в рамках свой свободы, – добавил Максим, – а там, где я не волен поступать, как мне вздумается – осознавать и принимать степень свой зависимости. Вот, и получается, что процесс осознания себя, окружающих и Природы, так или иначе, сводится к вопросу о свободе воли! Тогда проблема добра и зла решится для вас сама собой.

– Я знаю одно, – сказал Юра твердо, – все, что я делаю, или буду когда-либо делать в своей жизни, – это ради независимости! Чтобы никто не смог меня поработить!

– И ты готов раде этого закабалять других? – Спросил Максим. – Чтобы стать, действительно, независимым, прежде всего надо вырваться из сковывающих рамок собственной эгоистической природы. Давай проанализируем твои действия! Ведь все они вынужденные! Ты подчиняешься внешним обстоятельствам, живешь по заложенному алгоритму поведения. Твои желания диктуют тебе все, кто тебя окружает, ты полностью в их власти! Выбор твой невелик – страдать или наслаждаться. И что ты, в таком случае, выберешь?

– То есть, вы хотите сказать, что я всегда буду стремиться к наслаждению и избегать страданий?

– Ну, конечно! Это же так естественно! Человек постоянно производит расчет, даже, если ему кажется, что он руководствуется самыми благими намерениями. Если изменить систему приоритетов, то даже самый большой трус может превратиться в героя.

– Это что же получается, – изумился Юра, – рядом с нашими желаниями постоянно находится внутренний такой калькулятор, что ли, вычисляющий максимальное блаженство?

– А как же подвиги во имя науки? Разве и они не бескорыстны? – Подлил масла в огонь Антон.

– Развивая науку, мы еще больше становимся автоматами. В этом случае, мы просто развешиваем ярлыки, чтобы стереть «белые пятна». Состояние неизвестности, неосведомленности, это ведь – не свобода, а отсутствие информации.

– Как же обрести свободу? – Обескуражено спросил Юра.

– Человек обретает свободу только в том случае, если откажется принимать во внимание свою эгоистическую природу. Иного пути нет! Это выбор другого вида наслаждения чем то, которого требует моя природа, независимо от моей осведомленности о том, что она предпочитает. Мы не выбираем характер наслаждения, моду, увлечения, образ жизни, досуг, пищу и все такое прочее. Это навязывается нам желаниями и вкусами общества.

– И какой же выход? – Заинтересованно спросил Антон.

– Всего существует четыре фактора, которые созидают и определяют творение:

основа, путь ее развития, внешнее воздействие на путь развития основы и, так называемый, «сторонний».

– Как говорил Винни Пух: «Сава, не можешь ли ты говорить чуточку проще?», – сказал Юра, сладко зевая, вдруг совершенно потеряв интерес к теме беседы. – Лично я ничего не понял.

– Первый и второй факторы относятся к сути творения и являются неизменными, Это некая твоя константа, если угодно, а третий и четвертый – к внешнему воздействию. Третий фактор должен положительно влиять на процесс твоего формирования. То есть, окружение надо выбирать очень тщательно. Проще сказать не могу. Ведь этому посвящена целая наука, не хочешь же ты, чтобы я читал тебе лекции еще и по месту жительства, – свернул разговор Максим, видя, что Юру утомили его рассуждения.

– Да, вы его совсем усыпили, – засмеялся Антон, – Максим Сергеевич, у Юры уже глаза закрываются!

– Я не сплю, просто моргаю медленно! – Тоже засмеялся Юра. – Да сложно это все…, но хотелось бы разобраться…

– Отлично! – Антон выскочил из-за стола и сделал шутливый книксен. – Тогда я осознанно, пользуясь своей свободой выбора, прошу вас, Максим Сергеевич, дать мне, наконец, почитать Книгу Зоар! Прямо сейчас, сию минуту, мы с вами пойдем в вашу комнату, и вы при мне достанете ее из сумки!

– Прости, Антон, – смутился Максим, – я, действительно, забыл. Ты прав, можешь меня конвоировать.

Они направились в комнату Максима, а Юра подумал, тревожно глядя им вслед: «Что-то тут не чисто…, странно Антонио себя ведет! Тон мне его не понравился, да и взгляд какой-то бегающий был…. Что же он задумал? Уж не продался ли, часом, Вахонину! Пойти с ними, может? Неудобно как-то…, нет, все-таки я должен предупредить Максима Сергеевича, что за ним ведется слежка! Не зависимо оттого, участвует Антон в этом или нет. Как там говорится? Предупрежден, значит, вооружен! Да, фиг ли толку…».

Максим скинул на пол с сумки свои старые джинсы, и ему в глаза опять бросился красивый деревянный футляр, лежащий сверху. Он нерешительно взял его в руки, но открывать не стал.

– Это может подождать, – сказал Максим, ставя футляр на свой письменный стол, – сначала Книга, вот, она, голубушка! Только обращайся с ней осторожно, это эксклюзивное издание, видишь переплет какой роскошный, из телячьей кожи!

– Спасибо, Максим Сергеевич! Я даже дышать буду в другую сторону! Все, можете теперь с чистой совестью заниматься своими делами, не буду вам больше докучать!

«Сидел индеец на берегу ручья и горько плакал, оттого что никак не может выбросить свой старый бумеранг…, – оторопело произнес Максим, не в силах отвести взгляд от разобранного на составные части кинжала. – Как ты мне надоел! Кто бы только знал! Нет, и все-таки ты, Волков, последний тупица! Ведь недаром он возвращается ко мне, как шпаргалка к двоечнику, а я так и не дотумкал, что его можно разобрать. А еще Сенька говорит, что у меня пытливый ум и шкодливые лапчонки! Теперь, вот, решили все разжевать и в рот положить, но кто? Что же мне делать?».

«В первую очередь успокоиться», – словно подсказал ему кто-то изнутри. Максим внял этому безымянному голосу и в нарушение всех, им же самим установленных правил, достал из ящика письменного стола внушительную пенковую трубку, забытую в достопамятные времена в его доме знаменитым доктором Адамсом. Он набил ее поплотнее ароматическим табаком, хранившимся с тех же пор в лакированной старинной палехской шкатулке, – символическом подарке однокашников, – на крышке которой был изображен серый вол, похищающий царевну, и с наслаждением затянулся.

«Что ж, станем рассуждать логично! Есть три группы вопросов, требующих ответов. КТО и ГДЕ? ЗАЧЕМ? ЧТО ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ? Вот, в такой последовательности и будем их искать, ответы эти…. Пойдем оттого, кто мог подложить футляр с кинжалом? Если считать, что это произошло до пересечения границы, то, во-первых, Мири, которая собирала мои вещи. С меньшей долей вероятности, Сенька. Кроме них остается только таможня. Кого мне, спрашивается, подозревать? Нет! Не правильно я рассуждаю! Не с этого конца надо начинать. В первую очередь, следует понять, с какой целью мне его подбросили, это – самое важное, тогда я пойму и все остальное».

Максим извлек из футляра сверкающую алмазами гарду кинжала и обомлел, – она легко раскрылась в его руках, словно двустворчатая раковина моллюска!

«Опаньки! – Максим даже присвистнул от удивления, – да, тут послание! Сколько раз держал кинжал в руках, но мне и в голову не пришло, что в рукоятке может быть что-то спрятано…, поглядим. Только бы пергамент не порвать, он такой древний, аж страшно его в руки брать!».

Осторожно развернув тончайший свиток, он увидел с одной его стороны какие-то чертежи, оборотная же сторона была вся испещрена непонятными значками, напоминающими древнюю клинопись.

«Должно быть, схема сборки и инструкция по применению, написанная на каком-то очень древнем языке, что же…, Господи! Не может быть! Да, это же мой прибор! Ну, конечно, вот, все детали вычерчены, а тут, очевидно подробно описано, в какой последовательности…».

Дрожащими от волнения руками, он осторожно свернул пергамент и водворил его на прежнее место.

«Да-а-а, – протянул озадаченно Максим, – все ясно, что ничего не ясно. С уверенностью можно сказать только одно: кинжал подбросил человек, совершенно точно знающий, что комплектующие прибора находятся у меня. А такой человек – один. Сенька. Но это же полный абсурд! Ни за что не поверю, хоть на куски меня разрежь! Тогда остается все тот же круг лиц…, Мири, таможня…, словом, опять бумеранг! Ладно, оставим эту головоломку до другого раза, в конце концов, не так уж и важно, кто подбросил, а вот, цель, кажется, ясна. Этот таинственный НЕКТО желает, чтобы я вывел его на местонахождение прибора, назначение которого абсолютно мне неизвестно! Возможно, оружие неизвестное мощнейшее…, тогда посредник должен быть связан с какой-то таинственной воинствующей организацией…, или желает, чтобы я собрал его, но почему в таком случае сами прибор не собрали? Они не знают, где он! В том-то все и дело! Может быть, кто-то узнал, что я вывез его из Израиля, но то, что я случайно передал его в МГУ, никому и в голову не пришло. Если бы не мое состояние в тот момент, по приезде, я бы привез его сюда. А хранил бы, скорее всего у себя дома. Подумаешь, не очень громоздкие ящики! Вполне могут поместиться где-нибудь на лоджии, например. Возможно, они уже проверили это? Надо у ребят спросить, не заметили ли они чего-то подозрительного…, нет, не стоит…. Пусть все останется, как есть. Я дал слово Шимону, и я его сдержу, пока он сам мне не позволит. Однако мне ведь никто не запрещал работать в МГУ…».

Антон в соседней комнате весь извелся от неизвестности. Приложив ухо к стене, он внимательно прислушивался к тому, что происходит за ней.

«Нашел или нет? Половицы у него скрипят. Ходит, бормочет что-то тихонько, значит, уже…. Что, интересно, он должен был найти-то? Может, зайти к нему с невинным каким-нибудь вопросом, вроде как мне что-то непонятно, хочу, чтобы объяснил…, нет, нельзя так рисковать, иначе комп мой накроется. Надо набраться терпения…».

В этот момент в комнату тихонько вошел Юра. Не долго думая, застав Антона за неблаговидным занятием, он схватил его за грудки, и, злобно глядя прямо в глаза, прошипел:

– Ты зачем Максима Сергеевича Вахонину сдал, Иуда-Христопродавец? Сколько он тебе пообещал?

– С ума сошел, – оторопело заморгал глазами Антон, – с чего ты взял? Как с цепи сорвался, вот, придурок!

– Думаешь, не вижу? Да, по глазкам твоим поросячьим бегающим я сразу все понял, и, по голоску медоточивому! Решай: или мы немедленно идем к нему, – он кивнул на стену, – и все ему рассказываем, или я тебя сейчас отделаю, как Бог черепаху! Выбирай.

– Никуда я не пойду! – Решительно заявил Антон, отрывая пальцы Юры от своего свитера. – Отправляйся один, если считаешь нужным. Я знать ничего не знаю! Это тебе везде слежка мерещится, телевизор надо меньше смотреть, а то нагляделся ужастиков всяких дурацких, вот, тебе и мстится разная чушь. Иди, выставляй себя на посмешище, пускай Максим Сергеевич повеселится! А меня оставь в покое, я к этой истории никакого отношения не имею. А что, если ты вообще факт вербовки тебя соседом нашим выдумал, чтобы интерес к своей персоне возбудить? Кто может это подтвердить? Будет немолодой почтенный человек связываться с такой чепухой! Хотя я его, может, больше, чем ты ненавижу, но у меня есть на то свои причины, о которых тебе знать не обязательно…, но чтобы вербовать студента! Это, знаешь ли, через чур!

– Ладно, – уже менее уверенно, но все еще угрожающе, прошипел Юра, – я поду! Но ты запомни, что с этого дня я с тебя глаз не спущу, и если с его головы упадет хоть один волос…

– То ты купишь ему «Стволомин» для укрепления волос, – цинично усмехнувшись, закончил фразу Антон. – Иди, только меня к этой истории не приплетай, пожалуйста!

Юра громко хлопнул дверью и в сердцах выскочил из комнаты.

«Однако если мои догадки верны, – продолжал между тем лихорадочно размышлять Максим, – значит, за мной непрерывно следят и ждут, что я стану делать, когда обнаружу кинжал. Представляю, как они извелись от моей безалаберности! В сумку-то я почти три месяца не удосужился заглянуть! Если бы не Антон…, стоп! Антон! Нет, не может быть! Вахонин, конечно! Он же профессионально стучит уже не одно десятилетие, это в поселке знает каждый. Герой войны невидимого фронта. То-то он у нас все время трется! Связан Тихоня с этим, ох, связан, чует мое сердце. Что же делать? Дома кинжал держать нельзя. Надо немедленно его спрятать, но куда? Если я сейчас выйду из дома, за мной могут проследить…».

В дверь тихонько постучали. В комнату вошел Юра, он выглядел встревоженным. Приложив палец к губам, парнишка нарочито громко произнес:

– А не испить ли нам чаю, Максим Сергеевич? Как-то не хочется делать это в гордом одиночестве. Антон мне отказал…

Максим пристально взглянул ему в глаза и сказал:

– Иди, заваривай, что-то и мне спать совсем не хочется.

Он написал на листе бумаги несколько слов, завернул футляр с кинжалом в старую газету и положил сверток в котомку, изготовленную некогда изобретательной Таисией Петровной из его поношенных джинсов.

«Да, покойница любила с такими, вот, котомками в лес за грибами ходить! – Подумал он с нежностью, – я напрасно ее высмеивал, пригодилось-таки и мне старушкино рукоделие…».

Рано утром Юра вышел из дома с невзрачной самодельной авоськой в руках. Он сел на автобус, отправляющийся в Москву в 5.30.

– Вы что, – так и не ложились? – Сладко зевая, спросил Антон, появившийся в обычное время на кухне, – а Юрец где?

– На утренней пробежке, разумеется, – ответил Максим, как можно более естественным голосом, – он же у нас спортсмен! Это мы с тобой ленивые разгильдяи.

«Кажется, я что-то проспал, – подумал Антон с досадой. – Ладно, я свое дело сделал, ноутбук отработал честно, а с остальным – пусть наш хмырь сам разбирается. Это уже за отдельные деньги…».

– Ты на занятия сегодня не собираешься? – спросил Максим Антона.

– Я Юру подожду, – ответил тот уклончиво, – с утра все равно ничего существенного нет…

– Ну-ну, тогда я пошел…

– До вечера!

– Едва ли я доживу до вечера, – грустно усмехнулся Максим, – в моем возрасте бессонные ночи бесследно не проходят, протрепались с Юрой про темную материю, а надо было все же поспать хоть пару часов. Ему-то – что, он юнош…, вскочил и побежал, а тут – в глаза, как будто песок насыпали…

Не успела за Максимом закрыться дверь, как Антон, влекомый каким-то неведомым ему прежде азартом, кинулся в его комнату, где тщательно и осторожно осмотрел наиболее приемлемые места для хранения футляра. Его распирало любопытство, и до смерти хотелось узнать, что же содержится в нем такого особенного, если Вахонин с легкостью согласился купить ему самый дорогой ноутбук за столь пустяковую услугу.

«Кто владеет информацией, тот владеет миром! – бормотал он тихонько, обыскивая комнату, – Но продавать ее, я буду по частям…, малюсенькими порциями…, можно сказать, квантами, а вы мне за каждый из них заплатите, дражайший Тихон Федорович, за все мои двадцать с лишним лет нищенского существования. Настал час расплаты…».

Не обнаружив то, что искал, Антон отправился на кухню и, взгромоздившись на стол, стал лихорадочно шарить на антресолях.

«Здесь его тоже нет, – разочарованно констатировал он. – Значит, мои догадки верны! Юрка футляр куда-то уволок из дома! Куда, только? Вот, змей! Надо было мне вчера не спать заваливаться, а присоединиться к их чаепитию…, ладно, главное я все же узнал: в доме его уже нет! Но Вахонину я пока об этом не скажу…, теперь пусть мобильник купит, а потом швейцарские часы, но приличные, а не Китай какой-нибудь вшивый…, да, и еще на карманные расходы! Это уж – в первую очередь! Вот, тогда и поглядим, будет ли Ксюха продолжать от меня отмахиваться, конечно, нищие студенты никому не нужны, девушки теперь с бедными даже разговаривать не желают, будь ты хоть семи пядей во лбу…. Пора идти докладывать, но деньги вперед…».

Антон повернул дверной замок и уже хотел, было, распахнуть дверь, как услыхал в коридоре игривый женский смех и слащавый голос Вахонина:

– Ах, мадемуазель, это было незабываемо! Вы просто волшебница, я, словно окунулся в живительную купель!

– Ну, довольно! Всю прическу растреплите! Хватит уже, я и так на первую пару из-за вас опоздала, Тихон Федорович!

– Зачем вам эти «пары»! Все равно экзамен сдавать мне будете, хотя для чего вам сдавать, еще одно такое свидание и «автомат» гарантирую! И вообще, наедине можете называть меня Тин, я то я чувствую себя реликтом…

– Тин? – расхохоталась Ксения, выпархивая из коридора к лифту, – Тин! Это звучит гламурно! Я бы в жизни не додумалась до такой кликухи!

«Ах, вот, значит, как! Тин! – взбесился Антон, – Это уже за гранью бобра и осла! Патологический сатирикоз какой-то! Все! Никакой пощады! Обоим!».

Он быстро вернулся к себе в комнату, достал из чемодана тоненькую розовую пластиковую папку и решительно направился к Вахонину.

Антон нажал на кнопку звонка и, не отпуская ее, бормотал сквозь зубы:

«Давай, открывай, быстрее, Тин-скотин, утомленный девичьими ласками! Гони деньги»!

Дверь, наконец, открылась, и на пороге возник хозяин квартиры в длинном черном, китайском, шелковом халате, щедро украшенном оскалившими пасти драконами.

– А, это ты…, – разочарованно протянул он.

– Вы ожидали увидеть кого-то еще, прошу прощения, что расстроил, – развязно сказал Антон, и проскользнул под рукой Вахонина в квартиру, не дожидаясь приглашения.

– Каковы наши успехи? – Тихон Федорович вальяжно расположился в кресле, запахивая поплотнее полы своей роскошной хламиды.

– Не знаю, как ваши, а мои – на пять баллов! Но прежде рассчитаемся.

– Ну, уж, нет! Я должен сначала удостовериться, получить, так сказать, гарантии…, не думаешь ли ты, что я поверю тебе на слово!

– И как же вы собираетесь это сделать?

– Что? – оторопел Вахонин, отчего-то вдруг почувствовавший себя очень неуютно в присутствии этого, так неожиданно изменившегося паренька.

– Удостовериться, что же еще? Пойдете с обыском к Волкову, или спросите у него напрямую: «А не находил ли ты, дорогой, вчера нечто этакое, в деревянной коробочке?». Вы хотите знать подробности? Штука евриков!

– Да, это же грабеж среди бела дня! Ну, и молодежь нынче пошла! Никакого почтения к сединам отцов!

– Все верно, – цинично хохотнул Антон, – и про седины, и про отцов. Что, на залетную птичку-калибри все деньги порастрясли?

– А, так ты видел, – самодовольно ухмыльнулся Вахонин, с притворным смущением потупив глаза. – Вы, молодые, поди, считаете, что нам остался только секс по домофону…, нет, старый конь, как говорится…. И потом, поверь моему громадному жизненному опыту, – нет ничего лучше, как получить из рук, так сказать…, специалиста, профессионала великолепно обученную одалиску! Скажу по большому, так сказать, секрету, в чем состоит разница между таким юношей как ты и зрелым, опытным мужчиной…

– Ах, оставьте свои гнусные подробности, старый конь, – взвизгнул Антон, – это не мое дело, какой вид секса вы предпочитаете, я жду честно отработанные деньги, и выбора у вас нет, как мне кажется. Вам ведь нужна информация? А я ею владею!

– Откуда такой тон? – Вахонин, кряхтя, выбрался из низкого кресла и направился к секретеру, – и потом, вы меня не так поняли, по разницу. Я хотел сказать, что молодой человек перед приходом дамы сердца убирает квартиру, а зрелый – приглашает ее к себе, чтобы она убралась у него в доме. Понятно? Скромнее надо быть, юноша, мы в вашем возрасте были более почтительны со старшим поколением, и не позволяли себе таких вольностей….

– Почтеннее надо заслужить, – грубо оборвал его Антон, – а у меня достаточно оснований относиться к вам непочтительно!

– Что же это за основания, позвольте полюбопытствовать? – Резко обернулся к нему Вахонин, – девицу, что ли из-под носа увел? Да, такого добра в твоей жизни…

– Плевал я на девицу! – еще более грубо воскликнул юноша, и крепко вцепился руками в подлокотники кресла, словно удерживая себя от более решительных действий. – И на вас я плевал! Кроме денег мне от вас ничего не нужно!

– А что, разве я обещал что-то еще? – изумленно воззрился на него Тихон Федорович, интуитивно ожидая подвоха. – Прекрати так со мной разговаривать! Иначе я вышвырну тебя вон!

– Тоже мне – новость! Переживу как-нибудь, мне не привыкать! Уже раз вышвырнули, еще в утробе матери!

– Что? – схватился за сердце Вахонин. От этого жеста его шелковый халат распахнулся, обнажив дряблое жирноватое тело.

– А то! Студень чавкающий, слизь кисилеватая! Вынужден вам сообщить, что вы, к сожалению, мой отец! Вот, документы, подтверждающие этот факт, генетический анализ на отцовство! Можете удостовериться!

Антон протянул Вахонину розовую папку.

– А почему в розовой…, – растерянно принимая папку дрожащими руками, задал дурацкий вопрос новоиспеченный папаша, – мальчикам же голубые обычно покупают….

– Простите, не было голубых, милейший папашка, уж какая попалась, вас не спросили!

Тихон Федорович водрузил на нос очки в старомодной круглой оправе и дважды внимательно прочитал документ, удостоверяющий его отцовство.

– Так, это что же получается, – обескуражено проговорил он, немного гнусавя от волнения, – ты уже давно все знал и тебя ко мне привел голос крови?

– Ах, пожалуйста, давайте обойдемся без патетики! – раздраженно вскричал Антон, – причем тут «голос крови»! Я только этим летом узнал, – а потом продолжил уже не так резко. – Мать боится, что меня в армию загребут после института, ну, и рассказала все, как есть, велела обратиться, если понадобится…

– А фамилия у тебя чья? Почему ты не Вахонин?

– Отчима, он так решил…

– Что значит, «он решил»?! Да, кто он такой, чтобы решать, не спросив меня!

– Звиняйте, дядьку, вас тогда рядом не стояло.

– Так, ты не желаешь признавать меня отцом! – взвился Тихон Федорович.

– А, вот, это – уж точно за отдельные деньги! Или организуйте мне стажировку в ЦЕРНе! Купите себе сына, если это вам по карману!

Антон взял деньги и ушел, громко хлопнув дверью, оставив Тихона Федоровича в раздрызганном состоянии.

«Да-а, – размышлял Вахонин, пытаясь осмыслить свое приобретение, – воспитали мне сыночка! Это же просто Павлик Матросов какой-то, который, не задумываясь, закроет амбразуру вражеского дзота телом своего отца! Теперь он будет непрерывно меня шантажировать и тянуть деньги. Надо, действительно, отправить его куда-нибудь подальше, чудно как-то…, сын нашелся…, и никакого умиления по этому поводу у меня нет, расстройство одно, геморрой…. Сейчас приму душ и поеду в Москву. Придется подсуетиться, потрясти старые связи, да и к новому шефу наведаться, может, помогут люди добрые сбагрить малютку в какую-нибудь благодатную державу. За Волчарой я уж как-нибудь сам присмотрю, дешевле обойдется, ей-богу. А похож он на меня! Правильно люди говорят – ягодка от яблоньки не далеко падает, даже жаль, право, что не я его воспитывал, башковитый парнишка получился и хватка – железная, у меня в его возрасте хоть какие-то идеалы были, а тут – один махровый цинизм и ничего больше. Нет! Долой, долой! И как можно скорее, без всякого промедления!».

«Мерзость, мерзость, мерзость, – бормотал Антон, меряя шагами комнату, – и это моя основа! Как там вчера Максим говорил – из семени чертополоха никогда не вырастет виноградная лоза! Четыре фактора влияют на развитие человека…, но можно ведь что-то сделать! Неужели я для того родился, чтобы повторить путь этого чудовища! Должен же быть выход! Я его найду! Ненавижу! Мерзость! А я? Чем я лучше? Я даже хуже, гаже его! Рассказать все Максиму? Да, он выгонит меня взашей и будет сто раз прав! Пригрел змееныша, поит, кормит, учит, а я ему за это вместо благодарности гадости делаю. Ну, и что? Тоже мне – благодетель нашелся! Проживу без них, пошли они все, куда подальше! Ненавижу их всех, оптом и в розницу! Если Творец создал нас по Своему образу и подобию, то почему мы такие подлые и гнусные? Зачем вообще надо было нас создавать? Что Ему – плохо жилось одному? Заскучал что ли? И потом, создал и бросил на произвол судьбы, как этот папашка мой гнусный! Стоило ли так стараться! Или Он эксперимент ставит? Опыты проводит над человечеством? Вот, мол, без Меня вам не выкарабкаться, будете прозябать в грязи, гнусности и зле».

Антон сел на диван, и его взгляд упал на Книгу Зоар. Чтобы как-то успокоиться, он машинально взял ее в руки и открыл в произвольном месте.

РОСТКИ ЦВЕТОВ

4. Вначале. Раби Шимон открыл: «Ростки цветов показались на земле Ростки – это действие начала творения. Показались на земле – когда? Это в 3-й день, когда сказано: «Да произрастит земля зелень». «Время пения настало» – это 4-й день, время строгости, закона, ограничения. Потому в 4-м дне слово «светила» написано с пропущенной буквой, намек на строгость закона и проклятия. «Голос горлицы слышен» – это 5-й день, в который сказано «Воскишат воды» создать потомства. Но слово «слышен» – это уже 6-й день, в который сказано «Сотворим человека», который в будущем предварит действие пониманию. Потому как здесь сказано «сделаем человека», а там сказано «сделаем и услышим». «В стране нашей»– это Суббота, которая, как страна жизни, будущий мир.

5. Иное объяснение: ростки – это отцы, вошедшие в разум и вошедшие в будущий мир, в бина, и скрытые там. И оттуда выходят скрытые и скрываются в истинных пророках. Родился Йосэф – и скрылись в нем. Вошел Йосэф в святую землю и построил их там. Тогда показались на земле и раскрылись там. Когда они показались? Когда видна радуга, то раскрываются они. В это время приходит время пения, т.е. время уничтожения всех грешников на земле. Почему спаслись? Потому что ростки показались на (из) земле. А если бы были видны ранее, не могли бы остаться в мире, и мир не мог бы существовать.

Антон мало что понял из прочитанного, но чтение умиротворило его. Мысли сделались спокойнее и потекли в ином направлении. Он отложил книгу и задумался.

«Все же мне очень хочется понять, для чего Творец создал человека? Должна же быть у Него цель? Но можно ли вообще понять это? Узнать, проникнуть в Его замысел? В человеческих ли это силах? Почему я такой? С одной стороны – мне хочется красиво жить, иметь деньги, получать все удовольствия, какие только существуют в этом мире, сделать карьеру, состояться как ученый. А с другой стороны – когда я думаю об этом, у меня где-то в самой глубине души постоянно маячит вопрос: «Для чего? Что дальше?». Ну, допустим, добился я осуществления всех этих своих грандиозных замыслов, но жизнь-то моя на этом не закончится! Вот, скажем, папашка мой обретенный, ведь он математик, каких поискать по всему миру. Без преувеличения можно назвать его гениальным, и что? Во что он превратил свою жизнь? Я не хочу так! А что же мне делать? Максим говорит, что свободу воли человек может проявить только в выборе соответствующего общества. Это значит, что если я хочу реализоваться как человек, формироваться духовно, то должен выбрать себе подходящее окружение, то есть, единомышленников, людей, которые так же как я озабочены поисками смысла жизни. Наверное, это правильно…, я чувствую, что нельзя жить ненавистью и подлостью, вон, он наглядный пример, за соседней дверью, далеко ходить не надо! Вот, пойду сейчас и швырну ему прямо в лицо его грязные деньги! Не надо мне никакого ноутбука такой ценой, и пусть забудет все, что я ему сказал, не хочу такого отца!».

Повинуясь своему душевному порыву, Антон схватил конверт и кинулся в квартиру отца, но желанию его не суждено было осуществиться, так как Вахонин уже отправился в столицу.

Максим тоже провел полдня в размышлениях.

«В одном Юра неправ, не стоит выгонять Антона! Во-первых, это только его предположение, что мальчишка сподличал и продался Вахонину в соглядатаи, во-вторых, я-то уж точно могу сказать, что у него пробудилась точка в сердце. Нельзя его сейчас оттолкнуть! Это будет гашением огней…, а страшнее этого ничего быть не может! Конечно, заниматься чужим исправлением не рекомендуется, нет насилия в духовном, но я могу просто дать ему совет, помочь сделать правильный выбор. Здесь не обязательно действовать напрямую, достаточно обычной информации. Человек ведь иногда просто не знает, что надо делать.

Однако мне как-то в голову не пришло, что к истории с кинжалом может быть причастен Вахонин. Я рассматривал варианты до пересечения границы…, а если это он подкинул мне футляр в сумку? Но когда, каким образом? Ведь в квартире постоянно кто-нибудь находился, разве у него была такая возможность? Значит, или наши спецслужбы к этому причастны, или ниточка тянется из Израиля, а наш Тихонюшка теперь – слуга двух господ? И вашим и нашим за рубь спляшем. Да, последнее предположение самое реальное из всех, хотя и оно – всего-навсего предположение. Только дергаться не стоит. Кинжал Юра увез, надеюсь, я правильно поступил? Теперь надо вести себя совершенно естественно, так, как будто ничего не произошло. С Тихоней тоже ссориться не станем, пусть ходит к нам, вынюхивает, выведывает, отрабатывает свой гонорар, так будет гораздо лучше, чем ребятишек смущать подкупом и души им калечить. Мне, собственно говоря, и скрывать-то нечего. Я ведь ничего решительно не предпринимаю, живу, работаю, а то, что в Центр иногда езжу, так, это мое личное дело, и никакого криминала в этом нет. Каббала в России не под запретом. Надо будет и Антона в следующий раз с собой прихватить, ему полезно там побывать, пусть присмотрится. Нельзя его Вахонину сдавать без боя!».

Один только Юра не испытывал ни малейших сомнений. Он чувствовал себя героем дня, этаким Мальчишем-Кебальчишем, который точно знает, где свои, а где враги.

«Ну, держись. Антонио! Если Максим Сергеевич не хочет тебя выгонять, то я устрою тебе такую райскую жизнь, что ты сам сбежишь без оглядки, куда глаза глядят! Не хватало еще шпиона иметь под боком! Жили – не тужили, и, вот, на тебе, завелась в доме гадина. Я тебя истреблю, и Вахонина твоего больше на порог к нам не пущу! Слабак, Максим, нянчится со всеми, а зачем сопли жевать? Дал в морду и весь разговор! У меня отец всегда так поступает, и нас с братьями так же воспитывал: «Видишь подлеца – сажай его на кол или зарывай в асфальт! Какие тут могут быть церемонии, ясно ведь все, как белый день».

Мсье Жорж назначил Вахонину встречу в маленьком, почти безлюдном в это время суток скверике за Бородинской панорамой. Тихон Федорович жутко продрог, дожидаясь своего работодателя, и потому, когда тот появился, наконец, с получасовым опозданием, ведя на поводке шикарного черного лабрадора, ему пришлось приложить усилия, чтобы скрыть свое недовольство.

– Простите великодушно, – еще издали прокричал Жорж, – пробки! В центре решительно негде выгуливать собаку, а ей необходимо побегать, хотя бы час в день. Вот, мы и облюбовали с моей крошкой это симпатичное местечко. Черри, апорт! – Он отстегнул карабин, поднял с земли увесистую дубину, закинул ее как можно дальше, и подошел к Вахонину, вместо приветствия спросив, – есть новости?

– Пока только одна, – ответил Вахонин, усиленно потирая свой посиневший от холода нос. – Кинжал он нашел, и хотя я при этом не присутствовал, но знаю точно. Далее никаких действий не предпринимал, никуда не кинулся, ни с кем не встречался, живет своей обычной жизнью.

– Откуда вы знаете? Может быть, сейчас он как раз…

– Тут столько всего произошло…, – неохотно пробормотал Тихон Федорович, – странное происшествие…, прямо таки фантастическое.

Он рассказал Жоржу историю обретения своего отпрыска, опустив, однако те щекотливые моменты, которые постороннему человеку знать не следовало.

– Да-а, – протянул тот, – прямо бразильский сериал какой-то, там тоже все находят потерянных во младенчестве детей, падают с лестницы, теряют память. Моя супруга очень любит их смотреть и с упоением пересказывает мне за утренним кофе. Одно хорошо, в доме теперь у нас есть свой человек.

– Я бы хотел обратиться к вам с одной просьбой…, – начал осторожно Тихон Федорович, – видите ли, мне очень хочется что-то сделать для сына, мы ведь были разлучены…, столько лет…, эта новость меня ошеломила…

– О, разумеется, молодой человек получит все, что ему причитается! – Воскликнул Жорж с пониманием.

– Моя просьба иного рода…, нельзя ли отправить его заканчивать образование за границей, скажем, в Сорбонне?

– Нет ничего проще! – Воскликнул Жорж. – А вы – хороший отец! Напишите мне все его данные, об остальном можете не беспокоиться. И давайте, наконец, поговорим о нашем деле.

– Да, я вас внимательно слушаю, – с готовностью воскликнул Тихон Федорович. – Что мне следует делать дальше?

– Ваша главная задача – установить местонахождение прибора, точнее, его комплектующих. На этом вы должны теперь сосредоточить все свои усилия. Рано или поздно Волков выведет нас на него! Вы абсолютно уверены, что в квартире…

– На сто процентов! – перебил Вахонин Жоржа, – я там все обыскал. И потом…, разве его можно собрать «на коленке»? Видимо, для этого необходимы лабораторные условия…, вы хотя бы имеете представление о его габаритах? Как он должен выглядеть в готовом виде?

– Весьма приблизительное…, – ответил Жорж уклончиво. – Видите ли, язык, на котором дается описание, не поддается пока дешифровке. Он настолько древний…, не существует даже его аналогов…, ни этрусский, ни критский алфавит на него не похожи, как и никакие из известных. Работа, конечно, продолжается, но пока мы отталкиваемся, главным образом, от самой схемы….

– Как же вы узнали о назначении прибора, если язык…

– Из других источников, – уклончиво ответил Жорж, – об этом приборе известно давно, в определенных кругах, разумеется, тамплиеры его описывают довольно подробно, хотя тоже с чужих слов. Сами они так и не успели им воспользоваться, времени не хватило. Орден ведь разгромили почти полностью. Однако Великий Магистр был очень заинтересован, очень, я бы сказал, чрезвычайно! Но в одном, пожалуй, вы правы, в домашних условиях его не соберешь, и уж, конечно, не приведешь в действие! Лаборатория ему понадобиться, это – несомненно! Не мог Волков как-нибудь изловчиться и пронести детали на работу? Они небольшого размера, и вполне…. Постепенно, в небольшом количестве, день за днем, скажем, это ведь возможно?

– Гипотетически, возможно…, карманы при входе на техплощадку, конечно, не проверяют…, я попробую наведаться на их установку, чем черт не шутит! Хотя мне это кажется нереальным…, тесновато там, народ кругом, не станет же он прилюдно мастерить что-то в рабочее время. Центральные экспериментальные мастерские Институт продал…, хотя они в рабочем состоянии, может, там с кем-то договорился…, по старой памяти. Словом, я свою задачу понял, буду продолжать следить за каждым его шагом и немедленно ставить в известность вас.

– Я надеюсь, Волков ни о чем не догадывается? – Жорж с подозрением впился Вахонину в глаза цепким взглядом своих льдистых глаз.

– Ни-ни! – Поспешил его успокоить Тихон Федорович, – можете не сомневаться! Я все сделал очень аккуратно, а про себя подумал: «Как слон в посудной лавке! Надо быть дебилом, чтобы не догадаться…, да и Юра этот…, должно быть уже донес, что я его вербовал…».

«Заинтриговал он меня, я даже мерзнуть перестал, – думал Тихон Федорович, направляясь к ближайшей станции Метро, – что же это за машину привез Волчара? А что, если не привез! Почему Жорж так в этом уверен? Может, в земле обетованной спрятал…. Как бы он все это барахло через две таможни пронес? Там же до трусов раздевают и весь багаж просвечивают. Трясут – будь здоров! Блоха не проскочит. Если только…, ну, конечно! Как это я сразу не догадался! Мне ведь Игорь Павлович говорил…. Он отправил весь свой груз в МГУ под видом их заказа! Должно быть, у него есть в лаборатории астрофизики свой человек, и Волков с ним договорился, что пока там все полежит до поры до времени. Другого варианта нет! Но это будет мое ноу-хау, за такую информацию можно большие деньги потребовать. Не совсем я еще мозги пропил, зря вы так думаете, товарищи дорогие! Ничего подобного, я – большой молодец! Надо срочно наладить с Волчарой отношения, не гоже его оставлять без присмотра, на сыночка-то надежды нет, уж больно сильно он меня ненавидит, надо сплавлять его с глаз долой».

Этим же вечером Тихон Федорович подошел в Университете к Максиму и жалобным голосом произнес:

– Слушай, Макс, мне очень нужен твой совет, тут такое дело неожиданно выяснилось…

– Что случилось? – Спросил Максим с искренней тревогой, видя, что Вахонин, действительно, выглядит крайне растерянным. – Денег что ли срочно нужно? Сколько? У меня много нет.

– При чем тут деньги! Все гораздо серьезнее…

– Ну, приходи вечером, обмозгуем.

– Нет…, лучше ты ко мне, у тебя нельзя…, ребята там, а при них-то мне как раз говорить не с руки, точнее, при одном из них…, я кое-что узнал, и теперь не знаю, как поступить, мне даже не столько совет нужен, сколько помощь твоя…, я один не справлюсь…

– Господи, ты меня пугаешь! Что они натворили?

– Ничего не натворили, успокойся, приходи, все узнаешь…, расскажу, как на духу. Я еще сам толком не осознал.

«Интересно, что он на сей раз задумал, – размышлял Максим, звоня поздно вечером в соседнюю дверь, – с этой продувной бестией надо держать ухо востро! Соврет – не дорого возьмет…, поди, пьян уже, как фортепьян…».

Однако к удивлению Максима Вахонин был абсолютно трезв. Гостеприимным жестом он пригласил гостя в комнату, и это само по себе предвещало серьезный разговор.

– Ну, выкладывай, что у тебя стряслось? Поздно уже, спать дико хочется, вторые сутки на ногах…

– Кто это тебе спать не дает? – несколько подозрительно спросил Вахонин, – Завел что ли кого?

– У голодной куме, все хлеб на уме, – засмеялся Максим, – протрепались вчера с ребятишками всю ночь «за астрофизику», любознательные они, вот, и не дают нам, старичкам, покоя. Сами-то резвенькие, а я – никакой.

– Да, резвенькие, – повторил Вахонин, словно оттягивая серьезный разговор. Потом помолчал немного и разом выпалил, – Антон мой сын.

– Иди ты! – Максим даже вскочил со стула от изумления, – Как ты узнал? Когда?

– Недавно, – ответил уклончиво Тихон Федорович, – он сам мне сказал, даже документы принес, ну, справку о генетической экспертизе. Представляешь, приходит со своими бумажками, ручонки дрожат, весь бледный, как полотно, кидается ко мне на шею и говорит, чуть не плача: «Папочка, я твой сын!». Прямо дрожь берет, как вспомню эту сцену. До сих пор не могу успокоиться.

Вахонин смахнул набежавшую слезу, видимо, и сам уже поверив, что все происходило именно так, как он описал.

– Ну, и дела! – только смог вымолвить Максим

– Ты пока, это, не говори никому. Знаешь ведь, у нас с удовольствием посочувствуют человеку, если у него коровка околела, а, вот, когда теленочек родился, всех завидки берут, ну, и начнут парнишке плести про меня всякие гадости, – он с подозрением взглянул на Максима, – Надеюсь, ты не из их числа?

– Ты что, старик! Я на такое не способен! Я искренне рад! Искренне! За вас обоих.

– Знаю. Потому с тобой и посоветоваться хочу. Собутыльников ведь полным-полно, а чтобы по душам…, раз, два и обчелся. Вот, только с тобой и могу…

– А какой совет-то тебе нужен? Я что-то не очень понимаю?

– Да, такой, что бы мне сделать для парня? Я столько времени упустил, как подумаю, сердце кровью обливается. Мы ведь отношений с бывшей женой не поддерживали все это время, я даже не знал, кого она родила – мальчика или девочку, беременная была, когда мы расстались. Я, конечно, себя не оправдываю, мог бы и поинтересоваться…, но чего уж теперь…, столько лет прошло! Молодой был, глупый, думал, что все у меня впереди… Потом окольными путями узнал, что она замуж вышла, ну, и совсем успокоился. Вот, хочу сейчас исправить ситуацию, сделать, так сказать, для сына кое-что, наверстать упущенное…

– Ну, ты – молодец! – воскликнул восхищенно Максим, – Честно говоря, не ожидал от тебя…

– Представляешь, я, как только узнал, – в Москву сразу кинулся, по своим старым связям. Народ-то наш помнит еще меня, обещали помочь в Сорбонну паренька пристроить, пусть магистратуру там окончит, работу найдет, глядишь, женится на какой-нибудь лягушатнице, и будут меня внуки тоже лягушачьими лапками потчевать. Как ты считаешь, хорошая идея? Опять же, в армию отдавать не хочется, ведь плоть от плоти, кровь от крови, слепок с меня, можно сказать, – снова увлекся Вахонин, – как растить пацанов, – так семья, и ни от кого помощи не дождешься, а как призывной возраст наступает, – государство тут, как тут! Протягивает свою хищную лапищу! Лучше уж отправить его подальше от этих хищников, теперь ведь у нас военной кафедры нет.

– Сорбонна – это же здорово! Старик, ты просто молодец! Я всячески тебя поддержу, если надо поговорить с Антоном, то я готов. Хотя, думаю, ты сам это лучше сделаешь. Он славный парнишка, светлый, духовный, как теперь говорят.

– Что ты имеешь в виду? Верующий что ли? Это же замечательно, тогда мы с ним быстрее найдем общий язык. Надо же, кто бы мог подумать! Нелли-то моя, матушка его, безбожница была, прости Господи…, даже странно, что сына в вере воспитала, может, отчим…

– Ну, не совсем, чтобы верующий, – спохватился Максим, – я несколько другое имел в виду…

– Надеюсь, не сектант-сатанист какой-нибудь, – воскликнул Тихон Федорович в непритворном ужасе.

– Нет, конечно, нормально с этим все, не волнуйся, да пусть лучше он сам тебе все про себя расскажет, я ведь его не очень хорошо знаю…

– Слушай, Макс! У меня гениальная идея! В это воскресенье в Серпухове храм после реставрации освящают. Ну, тот, что на горе, Николы Белого, отец Никодим будет читать молебен на усмирение депутатов, может, махнем втроем? А? Ты, я и сынок мой. Вот бы, здорово было, там и поговорили бы после, так сказать, благословения?

– Это вряд ли, мне в Москву позарез надо, договорился уже…, вы уж как-нибудь без меня…, на усмирение депутатов, говоришь? Это – круто! В другой раз с удовольствием бы поприсутствовал на этом камлании, интересно даже.

– Но-но! Без цинизма! Зачем оскорблять чувства верующих! Никогда не юродствуй – Бог накажет, будешь в аду гореть!

– Извини, я про депутатов…

– А-а-а…, ну, этих можно…. Оставьте всякие упования на силу и волю. Не сопротивляйтесь обидчикам, а только молитесь за них и просите Бога, чтобы Он всё управил, и Он спасет. Сила Его в нашей немощи совершится. Жалко, что ты не можешь пойти, такой предлог хороший! А давай выпьем по маленькой! – Предложил Вахонин, успокоившись, что никто не покушается на его набожность, – такой повод, как воссоединение отца и сына после долгой разлуки грех не обмыть! У меня коньячок приличный есть, специально прикупил сегодня в столице на последние деньги. Увидел, понимаешь, и не смог удержаться! Я ведь когда-то эстетом был, если ты помнишь, а теперь нищий, понимаешь, Волчара, ни-щий! Дать мне сыну нечего, кроме совета, да кое-какой помощи. Стыдно мне перед ним…

– А что же ты его жить к себе не позвал? Ты только не подумай, что я его гоню, он мне нисколько не мешает, просто это было бы естественно, раз уж вы нашли друг друга.

– Ты думаешь, не звал? Да, я первым делом ему сказал: «Сынок, раз, я тебя обрел, немедленно перебирайся ко мне!». А он: «Папочка, я должен привыкнуть к этой мысли!». Мне бы его сейчас обуть-одеть с иголочки, компьютер самый дорогой купить, да разве я в состоянии! Вот, только и могу, что о Сорбонне похлопотать, но я боюсь, что он может меня неправильно понять, подумать, что хочу избавиться от него, спихнуть с глаз долой, понимаешь? Для этого мне и нужна твоя помощь, чтобы человек со стороны, так сказать, объяснил, что это совсем не так, а из самых наилучших побуждений, исключительно, для его же пользы! Понимая ситуацию изнутри, видя, на своем горьком опыте, что у нас в стране эра науки закончилась!

– Ох, Вахонин, как ты всегда куртуазно выражаешься, я прямо немею! Конечно, я тебя поддержу. Молодому человеку очень полезно поучиться в другой стране во всех отношениях. Давай свой коньяк. Ого, в хрустальных бокалах!

После второй рюмки Максим вдруг почувствовал, что сильно захмелел, и незаметно для себя, он пустился в откровения.

– Знаешь, старик, а ты меня сегодня удивил! Я не ожидал, прости, от тебя такой искренности и благородства. По сравнению с тобой я низкая тварь! Ты хоть не знал, что у тебя сын есть, и потому с ним не общался, а я? У меня дочь в Израиле, а я поцапался с женой, обиделся, видишь ли, что она отказалась в Россию со мной ехать, и даже не звоню. Подлец я, Тихоня, самый последний! Ты еще совета у меня просишь! Мне ведь тоже нечего ей дать, кроме отцовской любви, но я и в этом ей отказываю. Позу принял. Только это поза страуса. Зарыл голову в песок и торчу…. А чего приперся сюда и сам не знаю. Планы были самые грандиозные, а вместо этого болтаюсь, как… в проруби. Ладно бы работу я нашел интересную, пусть даже за небольшие деньги, так ведь – нет! Просто стою в позе. Вот, предложили мне недавно ребята в МГУ перейти в астрофизику, наверное, соглашусь, тут ловить нечего. Обещали им в марте штатную единицу добавить, так что, доработаю до весны и привет. Съезжу в феврале в Израиль, попробую еще раз жену уговорить, может, передумает.

– В МГУ, конечно, перспектив побольше, – осторожно, чтобы не спугнуть излияния соседа, вставил Вахонин. – Там и финансирование получше, и темы интересные…

– Эх, Тихонечка, знал бы ты, какая тема у меня есть! Только не могу я сейчас за нее взяться! А руки чешутся, аж зудят!

– Кто ж тебе мешает?

– Слово я дал Учителю, понимаешь, что это такое? Сло-во! Пообещал, что пока он жив, я этого делать не буду!

– Чего? – Вахонин просто поверить не мог в такую удачу.

– Прибор один собирать, вот, что! Все ниточки сейчас у меня в руках! Все до единой! И место есть…, только слова нарушить не могу. Ладно, разболтался я что-то, развезло меня, видно от усталости. Пошел я спать. А ты – молоток! Я горжусь, что ты мой сосед и друг! Все, пока! Отбываю в свою усыпальницу, тьфу, черт, что я несу, в опочивальню! Привет семье! Я твой с потрохами! Помогу – чем смогу, видишь, уже в рифму говорить начал, значит, пить пора прекращать.

«Как все просто! Даже обидно, честное слово! – говорил сам себе Вахонин, моя рюмки под краном, – вот, и пригодился порошочек Игоря Павловича для развязывания языков…, жаль, последняя порцайка была! Хорошая штука, безотказная! Насыпал в рюмку – и привет! Клиент готов – «Мой язык, как шнурок развязался». Надо бы по начальству доложить, пусть гонит тугрики. Вот, дьявол, я же деньги на сотовый не положил, придется звонить с городского».

Пять минут, спустя в квартире Игоря Павловича раздался телефонный звонок.

– Товарищ, полковник! Костин. Разрешите доложить: перехвачен звонок с городского телефона Вахонина на незарегистрированный мобильный номер. Содержание разговора: «Получил полную информацию. Назначайте встречу».

– Глаз с него не спускать! Чтобы каждый шаг! Ясно?

– Так точно! Слушаюсь!

«Вот, гад, продался все же! Так я и знал! Отлично! Завтра возьмем с поличным и сразу еду в Главное Управление. На данном этапе обойдемся своими силами. Не подвело меня чутье старого чекиста! Теперь уж точно генерала дадут, не отвертятся».

«Что это меня так развело? – Думал Максим, застилая свой диван, – коньяк, что ли паленый у Тихони был? Прямо все плывет перед глазами, а сон, как рукой сняло. Не мог же я так окосеть от трех рюмок! Выпил-то меньше ста пятидесяти грамм…, наверное, оттого, что плохо работаю, как Шимон говорит, ладно, попробуем уснуть».

Однако уснуть он так и не смог. Едва Максим смежил веки, как перед его внутренним взором поплыли лица – родные, близкие и совсем незнакомые. Наползая друг на друга в говорливом хороводе, каждый из них пытался прокричать ему что-то важное, предостеречь от опасности. Потом их голоса слились в одни общий гул, и слов уже не возможно стало разобрать, лица замелькали все быстрее и быстрее, превращаясь в одну сияющую линию, окружившую его ослепительно ярким кольцом. Постепенно кольцо начало равномерно расширяться, самая яркая его часть удалялась от Максима, уступая место темноте. Вот, он уже едва мог различить вдалеке сияние внешней окружности, но тьма тоже была не однородной, наиболее густой мрак плотным коконом окутывал Максима, затем, он становился все более разреженным, словно разбавленным тем внешним, отдаленным ярчайшим светом.

«Это же Миры! – Осознал вдруг Максим. – Черный кокон, в котором нахожусь сейчас я – наш мир, за ним – Асия, Ецира, Брия, Ацилут и Адам Кадмон…. Так, вот, они какие – миры, эти степени, уровни скрытия Творца, всевозможные частичные меры Его восприятия…. Я никогда не думал, что картина Мироздания так величественная и прекрасна!».

Неожиданно зазвучал чей-то тихий голос, почти шепот, становящийся постепенно все громче и громче. Он набирал силу, делался крепче, отчетливее. Вот, уже можно стало различить отдельные слова: олам, цимцум, ор, парса…, и, наконец, забился, словно чье-то огромное сердце…, запульсировал космическим ритмом.

Свет бесконечный прянул вниз,

Верша Божественный Каприз

Своим лучом, и в пустоте

Миры образовались те,

Где Бесконечный прежде был,

Один в сиянии царил!

Не в силах описать язык,

Как Он прекрасен и велик!

Нет во Вселенной никого,

Кто б разумом постиг Его!

Без времени, границ и мер –

Творцом дарованный пример.

В пространстве черном и пустом

Круги расходятся, и в нем,

В центральной точке в некий миг

Наш мир материи возник.

Безмерно низок, удален,

Внутри миров родился он,

Почти невидим с высоты

В кольце бездонной пустоты.

Неожиданно величественное видение миров исчезло, словно чья-то могущественная рука стерла его одним мановением. Перед Максимом возникла пьяная физиономия Тихони, который, осклабившись глумливой улыбкой, гнусаво произнес:

«Ну что, понял, наконец, что никакого ада нет! Вместо него – наш мир, ниже падать уже некуда!».

Максим вскочил с дивана и опрометью кинулся в туалет. После приступа тошноты ему стало немного легче, головокружение прекратилось, и он более-менее спокойно проспал остаток ночи.

Утром, превозмогая слабость в ногах, Максим дотащился до кухни и застал там своих квартирантов, шипящих друг на друга как два уличных кота, отстаивающих территорию.

– Брэк! – Цыкнул он на них, – а ну, веселые гестаповцы, хорош, издеваться над больным человеком! Юра, оставь нас, пожалуйста, с Антоном одних, мне нужно с ним серьезно поговорить.

Юра наградил противника убийственным взглядом и с достоинством покинул помещение.

– Антон, я все знаю.

– Да? – Тихо прошептал паренек и сжался в углу дивана. – Мне – идти вещи собирать? Простите, я не хотел…, не знаю, как это получилось…

– Ты о чем? – Недоуменно спросил Максим. – Да, никто тебя не гонит! Поверь, я очень рад, что ты нашел отца! Честное слово, искренне рад за вас обоих. Можешь оставаться здесь, если тебе пока неловко к нему переезжать.

– А-а-а, – протянул с облегчением Антон, – чему же тут радоваться…

– Ну, как же? Теперь у тебя есть в этом городе родной человек, который готов о тебе позаботиться, на которого ты можешь опереться. В наше время это имеет очень большое значение.

– Да, пошел он! Знать его не желаю! – Вдруг взорвался юноша, – иметь такого отца стыдно! Хотя родителей и не выбирают, но если бы мне предложили из двух человек выбрать, которые только остались на земле, я бы не его…

– Что ты такое говоришь! – Оторопел Максим, – а он мне сказал, что ты его обнял со слезами, и счастлив был…

– Врет он все, Максим Сергеевич! Меня обстоятельства вынудили признаться, как это говорят: «Бес попутал». Но я потом долго думал и решил больше с ним не общаться никогда…, и помощи мне его не надо…

– Ничего не понимаю…, ладно, я не буду давить тебе на родственные чувства, в конце концов, меня это не касается, извини, что завел такой дурацкий разговор. Давайте, кофе пить, а то голова гудит, Юра! Иди к нам!

Юра появился мгновенно, и Максиму стало ясно: подслушивал. Он рассмеялся и призвал ребят закопать томагавки. Юра пошипел еще немного и протянул приятелю руку.

В это самое мгновение Тихон Федорович в самом радужном настроении выходил их автобуса у станции Метро «АННИНО», не подозревая, что за ним по пятам следует рядовой сотрудник архива первого отдела Института Костин.

«Сейчас деньги получу и сразу куплю себе путевку на Канары! – Сладостно размышлял он. – Всю жизнь мечтал побывать на каких-нибудь экзотических островах. Обнаженные юные мулатки в массовом количестве, со страшной силой теплое море, напитки разнообразные без ограничения – за все уплачено! Помню, как во времена нашей совковой молодости по шабашкам в отпуск мотались, чтобы деньжат срубить. Как-то америкос один меня спрашивает: «Куда вы на вакации собираетесь? Рекомендую на Багамские острова». Мы с ребятами так и покатились со смеху, а он понять не может, чего это мы хохочем. «Да, – говорит, – когда мне первый раз посоветовали, я тоже очень смеялся, а потом съездил, и так понравилось!».

В небольшом зале кафе «Пепино» было в это время суток тихо и безлюдно. Жорж заказал шикарный обед и бутылку самого дорого «Виски». Вахонин ел и пил за двоих, он был шумлив, остроумен и вальяжен. В глубоких недрах его кармана покоился не увесистый пакет, а чек со многими нулями, более всего напоминавший количеством цифр номер мобильного телефона, согревая своим теплом не только ближайшее, но и отдаленное будущее Тихона Федоровича.

– Относительно Сорбонны я договорился и уже передал все данные вашего дражайшего отпрыска, – с ласковой улыбкой поведал Жорж.

– А? Что? Какой Сорбонны? – Выпучил глаза захмелевший Вахонин,– ах, в смысле сынка моего? Ну да, благодарствую. Пусть поедет юнош, мир посмотрит, мы в его годы не могли себе позволить такой роскоши.

– Вы прекрасно сработали, мсье, – опять улыбнулся Жорж, – не ожидал от вас такой прыти, признаться…, хорошая школа! С русскими, оказывается, приятно иметь дело…. Прошу меня извинить, пора выгуливать Черри. Как сказал наш великий писатель: мы в ответе за тех, ну, и так далее…. Разрешите откланяться и пожать вашу руку.

– Счастливо! Если что, – всегда рад помочь. – Вахонин с трудом приподнялся со стула, отяжелев от сытной еды и обильного питья.

Жорж подозвал официанта и удалился.

«Поцарапался я где-то что ли»? – Подумал Тихон Федорович, заметив на мизинце свежую ссадину, и, слизнув крохотную капельку крови, прижал ранку салфеткой.

Выйдя на бульварное кольцо, Вахонин остановился, размышляя:

«Ну вот, теперь можно и в турбюро какое-нибудь ближайшее наведаться, хотя, нагрузился я основательно, может, в другой раз? Что-то сердце так колотится…, надо бы присесть».

Он сел на ближайшую скамейку, опустил голову на грудь и тихо заснул.

Спустя час, наблюдавший за ним Костин, обеспокоился полной неподвижностью подшефного объекта. Он подошел к Вахонину, осторожно сел рядом с ним на скамью и сразу понял, что тот уже не дышит. Врач «Скорой помощи» констатировал смерть от естественных причин. «Увы, ничего нельзя сделать. Скорее всего, тромб оторвался, – безразличным усталым голосом сказал он Костину, – более определенно причину смерти можно будет назвать после вскрытия».

– Игорь Павлович, докладывает Костин. Тут… такая история…

– Да, говори же ты – не тяни!

– Объект наблюдения… скончался…

– Что!? Как ты мог допустить! Убит?

– Врач констатировал, что от естественных причин. Тромб как бы оторвался…

– Эх, черт, поторопился я, хотел своими силами взять, а потом уж доложить в Главное Управление. А что, второй? Тот с кем он встречался? Надеюсь, ты проследил…

– Я же не могу раздвоиться, Игорь Павлович! Вы приказали с Вахонина глаз не спускать. Я и не спускал…, он же меня в лицо знает, вы приказали «не светиться», только фото удалось сделать…, солидный человек, по виду иностранец…

– По виду ты тоже, знаешь, нормальный человек, а на самом деле – идиот! «Приказали, да приказали»…, дилетант! Ох, загоните вы меня в гроб!

Похороны Вахонина взял на себя Институт. В ритуал, отработанный до мелочей, была внесена единственная поправка – отпевание, на котором категорически настаивали сотрудники теоротдела.

– Ты отца не суди, мальчик, – сказал Максим Антону, когда она возвращались с кладбища в тряском ПАЗике. – Нашему поколению было сложнее всего привыкнуть к новым реалиям. Нас ведь воспитывали в Советском Союзе как научную элиту, которая станет определять будущее всего земного шара…, а потом все рухнуло, мы стали никому не нужны…, покатилось, как снежный ком с горы.

– Максим Сергеевич, а вы верите в переселение душ? Ну, в то, что душа опять возвращается в другом теле через какое-то время? И ты опять можешь встретиться с этим человеком?

– Прежде не верил, – ответил Максим, словно сам себе, – а теперь верю. Невозможно за один короткий промежуток времени, который называется «наша жизнь», достичь того, что нам предначертано свыше.

– А как узнать, сколько раз ты воплощался, мы ведь ничего не помним из своих прежних жизней, может, я первый раз живу…

– Ты – точно не первый! – Убежденно сказал Максим. – Мы, конечно, ничего не помним, но по тем качествам, которые нам присущи в этой жизни, можно сказать, кем ты был в предыдущем кругообороте.

– Как это?

– Ну вот, скажи, что тебе легче всего дается, какие у тебя наклонности? Я, например, склонен к поэзии, значит, можно с определенной долей вероятности утверждать, что когда-то неплохо писал стихи, может быть, даже не в одном воплощении, а в нескольких. Зато рисовать я не умею совершенно! Значит, художником никогда еще не был. То же самое – способность к языкам. Ну, и многое другое…, душа ведь тоже учиться во всех своих кругооборотах, и никакая наука не проходит для нее бесследно.

– А может такое быть, ну, когда у меня, скажем, родится сын, и это будет душа моего отца?

– Такой вариант вполне допустим, что же тут фантастического?

– Но ведь он тогда может унаследовать его дурные наклонности! – В ужасе вскричал Антон. – Я могу на это повлиять? Вмешаться? Как-то исправить их, сгладить? Или это как бы… запрограммировано что ли…, и ничего изменить со стороны нельзя?

– Очень даже можно, если ты будешь внимательным и подготовленным отцом. Ты одним своим примером сможет повлиять на своего сына, тут даже никакого особенного воспитания не понадобится.

– А как же те четыре фактора, о которых вы говорили, те, что формируют и определяют человеческую личность: основа, путь ее развития, внешнее воздействие на путь развития основы и, так называемый, «сторонний»? Правильно я запомнил?

– Да, но только их необходимо выявить в себе, проанализировать, понять, чем они отличаются друг от друга, чтобы найти тот параметр, на который ты волен повлиять.

Над основой, например, ты не властен. Это некая духовная суть, которая остается даже после исчезновения внешней формы.

– А как это? Я не очень понимаю…, что значит, «духовная суть»?

– Это некое неоформленное желание, которое позже проявляется в различных формах, давая новую жизнь. Ведь это наша душа побуждает родиться новое тело, чтобы облачиться в него. Существует некая информационная часть, запись, воспоминание, духовный ген, так называемое, решимо, не имеющее материальной оболочки, вот, оно-то и возрождает ее вокруг себя. Хотя новая оболочка будет напоминать прежнюю, в ней произойдут определенные внешние изменения, но именно они нас и интересуют.

– Почему они?

– Потому что внутренняя информация не меняется! Нам важно понять, как изменить внешнюю форму, чтобы улучшить ее качества. Мы констатируем наступление смерти, но не можем обнаружить связь между старой формой, которая изменила свой вид, став только силой, и новой. Но именно эта сила и называется душой, информационной составляющей, основой.

– То есть, на этом этапе ничего нельзя изменить! Я понял, а что же дальше?

– Да, в первоначальном, исконном желании, в твоем корне – нельзя, как и повлиять на путь, который ты должен пройти от начального момента до конечного. Однако под влиянием окружения этот путь можно преодолевать по-разному.

– Как это?

– Ты можешь сделать процесс своего развития осознанным, и благодаря этому обрести более качественную форму. То есть, ты волен выбрать, куда именно прикладывать усилия, эффективно используя для этого внешние обстоятельства, лично участвовать в своем качественном формировании.

– Как же этого достичь!

– Благодаря четвертому фактору – «стороннему». За счет правильного выбора окружения.

– Итак, еще раз, я хочу разобраться, – сосредоточено проговорил Антон, – простите, что я такой тупица. Значит, есть четыре фактора:

свою суть человек изменить не может;

законы, по которым меняется его суть, то есть, последовательность поступления духовной информации или решимот, человек изменить не может;

законы изменения своих внутренних свойств в зависимости от внешних воздействий человек изменить не может, среда действует на него определенным образом, и не в его силах переменить свои взаимодействия со средой;

окружающую среду, от которой он полностью зависит, человек может изменить.

– Ты все понял правильно и сформулировал очень четко, молодец! Однако мы уже приехали. Надо помянуть Тихона Федоровича, и потом…, почти все уже знают, что ты его сын…

– Откуда? – Изумился Антон. – Я же никому не говорил…

– Оказывается, он успел перед смертью завещание оставить, не заверенное, правда, но оспаривать его вроде как некому…, словно чувствовал, бедняга…, странно даже, я не очень понял, но мне Игорь Павлович на похоронах сказал, наш зам. директора по режиму.

Поминки потекли своей чередой – с пламенными речами, ритуальными оборотами, вроде: «Прах к праху», «Пусть земля ему будет пухом»…

К Антону подходили какие-то люди, жали ему руку, ободряли, делились воспоминаниями о Тихоне Федоровиче, восхищались его умом, энциклопедическими знаниями и человеческими качествами.

«Странно, – думал Антон, – оказывается, мой отец был совсем не таким плохим человеком, как мне казалось, теперь уж я этого никогда не узнаю…, или узнаю?».

Игорь Павлович очень тяжело переживал крушение своих упований на генеральские погоны. На другой день после похорон Вахонина он заперся у себя в кабинете, попросив секретаршу не соединять его ни с кем, кроме самого высокого начальства. На столе перед ним лежал конверт, извлеченный опытными руками Костиным из кармана покойного.

«Ого, сумма-то внушительная! Интересно, какую же услугу он оказал за такие деньжищи? – мрачно усмехнулся он. – Чек на предъявителя…, я такого капитала за всю жизнь не заработал…, даже, если бы не пил, не ел, за квартиру не платил и ходил, в чем мать родила. А ведь можно будет уволиться, внучкам мир показать, дочери квартиру купить отдельную, жене норковое манто, кредит за машину погасить, дачку подремонтировать, зубы, наконец, нормальные вставить, а не это барахло пластмассовое…. Нет! Стоп! Что я говорю! Это же надо! И с того света он мне покоя не дает! Искушает, поганец!».

Игорь Павлович вдруг затылком почувствовал сверлящий, жгущий взгляд Феликса Эдмундовича, огромный портрет которого висел на стене за его спиной, словно говоря: «А как же чистые руки, горячее сердце, и все прочее, в чем ты поклялся?». Он встал из-за стола и посмотрел прямо в глаза самому главному чекисту всея Руси.

«Да, дорогой товарищ Дзержинский, вот, такие мысли приходят в голову даже самым преданным и закаленным вашим бойцам! Знали бы вы, какие нынче времена наступили, не судили бы меня с такой строгостью…, мир-то, за который вы кровь проливали, рухнул. Камня на камне не осталось. Союз развалился как карточный домик. Такая держава могучая была! Коммунистическое общество мечтали построить, а что получилось? Живем по законам рыночной экономики! Только не рынок это, а базар. Все вокруг тем лишь и озабочены, чтобы половчее надуть ближнего, да карман свой набить потуже. А квартплаты какие у нас!? Нет, вы посмотрите, посмотрите!».

Игорь Павлович дрожащими руками достал из бумажника узкий листочек бумаги с перечислением стоимости коммунальных услуг и поднес его к глазам своего кумира.

«Видали? Вам тоже страшно стало? Это же больше, чем пенсия моей жены! Вот, оплачу сегодня, и на жизнь ничего не останется. До моей зарплаты еще целая неделя, а у старшей внучки сапожки порвались…, обещал я ей, папка-то их сбежал в неизвестном направлении, все теперь на деда свалилось.

Нет, я не ропщу, вы не подумайте, я счастлив даже, что они со мной живут, обидно мне только…. Всю молодость по заставам, по горячим, так сказать, точкам, а что в итоге? Прозябание в нищете! Вот, что! Я, конечно, понимаю, что деньги эти подлые, не известно за что плаченые, но одно знаю точно – не за шпионаж! Откуда я знаю? Знаю! Будьте спокойны! Не было у покойного никаких государственных секретов, чтобы ими торговать. За это можете быть спокойны. Какую-то другую услугу он оказал зарубежным господам-товарищам…, и желаю вас заверить, что докопаюсь, какую именно! Даже жизни не пожалею.

Только, вы поймите, товарищ Феликс Эдмундович, без денег мне ничего не сделать! В Главном Управлении меня и слушать без доказательств никто не станет. У них своих проблем полно. Так что, придется одному, самостийно, так сказать, раскручивать эту темную историю, а потому, чек этот я обналичу, хоть вы и против, а деньги буду хранить у себя дома и вести строжайший учет всех расходов, каждой копеечке. Это я так…, помечтал просто немного, как всякий живой человек с неосуществленными желаниями, несбыточными мечтами…. Не беспокойтесь, рубля не потрачу на личные нужды! Все ради блага Отечества.

В ваше время люди были совсем другие, каждый был готов умереть за идею. Теперь – не то! Все как с цепи посрывались…, рвут друг у друга из рук. Как нам вас с товарищем Сталиным не хватает! Вот, навели бы порядок, а то – смотреть тошно. Да, что – смотреть, жить тошно! Семьи разваливаются, Товарищ Дзержинский, законным браком сочетаться никто, видите ли, не желает! «Мы сначала поживем, притремся друг к другу, а вдруг у нас сексуальная несовместимость?!». Где это видано, чтобы в ЗАГС не идти! Какие родители согласятся, чтобы их дочурку поматросил и бросил какой-нибудь кисель в штанах! Я, конечно, не ханжа…, и сам по молодости мог…, но чтобы жену бросить – и в мыслях никогда не держал, наоборот, соврешь как-нибудь половчее, оберегаешь ее от сплетен, мол, на спецзадании был. Порой, даже заночуешь на стульях в Горотделе, чтобы она знала, что муж иногда может домой на ночь не прийти. А что сейчас? Все на показ…, чуть не посреди улицы, как собачонки, прости Господи. Оттого и беспризорные дети, оттого и наркомания, самоубийства…

СМИ наперебой трубят про кризис мировой экономики, науки, морали и всего прочего. Экологию, мол, испакостили…. А кто испакостил-то? Три сестры и дядя Ваня? Или инопланетяне прилетели, устроили нам быстренько кризис на одной отдельно взятой планете, и тикать домой! По-моему, так – кризис весь в сознании, головы лечить надо, как совершенно справедливо персонаж один известный литературный говорил, а то живем, будто по тому анекдоту про дом терпимости: вместо того, чтобы контингент менять, они кровати передвигают с места на место. Жалко, океан от нас далеко, нам бы цунами, чтобы смыть дрянь всю с лица земли и заново начать социализм строить!».

После этого страстного монолога Игорь Павлович вызвал секретаршу и попросил заказать ему на завтра машину, которой имел право пользоваться раз в неделю как член Дирекции, для поездки в столицу.

«В какой же банк-то мне сунуться с этим чеком? – раздумывал Игорь Павлович, отпустив водителя перекусить, и бодро шагая по Тверской. – Надо попроще что-нибудь выбрать, «Альфа» – это уж слишком! Видел я на Ленинградском проспекте «Уралсиб» какой-то, сейчас сяду на двенадцатый троллейбус, он прямо возле него останавливается…».

Положив чек в металлический контейнер, Игорь Павлович отчего-то занервничал. Кровь шумела в ушах, словно морской прибой, а сердце готово было разорваться на части. Кассир, внимательно исследовав документ и, вежливо произнеся: «Подождите одну минуточку, пожалуйста», удалился. Сквозь толстое пуленепробиваемое стекло, отделявшее его от клиента, голос банковского служащего показался Игорю Павловичу зловещим.

Спустя минуту, в крохотное помещение кассы безмолвно вошли два дюжих молодца, и ловко сковали руки Игоря Павловича наручниками. Он тотчас все понял и не подумал оказывать сопротивление.

«Хорошая работа! – Восхитился Игорь Павлович невольно, – мне бы таких сотрудников, горы бы мог свернуть! Мадрид-твою-Лиссабон! Видать, чек был фальшивый…, придется как-то выпутываться из этой истории. Ох, теперь уж точно на пенсию выпихнут, бедные мои девочки, и стыда не оберешься…. Это в лучшем случае…, а то и упечь могут, если начальство не выручит. Вот, и прославился на старости лет на все Главное Управление!».

Водитель ждал Игоря Павловича до глубокой ночи в условленном месте, и, наконец, был вынужден вернуться без него. Утром он доложил начальству, что зам. директора по режиму бесследно исчез.

В пятницу утром Максим сказал ребятам:

– Меня в выходные не будет, хозяйничайте тут одни, надеюсь, больше не станете выяснять отношения, как кот Матроскин с Шариком. А хотите – можете присоединиться, в каббалистическом Центре лекция будет интересная.

– Не, – ответил Юра за двоих, – мы все уже выяснили. Но я поехать не могу точно. У нас футбольный чемпионат между факультетами.

– А я бы поехал, – встрепенулся Антон. – Правда, можно, Максим Сергеевич? Туда разве всех пускают?

– Нет, там фейс-контроль! – Засмеялся Максим. – По форме ушей пропускают, они должны быть непременно каббалистические – большие, как лопухи. В дверях установлен специальный такой трафарет, если форма твоего уха ему не соответствует, то – гуляй, Вася. Конечно всех! Тогда возьми деньги и дуй на автостанцию за билетами.

– Деньги есть! Так, я побежал?

Антон пулей сорвался с места, а Максим озабоченно сказа Юре:

– Хоть что-то его заинтересовало, а то сидит, часами уставившись в одну точку, как сомнамбула. Осунулся, побледнел, не ест ничего, один чай гоняет с сушками и все. Даже как-то тревожно за него.

– Конечно, столько на беднягу свалилось! Он все думает, принимать ему отцовское наследство или отказаться. Извел уже меня, как будто я могу за него решить. А чего изводиться? Последняя воля усопшего, как говорят, надо выполнить. Я бы и думать не стал! Стоит ли тут колебаться? Вы бы ему вправили мозги Максим Сергеевич…

– Каждому состоянию, которое посылается свыше, надо дать полностью прокатиться по тебе, чтобы понять, для чего оно ниспослано. – Ответил Максим задумчиво.

– Так уж, и свыше? – Возразил Юра, – вы хотите сказать, что вся наша жизнь кем-то запрограммирована? Я в такой фатализм не верю. Жизнь – как жизнь, идет своим чередом. Зачем все усложнять? Ну, бывают, конечно, испытания, только действовать в таких случаях надо еще более решительно! Человек своей судьбе должен быть хозяином, а не марионеткой.

– Тебе не откажешь в логике, – засмеялся Максим, – ты у нас – пассионарий!

– Да уж! Антонио какой-то бесхаризьменный, даже жалко его, порой. Мучается на ровном месте, а проблема гроша выеденного не стоит.

– Яйца, – поправил Максим машинально.

– Ну, яйца, какая, на фиг, разница!

В Центре было тихо, по узкому коридору плыл обворожительный аромат кофе, а из обеденного зала доносилось позвякивание посуды и тихое пение Ульяны.

– Замерз, как сосулька! – признался Максим Антону, отряхивая снег с рукавов куртки, – Представляешь, так отвык от зимы за три года жизни в Израиле. Я ее и раньше-то не любил. Все, бывало, радуются, – снег, лыжи, коньки! А я выйду на улицу, дрожу мелкой дрожью, как цуцик, и только об одном думаю: скорее бы в помещение зайти.

– Должно быть, вы в прошлом воплощении жили в жарком климате, где-нибудь в Африке, – засмеялся Антон, – а я очень зиму люблю, мне летом не так комфортно, особенно в жару.

– Пойдем, кофейку на грудь примем по чашечке, надеюсь, нам не откажут. Ребята, наверное, еще спят после ночного урока.

Максим вдруг поймал себя на мысли, что боится встретиться с Ульяной с глазу на глаз.

«Неужели я позвал с собой Антона только поэтому? – усмехнулся он, проходя в столовую, – Да, психика, порой играет с нами в странные игры. Значит, подсознательно я все это время думал о ней? Вот тебе, и решимо!».

– Привет! – весело поздоровалась Ульяна, – А почему ты в прошлые выходные не приезжал? Тебя Миша ждал, даже мне наказал сообщить, когда ты появишься. Что-то спросить хотел.

– Друга хоронил, – ответил Максим и показал глазами на Антона, – его отца. Познакомься, это Антон, мой студент и подопечный.

– Какое имя звонкое! – улыбнулась Ульяна, и повторила нараспев, – Ан-тон. Проходите, что в дверях встали, сейчас вам кофе налью.

В этот момент в столовую вошли двое ребят, обсуждая на ходу ночной урок.

– Ты понял про ударное состояние? До меня что-то не совсем дошло…. То есть, это определенный процесс взаимодействия между Высшим светом и экраном, иначе говоря, столкновение противоположных желаний, целей?

– Ну да, ударное соединение противоположных свойств – зивуг дэ-акаа. Это когда в тебе соединяются эгоистические и альтруистические желания посредством удара.

– И что получается?

– Получается, своего рода, взрыв, вследствие которого чистые альтруистические желания попадают внутрь эгоистических, нечистых. Как результат этого процесса, у человека возникает возможность проявления свободы воли и самоисправления.

– А, теперь понятно…

– Максим Сергеевич, да, это прямо как у нас в Универе! – Восхищенно сказал Антон на ухо Максиму, – совершенно научный подход к изучаемой проблеме! Мы так же точно с ребятами обсуждаем лекции!

Суббота пролетела незаметно. Антон уже чувствовал себя как рыба в воде, он перезнакомился с ребятами, и сразу принялся помогать им с газетой.

«Это хорошо, – с облегчением вздохнул Максим, покидая Центр утром следующего дня. – Ему полезно отвлечься от печальных мыслей, особенно, в коллективе единомышленников. Ничто так не сближает людей, как совместная работа».

– Встретимся вечером на «Южной», у автобуса. – Крикнул он издали Антону, рисовавшему что-то в компьютере, – мне надо еще одного человека навестить…, не опаздывай, помни – это последний.

– Да, да, – отозвался паренек, но Максим не был уверен, что он дал себе труд вникнуть в смысл его слов.

Решимо продолжало раскручиваться своим чередом, совершенно не желая считаться с мнением участников событий, и потому, наверное, Максим вышел на улицу одновременно с Ульяной.

Фонари еще не погасили. В их оранжевом свете все казалось призрачным, фантастическим, – и обильно облепленные инеем ветки деревьев, и мерцающие вывески на домах, и редкие прохожие в запорошенных снегом одеждах. Машин на дорогах почти не было, и оттого, наверное, воздух, пропитавшийся за ночь морозной свежестью, казался вкусным и ароматным.

– Ты на Метро? – спросила Ульяна, когда они, молча, прошли по Малой Дмитровке уже минут пять.

– Нет. Мне надо в Сытинский тупик, тут рядом совсем.

– Знаю. Я там живу. – казалось, она совсем не была удивлена такому совпадению, – дом 6, квартира 20.

– Не может быть! – Максим повернулся к ней всем туловищем так резко, что едва удержался на ногах.

– Что же ту сверхъестественного? – она, смеясь, успела ухватить его за руку, чтобы не дать упасть.

– А мне в двадцать первую.

– К Виктории Юрьевне?

– Да…

– Тогда пойдем, – предложила Ульяна и взяла Максима под руку. – Буду висеть на тебе балластом, чтобы ты не падал. Я свои подошвы клеем «Момент» смазала, а потом к песку приложила. Совсем не скользят, но надолго не хватает, надо через день снова повторять эту нудную процедуру…

Максим крепко прижал ее руку к своему боку и, вздохнув, зашагал дальше. Ему совсем не хотелось вести пустой разговор. Зачем? Разве так важно знать, с кем она живет и чем занимается? Что это даст? Ведь в своих мечтах он может вообразить, что они вместе возвращаются в свой дом, где существуют только вдвоем. В прихожей он помогает ей снять шубку, а она бежит на кухню варить ему кофе…

Консьержка едва удостоила их сонного взгляда. Роскошный, весь в зеркалах лифт, помедлив несколько секунд, сомкнул створки дверей и бесшумно заскользил на последний этаж. Максим наклонился и поцеловал Ульяну в губы.

– Ты к Виктории по делам, или так, навестить? – спросила Ульяна, доставая из кармана ключ от дверей своей квартиры.

– Поговорить о темной энергии, – почему-то таинственным шепотом ответил Максим и, погладив Ульяну по лицу, решительно нажал на кнопку звонка, услышав, как он гулко зазвенел в пустоте огромной передней.

– Здравствуй, дорогой! – приветствовала Виктория Юрьевна Максима, – Я тебя еще в прошлые выходные поджидала, как твой полномочный представитель обещал.

– Простите, что не позвонил. Сосед скоропостижно скончался, закрутился, совсем забыл, что и кому обещал…. Скажите честно, я не помешал вашей работе? Творческого человека легко выбить из ритма.

– Как справедливо заметил Антон Павлович Чехов, русский писатель только мечтает, чтобы кто-нибудь пришел и помешал ему работать, – засмеялась хозяйка, а потом, я – жаворонок, встаю ни свет, ни заря и – принимаюсь за сочинительство. Чай? Кофе? Это хорошо, что ты сегодня без торта, я еще от того не опомнилась!

– Простите, что с пустыми руками, – смутился Максим, – какой-то я несобранный нынче…, забыл обо всем на свете! Хотите, в булочную сбегаю, куплю что-нибудь к чаю?

– Ни-ни! Мне вчера Ульянка пирогов принесла с черникой. У нее такая выпечка, – с пальцами съешь! Вот, рука легкая у девчонки на всякую стряпню!

– Я с ней знаком немного, – признался Максим, порадовавшись, что хозяйка вышла ставить чайник и не видела, что он покраснел, точно вареный рак. – Она…, мы каббалой вместе…, то есть…

– Да, я знаю, что она у нас каббалистка! Славная женщина. Мир тесен, я давно говорю, что все люди через руку знакомы. – прокричала Виктория Юрьевна из кухни.

– Вы ее давно знаете?

– Почитай, всю жизнь, ее, разумеется. – засмеялась хозяйка, возвращаясь в комнату. – Брат с моим сыном в Германии работает, отец – послом в Руанде.

– Значит, она одна живет? – невольно вырвалось у Максима, но, поймав лукавый взгляд Виктории Юрьевны, он добавил, – в смысле, своей семьей, без родителей.

– Было у девчонки несчастливое замужество, короткое совсем, буквально, несколько месяцев, или год, не помню уже точно. Муж был автогонщик, разбился насмерть на каких-то международных соревнованиях, ну, у нее выкидыш случился на почве стресса…. Операцию сложную перенесла, теперь детей иметь не может…. Что-то я разболталась, не за сплетнями же ты ко мне пришел…

– Конечно! – спохватился Максим, – это я так, для начала разговора…, не знаю, от какой печки танцевать, история сильно длинная…

– Как всегда: начни с самого начала! Или ты торопишься?

Максим вздохнул, пытаясь мысленно определить точку отсчета тех событий, о которых ему предстояло поведать Виктории Юрьевне, и начал свой рассказ.

– Вот, вкратце, и все мои приключения…

– Невероятно! Как бы я хотела пережить нечто подобное! – воскликнула немного грустно Виктория Юрьевна. – Твои похождения прямо просятся в роман, я бы его так и назвала: «Похождения русского физика в Цфате».

– Как это я забыл, с кем имею дело! – засмеялся Максим, – С писателями надо держать ухо востро, они и ближнего не пожалеют, лишь бы он мог послужить для них поводом к творчеству. Теперь – самое главное, – прибор. Понимаете, если бы это была груда металла, которая соответствовала техническим возможностям древних обитателей Ойкумены, я бы не гоношился, что называется, ну, интересно собрать некую архаическую конструкцию из запчастей, и только. Но когда мы с Сенькой получили ту справку! Вы только почитайте!

Максим попросил хозяйку принести пакет, доставленный ей Юрой две недели назад, и вынул из него красивый деревянный футляр.

– Вот, смотрите сами, я специально все положил в одно место, – он подал Виктории Юрьевне аннотированный отчет о физико-химическом исследовании свойств объекта.

– Поразительно! – сказала она, несколько раз внимательно прочитав документ. – Это настолько нереально, что напрашивается мысль, а не перепутали ли они образцы? Может быть, одновременно с вашим им на анализ поступил еще какой-нибудь современный сплав…, разве не могли они ошибиться…

– Это исключено. – Максим отрицательно покачал головой. – За подлинность анализа я ручаюсь. Семен сам разговаривал со специалистом, проводившим исследования сплава. Тот был очень удивлен тем, как он попал в наши руки, пришлось даже придумать правдоподобную версию…, что нас, мол, друзья попросили и все такое…. Однако это еще не все.

Максим извлек на свет кинжал, подобно фокуснику, достающему из шляпы зайца.

– А вот, и последнее звено в этой цепочке странных, я бы сказал, таинственных обстоятельств! Смотрите внимательно!

Ловко отделив лезвие от гарды, он сильно надавил пальцем на изумруд, находящийся в самом центре мальтийского креста, и рукоятка раскрылась.

– Что это? – спросила Виктория Юрьевна чуть дрожащим от волнения голосом, с большой осторожностью принимая из рук Максима небольшой свиток тончайшего пергамента.

– Инструкция по сборке! У вас есть сильная лупа? К сожалению, я не успел ее подробно изучить…, давайте, сделаем это вместе.

Хозяйка быстро убрала со стола все лишнее, затем, принесла мощное увеличительное стекло, и они углубились в исследование древнего документа.

– Я хорошо знаю санскрит, – сказала, наконец, Виктория Юрьевна, отрывая задумчивый взгляд от манускрипта, – и могу с уверенностью сказать, что это не он. На одно стороне пергамента изображен общий вид прибора и последовательность соединения деталей, думаю, что эти значки, которые сопровождают рисунок, означают его истинные размеры. На другой стороне, скорее всего, дается подробное описание приведения прибора в действие и его назначение. Знать бы, каков же он в натуральную величину! Я могу увеличить масштаб рисунка…, скажи, Макс, а у тебя есть какая-нибудь разумная гипотеза, для чего предназначен этот прибор?

– Разумной нет, к сожалению. Только самая невероятная! – воскликнул Максим, – Я даже не решаюсь озвучить ее в вашем присутствии, боюсь, вы поднимите меня на смех, как Сенька, когда я ему изложил свои соображения.

– Говори! – потребовала Виктория Юрьевна. – Не смущайся, у меня достаточно авантюризма, чтобы поверить в самую невероятную гипотезу, если в ней содержится хоть крупица научного смысла!

– Мне кажется…, – начал неуверенно Максим, – что тут есть связь с темной энергией…, я ведь вам еще не все рассказал. В одном из мешков вместе с деталями лежал небольшой осколок… того зеркала, которое упоминается в вашей легенде.

– Ах, вот, почему ты спросил о зеркале! – виктория Юрьевна даже побледнела. – Нет, я, пожалуй, приму капли Зеленина! Что-то сердце пошаливает…

– Вам плохо? – забеспокоился Максим, – Может, отложим все наши изыскания до другого раза?

– Ни в коем случае, – решительно возразила Виктория Юрьевна, – тогда я умру от любопытства! Выбирай! Давай-ка, лучше, выкладывай все до конца! Ты считаешь, что между тем зеркалом из легенды и твоим прибором существует связь?

– Интуиция мне подсказывает, что есть связь…, видели бы вы тот осколочек…, в нем такие глубины! Словно он из другой галактики…

– Что бы имеешь в виду?

– Гипотез о происхождении Вселенной множество, теория «Большого взрыва» не слишком популярна среди «квантовиков», – вздохнул Максим, – кое-какой народ в этом сильно сомневается, и требует предъявить им «наблюдателя»…, но она очень гармонично вписывается в каббалистический подход…. То, что в каббале называется понятием «свет», скорее всего, является некой энергией. Я думаю, темная энергия наиболее подходящий материал для моих догадок. Физика элементарных частиц и космология становятся сейчас единой наукой о фундаментальных свойствах окружающего нас мира. Я бы смело причислил сюда и каббалу. Различными методами они отвечают на одни и те же вопросы: какой материей наполнена Вселенная? Каков был ее генезис? И главное – какие процессы, происходившие между элементарными частицами в ранней Вселенной, привели, в конечном итоге, к ее современному состоянию? Я, в свое время, довольно плотно занимался изучением лептонов, которые ближе всего объясняют строение темной энергии. Ведь в целом Вселенная однородна, разумеется, это не относится к сравнительно небольшим областям. Есть области, где много звезд, это галактики, есть скопление галактик, но есть и гигантские пустоты. Принято считать, что Вселенная расширяется, и раньше она была гораздо плотнее, об этом свидетельствует «покраснение», света, испускаемого удаленными галактиками или яркими звездами. То есть, из-за общего растяжения пространства длина волны света увеличивается за то время, пока он летит к нам. Я не устраиваю вам ликбез, поэтому опустим научные рассуждения, которые вы знаете лучше меня. Говорю же об этом к тому, что с помощью этого прибора, как мне кажется, мы сможем добраться до истоков. Понять, так сказать, генезис Вселенной!

– Надо думать, надо думать, – бормотала Виктория Юрьевна, словно сама себе, – все это так неожиданно! Ладно, давай поступим таким образом: ты пойдешь отдыхать, и не смей мне перечить, вон, у тебя глаза совсем ввалились, а я, тем временем, попробую увеличить масштаб рисунка прибора, посмотрим, что это нам даст.

На том они и порешили.

Когда, спустя два часа, посвежевший и отдохнувший Максим вернулся к «совещательному столу», увеличенный чертеж прибора был уже готов. Он глядел на него несколько секунд в немом изумлении, потом перевернул лист ватмана на девяносто градусов и прошептал:

– Да, это же Менора! Подсвечник для семи свечей, символика каббалистического Древа Жизни! Кто бы мог нам помочь прочитать текст? Где взять такого специалиста? Может быть, Шимон…. Выход один: в конце января я планирую поехать в Израиль, там в начале февраля будет конгресс каббалистов. Надо отсканировать документ и показать его Учителю. Уверен, что он нам поможет его прочесть! Вполне возможно, что это – некий праязык, может быть, предшественник иврита, а то и шумерский…

Максим попрощался с хозяйкой, когда за окнами совсем стемнело, положив встретиться через неделю. Однако спустившись на лифте на первый этаж, он постоял немного в просторном холе, а потом помчался обратно, перешагивая через две ступеньки. Ноги сами привели его к дверям квартиры Ульяны. Она открыла дверь так быстро, словно стояла за ней и ждала, когда раздастся звонок.

Поздним вечером, минут за пять до отправления последнего автобуса, Максим позвонил Антону и, извинившись, сообщил, что задерживается.

– Вернусь утром, первой электричкой, – сказал он и тяжело вздохнул.

– Я тут в Интернете прочитала одно стихотворение, оно меня почему-то так зацепило, что даже наизусть его выучила, хочешь, послушать?

– Давай…, – неохотно, только чтобы не обидеть Ульяну, согласился Максим. Таисия Петровна прежде частенько имела обыкновение «душить» его чьими-нибудь примитивными виршами, хотя иногда баловала и Шекспиром в переводе Мандельштама. Он же, отнюдь не из снобизма, а, будучи человеком пристрастным, тонко чувствующим слово, бережно и трепетно к нему относящийся, всегда с опаской прикасался к чужому творчеству. Даже более того, – испытывал искреннее огорчение и стыд за поэта, если тот не нашел в своем, порой, весьма скудном словаре точной рифмы, неожиданной метафоры или яркого, свежего эпитета.

– Слушай! – Ульяна закрыла глаза, откашлялась и негромко, хорошо поставленным голосом, начала:

АРЛЕКИН

Угадать бы, чье я ребро?

Да, вокруг – лишь сырая глина…

Мне всю жизнь везло на Пьеро,

Но ни разу на Арлекина.

Поглядеть бы, каков он есть,

Рыцарь глупенькой Коломбины?

Да, как видно, их боле несть -

Все повывелись Арлекины!

Утончённый поэт Пьеро

Мне знаком по слезливой дрожи:

Он мастак на чужое добро,

И желательно, подороже.

Я плохой рисовальщик картин,

Но попробую – выйдет ли эта -

Как мне видится Арлекин?

Ну, хотя бы попытка портрета:

Он весёлый и всюду свой,

Может ловко свистеть в окарину.

Он мне в след не глядит с тоской,

Как положено Арлекину.

Он забавный и с ним легко,

Не товарищ с хандрой и сплином.

И пошла бы я далеко

Под одним плащом с Арлекином!

Он, конечно, большой нахал,

Рядом с ним я похожа на мышку.

Он пропел бы мне, прокричал,

Что я вечно тяну пустышку!

Он мошенник и хулиган,

Обязательнейший бездельник,

Что ни слово – чистейший обман:

В воскресенье, в четверг, в понедельник.

Он балбес, проходимец, игрок,

Обаятельнейший повеса,

И какой же мне будет прок

От большого к нему интереса?

Он фигляр, балаганный шут,

Да не гнёт, не ломает спину.

Но такие за вас – умрут!

Как положено Арлекину.

Своенравно моё перо,

Для мечтательниц, чем не картина?

Мне всю жизнь так везло на Пьеро,

И ни разу на Арлекина!

– Ну, как тебе? – Спросила Ульяна после небольшой паузы.

– Мило, – согласился Максим, – я боялся худшего…, по крайней мере, к рифме претензий нет.

– Как бы я хотела знать, какой будет любовь за махсомом! – сказала молодая женщина с какой-то мукой в голосе. – Кажется, все бы отдала!

– Эк, куда ты хватила! – улыбнулся Максим, успокаивающе гладя ее руку, – Описания такого состояния еще нет в каббалистической литературе…, разве что, в ТЭС…, там, где говорится об отношениях Зеир Анпина и нуквы, но это тебе вряд ли поможет…

– А ты когда-нибудь думал об этом?

– Да, и не однажды…, знала бы ты, сколько раз я приставал с таким вопросом к Учителю! Вообще, Шимон обладает поразительным терпением! Он готов бесконечно отвечать на один и тот же вопрос. Как бы мне хотелось познакомить вас.

– Я уже люблю его, – улыбнулась Ульяна, – ты всегда говоришь о нем с такой нежностью, теплотой и почтением…

– Да, у меня к нему сложное чувство, он для меня одновременно отец и Учитель. Я так по нему соскучился! Во сне его вижу, говорю с ним, задаю вопросы, и он мне отвечает, продолжает учить. Только в последнее время тревожно как-то становится, когда думаю о нем, что-то там не так…, Сеня мне писал, что болеет он, Борис ему говорил…. Представляешь, я три года с Шимоном знаком, а Сенька его так ни разу и не видел. Иногда я задаю себе вопрос: почему он выбрал в ученики именно меня, возится со мной с таким терпением, наставляет? Что я ему? Не могу понять…, хотя Учитель говорил, что мы с ним связаны на протяжении многих кругооборотов, что он мне, якобы, задолжал…. Я, конечно, этого не помню, но, если он так говорит…

– Так, ты спрашивал его про любовь? – опять вернулась к занимающей ее теме Ульяна. – Как он объясняет, какой она должна быть? Я, конечно, знаю из лекций, но, вот, примеры…, есть ли они в жизни? Среди больших каббалистов…, мне интересно, какими были отношения в их семьях?

– Когда-то давно, еще в самом начале нашего знакомства, я спросил Шимона, как зовут его жену? Знаешь, что он мне ответил? «Йехида зовут мою жену»! Тогда я еще не знал, что это означает, и очень удивился, услышав такое странное имя, а потом мне Сенька объяснил, что Йехида по каббале – наибольший свет в творении. Видимо, этим Шимон хотел дать мне понять, какими должны быть отношения между мужчиной и женщиной.

– А что он еще говорил про любовь? – не унималась Ульяна. – Я хочу не просто понять это, а постичь чувственно!

– Бааль Сулам писал, что для этого люди должны быть подобны друг другу по свойствам. Во всем мироздании действует закон подобия свойств, согласно которому мы воспринимаем и ощущаем только то, что есть общего в мыслях и желаниях между нами и другим объектом. Обязательно в сердце и в разуме, – иначе мы даже не способны его почувствовать.

– Значит, подобие свойств и есть обязательное условие, чтобы быть связанным с кем-то? Получается, что мы с тобой должны любить и ненавидеть одни и те же вещи? Тогда сходство в желаниях есть нечто третье, то, что можно измерить, сопоставить? Как же добиться этого в наших отношениях?

– Существует простое решение, как говорил мне Шимон, между нами должно быть присутствие Творца. Это и есть то связующее вещество, которое называется Шхина. Оно возникает лишь в том случае, если оба партнера возвышаются над своим эгоизмом, над желанием наслаждаться, превращаясь в одно кли. Тогда в этом сосуде и воцаряется Шхина, а ощущение, которые они испытывают, действительно, можно назвать любовью. Однако, я никогда еще не переживал подобного чувства, и знаю, что в нашем мире оно не достижимо. Как могут два эгоиста, действительно, любить друг друга!

– Все очень просто! – воскликнула Ульяна, – Я, кажется, поняла! Любовь – это совместное ощущение Творца, возникающее в душах любящих друг друга людей, ставших единым целым.

– Глупышка! – засмеялся Максим, – И что тебе дало это понимание? Ты ведь хотела добиться постижения, а это не одно и тоже. В нашем мире мы живем по законам материи, и никуда от этого не деться! А до перехода нам с тобой – как до луны! Хотя, может быть, я заблуждаюсь, – добавил он, задумавшись.

– Надо работать, – тихо сказала Ульяна, – штурмовать свой эгоизм…

– Я обязательно поговорю с Мири! – понял он по-своему слова Ульяны, – Но не по телефону, такой разговор надо вести, глядя друг другу в глаза. Скоро поеду в Израиль, осталось уже меньше месяца. И Виктории Юрьевне мы должны все рассказать, мне кажется, она уже догадалась о наших отношениях. Не хочу никого обманывать.

Максим оказался прав в своих подозрениях, Виктория Юрьевна, действительно, обо всем догадывалась. Весь последний месяц они обсуждали устройство прибора и перебирали варианты его предназначения. Единодушия между ними не было, порой, они даже кричали друг на друга, но такой способ общения является совершенно естественным между людьми, обсуждающими научную проблему, и потому все, даже самые бурные споры никоим образом не отражались на сердечности их отношений.

Закончив научные дебаты, Максим спешил в соседнюю квартиру, но делал он это крадучись, и страшно мучался своей вынужденной ложью. Однажды Виктория Юрьевна не выдержала и сказала со смехом:

– Макс, право, глупо спускаться на лифте, а потом возвращаться пешком. Я ведь давно живу на свете…, только об одном прошу – не обижай Ульянку, ей и так досталось в жизни. Она хорошая женщина и заслуживает счастья.

– Мы и сами хотели вам все рассказать, – смутился и одновременно обрадовался Максим. – У меня прямо гора с плеч упала! Я уже принял решение: поговорю с женой, скажу ей всю правду. Она меня поймет…, Мири умница, ей тоже многое пришлось пережить в жизни, и я не хочу лгать…, не смогу изобразить при встрече угаснувшие чувства, да, и она это почувствует сразу.

– А вы сейчас поддерживаете отношения? Прости, возможно, я вмешиваюсь не в свое дело…

– Нет. С тех пор, как я уехал из Израиля, мы даже по телефону ни разу не говорили. Мне Семен пишет иногда про них…, я его просил…. Дочка растет, по-русски не говорит совсем…, сюда они точно не поедут…. А я твердо решил остаться в России, не хочу никаких зарубежных контрактов, мне и здесь работы хватит. Надо же кому-то молодежь учить, смены-то нет…, кто после нас будет науку разрабатывать?

– Вот, и славно, – успокоилась Виктория Юрьевна, – я рада, что мы поговорили начистоту, без обиняков, правильно это. Ненавижу недомолвки!

Всю обратную дорогу Максим продолжал вести безмолвный разговор с Ульяной о любви, и вдруг поймал себя на мысли, что за это время, пока длился их тайный роман, он ни разу не произнес, ни в слух, ни про себя, слово «Любовь».

«Должно быть, Шимон раз и навсегда отучил меня рассматривать отношения мужчины и женщины в нашем мире под таким углом….

Любовь. Что же это за чувство, на самом деле? Почему нам так просто соединить свои тела и так сложно слить души? Видимо оттого, что между материальным и духовным лежит пропасть!

Наш разум является результатом работы желания, то есть, вся его деятельность заключается в том, чтобы наполнить желание. Как же он бывает изощрен, изворотлив на этом пути! Какие уловки изобретает, обслуживая наше желание, обостряя его, расширяя объем восприятия! Ему по силам дорисовать картину так, словно желание само начинает чувствовать. Значит, разум всегда идет рука об руку с желанием, дополняя его во благо или во зло в зависимости от нашего выбора.

Выбора! Именно выбора! Значит, все опять сводится к проблеме свободы воли. Однако что же такое Высший мир? Ведь он не улавливается нашими органами чувств…, есть только один способ открыть его для себя, – каббала. Она учит, как управлять собой, вести себя правильно, властвуя над всей природой и достичь, наконец, не просто удобства, а жизни вечной и совершенной…, это и называется «раскрытие глаз». Здесь я могу положиться на чужой опыт, скажем, Учителя. Ведь не разрабатывал же я всю физику с нуля, чтобы использовать ее в своей научной работе! То есть, у разума есть возможность перенимать знания у других, соединившись с ними на уровне системы этого мира…, и пусть этот мир самый низкий, самый худший во всем мироздании, но он обладает особым качеством – здесь человек может приобрести разум других без преодоления всех жизненных перипетий.

Отчего человек страдает? Оттого, что, находясь в системе, действует вразрез с ее законами. Необходимо поумнеть, исправиться, приобрести мудрость, и тогда ты сознательно вернешься к своему корню. Что же происходит с нами, когда мы достигаем конечного исправления? Как именно мы меняемся? Этого каббала уже не объясняет. Здесь опускается покров тайны, и даже величайшие мудрецы умолкают. Мы не можем понять, что такое «исправленная система»? Когда нет контраста, наш разум теряется в догадках…, он работает на грани противоречия, на контрасте между черным и белым…. Так же и в квантовой механике в отличие от общей физики уже нет скорости, времени, пространства, а значит, причины и следствия… Там все устроено иначе и причина может обернуться следствием….

В Конце Исправления, когда исправлено даже «каменное сердце», которое до последнего момента остается противоположным Творцу, мы и мыслить станем иначе, слившись с Ним. Значит, слившись душами с любимым человеком, ты тоже должен начать мыслить по-другому…, однако что это означает на самом деле? Отказ от разума или его трансформация, перерождение, метанойя, как называли это состояние греки?

Наверное, мне так и не узнать, что такое истинная любовь на протяжении этого кругооборота…, стоит ли, в таком случае, морочить женщинам голову? Не лучше ли называть вещи своими именами?».

Максим не хотел никого извещать о дне свого приезда. Антон с Юрой увязались проводить его в аэропорт, и он решил не противиться настойчивым просьбам своих «казачков», тем более что ребята из Центра попросили его отвезти в Петах-Тиква две пачки книг.

– Вы ведь вернетесь, Максим Сергеевич? – Уже в который раз приставал к нему Юра. – Нет, скажите честно, не бросите нас?

– Я же тебе показывал обратный билет, – со смехом отбивался Максим. – Ты его чуть ли не под лупой изучал! Обратную дату видел? Что тебе еще, каких обещаний ты с меня требуешь? Расписку кровью написать?

– Юрец прав, – грустно сказал Антон, – нам вас будет не хватать, как осиротели…, я, вот, даже не представляю: вернемся сейчас домой, а вас нет.

– Дом только с горя не спалите, где жить-то тогда станем. Все содержите в порядке, приеду – спрошу по всей строгости. Ну, что носы повесили? Вон, регистрацию уже объявили, Антон, неси пачки с книгами, ребятам в Центре привет передай, извинись, что не смог сам заскочить перед отъездом, столько хлопот было с этим увольнением! Главная наша кадровица оттопталась на мне с наслаждением.

– Обязательно! А отдельно, никому привет передавать не надо? Ульяне, например? Что-то она у нас грустная стала…, – Антон лукаво взглянул на Максима, – все чашки перебила, хорошо, одноразовые есть…

– Можешь и Ульяне…, – вздохнул Максим, почувствовав угрызения совести, оттого что даже не позвонил ей ни разу с того памятного разговора о любви. – Все бы тебе меня подкалывать!

– Максим Сергеевич, я вас поблагодарить хочу, – помявшись, сказал Антон уже серьезно, – ведь это вы помогли мне правильный выбор в жизни сделать. Я это не сразу понял, потом только догнал – я ведь тогда, действительно, перед выбором был поставлен. Может, без вас все по-другому могло пойти в моей жизни…

– Да, я, собственно…, – начал Максим, потом махнул рукой, сгреб обоих пареньков в охапку, и смущенно добавил, – я ведь тоже к вам привязался. Хорошие вы ребята…, ну, все, мне пора! Не ссорьтесь тут без меня…

Когда самолет набрал высоту, Максим достал из сумки рукопись последнего романа Виктории Юрьевны, которую выклянчил у нее в их последнюю встречу, и погрузился в чтение. Роман начинался главой:

Парцуф Израиль

Странная река – Ярден… Особенная река… По ней не плавают суда, ибо она не судоходна. По берегам не строят городов, не прокладывают дорог. Здесь не селятся люди… Разве что в тех местах, где Ярден образует озера… А впадает он в Мертвое море, которое греки называли Асфальтовым, так как на его поверхности плавает черная смола… Может быть, с тех самых пор, когда Господь в гневе Своем испепелил на его берегах небесным огнем нечестивые города Содом и Гоморру? Но только в море этом вода так солона, что невозможна там никакая жизнь. Ни рыбы в водах его нет, ни моллюсков, ни водорослей, они столь горьки и тяжелы, что самые мощные ветры едва-едва колышут морскую поверхность. Нет птиц на его берегах, нет зелени… Мертвое море, море эгоизма… Малхут…

Кто может уразуметь замысел Творца! Возможно, Он лишь для того и послал со снежных вершин Ермона горные потоки в эту глубокую, громадную расщелину, лежащую меж отвесных голых скал, чтобы разделить Палестинскую землю на две части, столь отличные друг от друга? Природой, судьбами историческими и человеческими… Странная река Ярден… Особенная река… Каков же был замысел Творца? Возможно ли проникнуть в него? Попробуем вглядеться в сокровенные Лики Бога.

Человеческий разум не способен вместить Беспредельность, людям нужны реперы, аналоги, примеры, и – главное – человеку необходимо движение и время, которое служило бы точкой отсчета… Творец с помощью месторасположения Израиля наглядно показал Свое творение. Он создал модель Древа Жизни, запечатленную в реке Ярден. Иордан – воплощенные сфирот.

«Десять сфирот из Ничего. Десять – а не девять, десять – а не одиннадцать. Осознай мудростью и будь мудр пониманием», – призывает нас великое учение, древнее, как мир, изложенное в книге «Сефер Иецира».

Творец создал творение и наполнил его светом. Затем, Он опустошил творение, убрав из него свет, и опустил Человека до состояния «наш мир», чтобы, поднимаясь обратно по духовным ступеням, он мог удостоиться наслаждения во много раз большего, чем имел до своего нисхождения в этот мир.

В начале не было ничего, кроме «божественного Ничто». Первопричина, Бесконечный, Эйн Соф. Непостижимый, не проявленный, неописуемый словами человеческого языка, и начался в Его недрах, в Его глубоко сокровенных тайниках процесс Творения. Развернулся Он в виде эманаций света, исходящих из единой точки. Искра, «священное семя», давшее жизнь Космосу. «Из глубин пламени заструился родник, из которого излились цвета, сокрытые в загадочном тайнике Эйн Соф». Но прежде Он сжался до точки и отодвинулся к самому краю сферы, которая Его окружала, чтобы выделить место, где бы Его творение могло существовать отдельно от Него, и испустил луч света. Это была первая эманация из десяти, а за ней еще девять. Каждая из них должна была храниться в особом сосуде. Но не все сосуды смогли удержать свет Эйн Соф, некоторые их них разбились. Вместе с осколками рассыпались искры Божественного света, дав рождение материальному миру.

Десять сфирот, или десять Божественных качеств – это десять сфер, образующих модель Бога, как и Человека. Кетэр, хохма, бина, хэсэд, гвура, тифэрэт, нэцах, ход, есод, малхут или Шхина – вот она цепь, через которую текут к Земле Божественные силы. Древо познания добра и зла – это Малхут, первородное желание, со всеми земными эгоистическими свойствами. Ей почти не досталось света Творца, и потому она более всего нуждается в исправлении, ибо только тогда можно будет есть ее плоды и получать наслаждение познания. Теперь же – одни лишь пророки могли безнаказанно пользоваться плодами Древа познания добра и зла.

Эйн Соф – сокрытый Бог, пребывающий в собственных глубинах, хотел раскрыть Себя и высвободить Свои сокровенные силы. Назначение сфирот – выражать величие Творца, Его качества, Его Лики. Через них Его дары могут передаваться творению, ибо во Вселенной нет ничего, кроме Творца и творения.

Так что же создал Творец? Только одно – желание насладиться, называемое Душа или Адам. В нашем мире все детали отличаются друг от друга только величиной желания. Эти части желания-творения – суть сфирот. Сам Творец постоянно пребывает в состоянии вечности и совершенства, дарующем наслаждение, потому Он в безграничной милости Своей и желает наполнить им творение. Однако творение должно захотеть уподобиться Творцу, стать равным Ему и управлять своей судьбой. Оказавшись в самом низу и начав подниматься по духовным ступеням, Душа наслаждается во много раз больше, чем до нисхождения в мир материи. Ведь прежде она была подобна зародышу в материнском лоне и целиком зависела от Творца, а теперь у нее появляется возможность жить во всех мирах одновременно и чувствовать все Мироздание.

Разделил Господь всего Израиля на части, символизирующие духовные миры. От Кетэр до Малхут. В нашем материальном мире находятся только ветви Мирового Древа, но Израиль уподоблен ему. Он – парцуф, духовный объект, а Иордан – символ Мирового Древа. Кетэр – снежная гора Ермон на севере, вершина всех человеческих устремлений, символ Самого Творца. Мертвое море – Малхут на юге. Так и течет река по земле Израильской от Кетэр до Малхут. Хохма – это водные потоки, стекающие с горы в озеро Кинерет. Оно есть Бина, откуда через Иерусалим – Тифэрет спускается Ярден к Малхут – Мертвому морю. Для тех, кто наслаждается исключительно самой Малхут, она становится ангелом смерти, ибо сказано: в день, когда поест от самой Малхут, разлучает Творца с Его Шхиной и приговаривается к смерти. Исчезновение света и есть смерть, разрыв связи с Творцом.

На озере Кинерет существует священное место, называемое «Колодец Мирьям», если испить воды из него, будешь исполнен мудрости великой, которую дарует Бина. А когда черпнешь этой духовной силы, ее света, тогда ты сможешь работать со своей Малхут – внутренней невестой, исправлять ее, чтобы достичь знания, высших сфирот.

Тиревиада. Она расположена на берегу Кинерета, и тут кончаются свойства Бины. Все, что расположено выше этого города, бесконечно наслаждается Счастьем и Любовью, а все, что ниже – страдает и мучается. Через Тивериаду проходят духовные корни в нашем мире.

В этом месте крестил водою пророк, один из немногих, имеющих право вкушать плоды Древа Познания добра и зла. Воды – символ всех вселенских потенций, хранилище возможностей существования, они предваряют все формы и служат основой всему миру. Погружение в воду – возврат к первичной бесформенности, хаосу. Появление на поверхности – новое рождение. Так, при помощи крещения можно повторить космологический акт. Это смерть и возрождение.

Потоп – вторая смерть души – страшные, противоречивые желания, одолевающие человека, убивающие и затопляющие его. Это леймон – влажность преисподней, сила, способная погубить и очистить. Посвятительная смерть посредством крещения дает нам слияние с тем, что лишено различий, а за этим следует новое творение, новая жизнь, новый человек. Именно в этом смысле Потоп сравним с крещением, но для этого тот, кто вошел в его воды, должен окружить себя ковчегом.

Удел вод – предшествовать Творению. Форма появляется лишь над водой, ибо вода – это первичное лоно Святого Духа. Вода освящает всякое таинство, лишь во время его призывался Бог. После молитвы Дух Святой, спустившись с небес, освящает воды, и они даруют вечное спасение.

Крещение – это смерть и гробница, жизнь и воскрешение... Погружаясь с головой, ветхий человек тонет, а выходит из воды новый человек.

Омовение в водах Ярдена было омовением в водах смерти. Это символ Спасения и Страшного Суда. И сказано было: «Посредством крещения человек вновь обретает богоподобие». Крещенный Адам возвращается к первозданной невинности.

Во время Вавилонского пленения пророки возвестили народу Израиля, что Господь совершит ради него деяния, превосходящие те, что Он совершил прежде. Новый Потоп неизбежен, но в нем погибнет грешный мир, а те, кто уцелеет после него, положат начало новому человечеству; неизбежен и новый Исход, во время которого Господь силою Своею избавит человечество от долгов; неизбежен новый Рай, в который Господь введет Свой освобожденный народ. В глазах пророков все эти грядущие явления милости Господней совершатся в конце времен. О том, что ждет человечество дальше, за пределами Конца Исправления, никто не знает. Там лежит область никем еще не изведанная, которая называется «Тайны Торы». Только намеками говорят о них мудрецы, называя эти состояния «Маасэ Меркава» и «Маасэ Берешит». Они не могут быть переложены ни на какой земной язык.

«Какой странный текст! Смесь язычества ереси и подлинного знания…, – подумал Максим, – однако что-то она, безусловно, уловила, некую важную ноту…, одно ее подводит – недостаточное знание каббалы. Надо будет дать ей почитать наши книги…».

Он закрыл глаза и проспал до самой посадки.

Дверь открыла Мила. Она всплеснула руками и кинулась Максиму на шею, возмущенно выговаривая:

– Ну, почему ты не сообщил? Мы бы тебя встретили! Плохой!

– Потому и не сообщил, – чмокая ее в щеку, сказал Максим, – что я, в чужие края, что ли приехал! Все знаю, погода прекрасная, взял такси, назвал адрес и все дела. А борода-то где?

– В магазин пошел, за хлебом. Вот-вот должен появиться. Пойдем на кухню, я ужин готовлю. Ну, как ты там? Обрел свою экологическую нишу? Что Институт наш, дышит еще? Патентное бюро не разогнали? Девчонки мои где? Как вообще жизнь на родине? Чем народ в городке пробавляется?

– Милка, не части! Ты, как мои студенты на семинарах, себя ведешь. Все расскажу, вот, Сенька придет…

В этот момент на кухню с воплями и радостным гиканьем вломился Семен. Он схватил Максима в охапку и, покружив немного, осторожно поставил на пол.

– Легкий какой стал, чертяка! Совсем отощал! А тут, – Сеня похлопал себя по внушительному животу, – пузо откуда-то наросло…, отродясь не было…

– Я тебе скажу, откуда, – назидательно проговорила Мила, – если каждый раз делать в слове «хлеб» четыре ошибки и покупать вместо него пиво…

– Не ворчи, женщина! Разве я был не прав, покупая сегодня к ужину пиво? Видишь, друг приехал, а у меня с собой было!

– Ты думаешь, я с пустыми руками? – Максим вынул из сумки литровую бутылку водки, тщательно укутанную в свитер. – Подарок из России! Не ради питья окаянного, а дабы не отвыкнуть! Ребята, как я рад вас видеть! Кто бы только знал! Словно и не расставались…, как хорошо мы жили три года…

– Что ж, старичок, я искренне рад, что ты более-менее определился, – сказал Сеня, когда Мила отправилась на кухню мыть посуду, а дети разбрелись по своим комнатам, – МГУ – это отличный вариант!

– Теперь твой черед рассказывать, – Максим внимательно и тревожно посмотрел другу в глаза. – Какие тут у вас новости?

– Да, так…, – не очень оптимистично промямлил Сеня, чем усугубил его предчувствие, – живем, как видишь…

– Это я вижу. А… остальные?

– Неделю назад видел Бориса. Специально наведался к нему, знал, что ты вот-вот появишься и учинишь мне допрос с пристрастием. Старец твой в больнице, плох совсем. Инсульт у него был…, сейчас, правда, состояние стабильное тяжелое, но врачи ничего благоприятного не обещают. Возраст, старая контузия…, он же во время войны в Польше был…

– Я и не знал! – Удивился Максим, – он мне ни разу даже не обмолвился! Завтра же с утра поеду к нему! Я бы сейчас помчался, да, поздно уже, не пустят, наверное, тем более что приняли мы прилично. Ты знаешь, в какой он больнице?

– Там же, где Таисия Петровна…

– Да, помню…, а… про моих, что слышно?

– Все, кажется, в порядке. Мири работает в Университете, живут с родителями, Таечка растет, здоровенькая…, Борис говорит, что лопочет уже вовсю, только картавит очень, смешно…

– Соскучился по ней ужасно! Наверное, не узнает меня…

– А по Мири разве не соскучился, старичок? – Удивился Сеня и прямо спросил, – у тебя там кто-то есть?

– Вопрос не простой, но резонный, – уклонился от прямого ответа Максим. – Это долгий разговор, давай его отложим. Мне надо разобраться в себе немного, до встречи с Мири. Я хочу попросить у нее развод.

– Вот, так – на! – Присвистнул Сеня, – ты хорошо подумал?

– Думаю пока…, встретимся, поговорим, может, все само собой и разрулится.

– Знаешь, Макс, а ты сильно изменился, – задумчиво сказал Сеня, – даже больше, чем до первого своего приезда в Хайфу. Мы ведь тогда долго с тобой не виделись, но я не заметил в тебе серьезных перемен. А теперь…

– Что же теперь?

– Мне трудно выразить свои ощущения словами…, какой-то ты сильно другой стал, взрослый что ли…

– Это плохо, – засмеялся Максим, – значит, на покой пора. Мужчины ведь – вечные дети, у них только игрушки дорожают. Успокойся, борода, когда я расскажу тебе о своих фантастических замыслах, ты изменишь свое мнение.

– Ты так и не оставил эту бредовую идею, собрать тот конструктор? – Осторожно прощупал почву Сеня, – все еще носишься с ней?

– Знал бы ты, сколько всего произошло, то не хихикал бы надо мной!

– Что же? – Продолжал настаивать Сеня.

– Кинжал опять появился! Прямо в сумку мне подбросили…, а в рукоятке небольшой свиточек, на котором схема сборки и инструкция неизвестного содержания. То есть, я думаю, что это инструкция. Язык расшифровке не поддается. Аналогов ему современных нет.

– Иди ты! А кто подбросил, известно? И где?

– Да, я уже всю башку изломал! Даже на тебя, честно говоря, грешил, не обижайся, старик. Сначала думал, что Мири, ведь она сумку мою собирала…, к стати, до сих пор эту версию не отмел окончательно. Понимаешь, у меня еще на Кинерете были подозрения, что она с кинжалом как-то связана. Ведь тот утопленник у нее квартировал в сарае…, кто его знает, может, все не так невинно, как я хотел думать…, словом, надо разбираться, вариантов не так много.

– А там, дома? Мог кто-то реально это сделать? Из окружающих тебя людей?

– Получается, что да. Чисто гипотетически. Только нелепо все как-то. Сосед у меня был, недавно помер, бедняга. Да, ты его прекрасно знаешь, Тихоня, наш математический гений. Он же по жизни был стукач, все об этом знали…, сам же, наверное, помнишь, как мы тогда шутили: «За каждой березкой свой человек!». Это единственная кандидатура, уж больно он сильно хотел, чтобы я этот футляр обнаружил, даже квартиранта моего подкупить пытался, но он ли его подбросил – не факт!

– Почему – не факт? Бывал же он у тебя в доме!

– Бывать-то – бывал, да при этом постоянно кто-то присутствовал. Не имел он возможности зайти ко мне в комнату и рыться в моей сумке. Кинжал лежал в специальном футляре под моими джинсами. Я после приезда ее даже распаковать не удосужился сразу. Забросил на время ремонта на антресоли, и он об этом знать не мог. Может, конечно, спецслужбы наши руку приложили…, только когда и как они в квартиру ко мне проникли? Словом, дело ясное, что дело темное.

– Не будь таким наивным, им ничего не стоило посетить твою квартиру, когда дома никого не было, а слепок снять с ключа – пара пустяков. Хотя о покойниках плохо не говорят, но это как раз спокойно мог осуществить Вахонин. Ладно, какой смысл теперь гадать, и что за разница, кто это сделал! Лично мне в этой истории понятно только одно: кто бы тебе ни подбросил кинжал, этот таинственный «некто» совершенно точно знает, что прибор у тебя в руках находится, и он очень заинтересован, не просто выйти на его местонахождение, а, чтобы именно ты его собрал! Что же ты решил?

– Давай, пока отложим и этот разговор. Мне надо прежде поговорить с Шимоном. Подбросишь меня с утреца пораньше к нему в больничку? Там по-прежнему с шести утра пускают? А до этого заветного часа пробраться как-нибудь нельзя?

– Ты все можешь! Если уж засвербело…, может, тебе все же позвонить жене, а то обидится…, мол, приехал молчком…. Что она подумает?

– Все что могла, она давно уже подумала. Однако ты прав, позвонить можно. Только не хочется…, не дави на меня, брателла.

– Успел…, – тихо произнес Шимон, не открывая глаз. – Знал я, успеешь. Не уйду, не сказав…

– Молчи, тебе нельзя разговаривать, – попытался остановить его Максим, беря за руку. – Ты очень слаб, Учитель. После поговорим, когда поправишься.

– Поговорим, конечно…, и после тоже. А сейчас послушай внимательно, много сказать надо, времени мало…. Ты все спрашивал: «Как достичь любви к Творцу?», не надо так ставить вопрос. Работай, не требуя вознаграждения. Воздаяние придет. Когда в тебе меняется набор желаний, ты, как будто перемещаешься из одной души в другую. Так работает общий механизм Высшего Управления, продвигая твою душу к Концу Исправления. Но кроме этого, есть еще вселения более высоких душ в низшие, чтобы продвигать отдельного человека по избранному пути, по особым ступеням, когда его желают возвысить более других людей.

– Значит, я…, но зачем? – удивленно спросил Максим.

– По причинам, от тебя независящим, в соответствии с высшим планом. Все мы – некие органы в общем теле, есть более важные, есть менее…. Просто сейчас один орган должен работать больше других в этой единой системе…. Если человека желают продвинуть по духовной стезе, ему посылают дополнительную душу, добавочный источник желания, еще одну, хотя и не прямую, но более высокую связь с Творцом.

– Я не знал, что такое случается…

– Разве я не говорил тебе, – голос Шимона окреп и стал почт прежним, – что перейти со ступни на ступень, действительно, подняться, а не просто изменить состояние, невозможно без помощи более высокой души. Такая помощь совершенно необходима. Должна быть другая душа, которая просто берт человека, словно за руку, и показывает, как осуществить подъем. «Ибур нешамот» называют такое действие. «Ибур» – зарождение особой, дополнительной души в человеке. Те души, что помогают нам, находится на очень высоких ступенях постижения…

Желание к духовному надо развивать. Ты должен научиться различать в нем его внутренние составляющие. Видеть, как оно согласуется с твоей жизнью.

– Я не совсем понял…

– Надо осознавать, что такое в твоем понимании Творец, и что ты сам представляешь собой относительно других людей. Работай со своим желанием.

Шимон прикрыл глаза и замолчал. По его мерному дыханию Максиму показалось, что Учитель задремал. Он обвел глазами больничную палату и вдруг понял, что уже был здесь однажды. Именно тут он принял последний вздох свой дорогой бабулечки.

«Теперь, вот, Шимон, – подумал Максим, и сердце его сжалось от невыносимой печали. – Неужели ничего нельзя сделать? Сейчас же поговорю с врачом, пусть созовет консилиум!».

В этот момент Шимон снова открыл глаза и заговорил.

– Я знаю, тебе со мной не легко было…, это ничего…, говорят, с АРИ невозможно было рядом находиться, и Бааль Сулам трудный был человек…. Праведник – это бык, орел, лев и человек в одном лице…. Я написал завещание. Не так много у меня добра…, но свой домик тебе оставляю…, книги мои. Где бы ты ни был, всегда можешь туда вернуться…

– Но почему?! С какой стати? Разве у тебя нет более близких людей, чтобы завещать им свое имущество?

– Нет. Ведь ты – мой родной внук, – сказал Шимон просто.

– Что? – вскричал Максим, и так резко вскочил на ноги, что стул за его спиной с грохотом упал на пол. Он решил, что у Шимона начался бред, и уже протянул, было, руку к кнопке вызова медперсонала.

– Сядь. Выслушай меня спокойно. Наконец, пришло время открыть тебе эту тайну. Я родился в Польше, воевал за ее освобождение от фашистов, дошел до Берлина. Там, уже в самом конце войны меня контузило. Я лежал в госпитале, и к нам приехала бригада русских артистов. Среди них была одна прекрасная девушка…, Таечка ее звали. Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Потом они отправились дальше, а я остался долечиваться, даже не предполагая, что у нее будет ребенок. Расставаясь, мы пообещали друг другу, что обязательно будем вместе, когда кончится война. Она дала мне свой адрес.

Однако после войны не так-то просто было связаться с человеком, который живет в другой стране…, я долго ее искал, писал в посольство Советского Союза. Получал отказы…, а, когда, наконец, нашел ее след в середине пятидесятых, она была уже замужем. Нам удалось обменяться письмами, и я узнал, что у нее растет дочь. Моя дочь. Мне было очень радостно и одновременно больно узнать об этом, но я решил не разрушать ее семью. В пятьдесят девятом году перебрался из Варшавы в Цфат, купил этот домик, женился, но никогда не забывал, что у меня есть в России ребенок.

Однажды, спустя много лет, когда в вашей стране началась перестройка, я не выдержал и написал Тае письмо, передав его с Борисом, который уже тогда был моим учеником и отправлялся в Одессу, повидаться с родными. Мне очень хотелось что-нибудь узнать о своей дочери, какая она стала…, есть ли у нее семья, а у меня внуки…. Тая мне ответила, что наша дочь трагически погибла, но у нас с ней есть внук по имени Максим, которого она воспитывает одна. Мне посчастливилось, и я передал еще с одной оказией им немного денег, – все, что сумел скопить к тому времени. Затем, следующее письмо пришло по почте, более трех лет назад, когда ты должен был приехать в Хайфу на научный конгресс.

– Значит, ты все знал с самого начала! – не выдержал Максим, – Почему же ничего не сказал мне!

– Потому что обещал. Мы виделись с ней перед смертью. Она взяла с меня слово, что я открою тебе всю правду только на смертном одре.

Шимон закрыл глаза и умолк. Максим схватил его запястье и почувствовал, что пульс начинает исчезать.

– Не уходи! Пожалуйста! – закричал он, склоняясь к самому лицу Шимона, – Учитель! Ты мне нужен! Очнись, ты меня слышишь? Я сейчас позову врача, держись. Скажи что-нибудь!

– Жизнь, это – пока есть что-то новое, – прошептал Шимон едва различимо одними губами. – Не плачь обо мне, мы скоро встретимся…

Максим почувствовал, что пульс под его пальцами исчез. Старец отошел. Тихо. Мирно. Без боли и страданий.

Борис помог Максиму похоронить Учителя на кладбище Цфата. Они нашли небольшой камень, покрасили его в голубой цвет и положили на свежую могилу.

В тот же день Максим перебрался жить в маленький белый домик с пыльными стеклами и голубыми ставенками. Он попросил Бориса сообщить Мири о его приезде.

Максим проснулся, когда за окнами было еще темно. Он полежал некоторое время с открытыми глазами на узкой, жесткой кровати Учителя, затем, решительно поднялся, сделал несколько согревающих движений, по скрипучим половицам подошел к столу и включил старинную настольную лампу под стеклянным зеленым абажуром, отчего маленькая комнатка стала похожа на аквариум. Все ее убранство составляло три предмета: кровать, стол и невысокий шкаф с книгами. Максим обвел взглядом пустые стены и сел на шаткий табурет подле стола.

«Как странно, – подумал он с тоской, – это теперь принадлежит мне…, а ведь когда-то я входил в этот домик с таким трепетом! Здесь все еще переполнено его присутствием. Вот, он и наступил…, тот момент, когда Учитель ушел. Как можно рассматривать это событие с рациональной точки зрения, не поддаваясь чувствам и эмоциям?! Ведь через его душу я говорил с Творцом, а теперь? Ничего, кроме боли и ужасающей пустоты вокруг..., бездонной, незаполнимой.

Он столько раз объяснял, как научиться обходиться без него, словно готовил меня к своему уходу, а сейчас я даже вспомнить не могу, что именно говорил Учитель. Ясно, что там, наверху есть свои расчеты, когда его забрать…, свои виды на каждого из нас, но сейчас я чувствую себя настолько одиноким, будто брошенный под забором щенок, хочется завыть, заскулить во весь голос…. Какое же это страшное чувство – одиночество!».

Максим подошел к окну, тьма за которым уже начала понемногу рассеиваться, предвещая скорый восход солнца.

Вдруг, он словно услышал у себя за спиной знакомый голос:

«Здесь не о чем плакать. Нужно наполнить эту пустоту, которая сейчас кажется тебе ужасающей, своими усилиями. Теперь иди один. Выстраивай напрямую духовную связь с Творцом».

«Но как же, как? – Воскликнул Максим вслух. – Я не вижу пути!».

«Сказано: «Хлеб с солью ешь, пей воду и спи на земле». Это справедливый суд. Все, что используешь сверх того, ты обязан искупить посредством исправлений. Главное, пойми принцип – за все ты обязан будешь заплатить страданиями, а если почувствовал облегчение, используй его поскорее, ради исправления. Эти ощущения еще придут, и если ты хочешь прикрепиться к закону справедливости, то должен в своей жизни привести все в соответствие с ним, до самой глубины, связать тысячью нитей. Никогда ты не можешь делать то, что тебе хочется, но это раскроется перед тобой как система…».

«Когда я был в самом начале этого пути, мне казалось, что я видел и понимал гораздо больше. Считал, как и все, что в чем-то прав, в чем-то виноват, а теперь я чувствую себя абсолютным грешником. Но даже не это главное! Главное то, что я все отчетливее осознаю, насколько бессилен, самостоятельно избавиться от собственного зла! Мне никогда не освободиться от своего эгоизма и не перейти махсома. А теперь, когда ты оставил меня – особенно!».

«Ни одно изменение не происходит сразу. Первый этап ты уже преодолел: осознал, что не можешь самостоятельно избавиться от своего эгоизма. Затем, ты получишь Высшую силу, которая поможет тебе нейтрализовать его, сделать на него сокращение. Это и называется переход махсома, где ты получишь состояние «ибур», «зародыш»».

«Что я буду испытывать при этом, и как мне следует себя вести?».

«Подобно эмбриону внутри материнского лона, который полностью аннулирует себя. Его растит мать. Тебе будет добавляться все больший эгоизм, а ты станешь делать на него все большее сокращение. Такой период называется «девять месяцев внутриутробного развития».

«А что – потом?».

«Ты получишь экран на первую силу желания, который прежде был у тебя нулевым. Ты просто отталкивал от себя все и существовал в слиянии с Высшим, как плод в утробе матери. Первый авиют будет означать твое рождение, выход в самостоятельное существование. Для тебя начнется «двухлетний период вскармливания». То есть, ты будешь использовать определенное количество эгоизма, но с условием отдачи».

«Тогда я смогу использовать Высший свет ради Творца?».

«Да, но этот свет будет еще очень слабым, подобно грудному молоку для младенца. Этот особый вид питания под полным контролем Творца ты будешь получать до тех пор, пока не приобретешь экран с авиютом два, уже наполненный свойствами отдачи, бины».

«Тогда я смогу управлять всеми своими желаниями ради отдачи? Но ведь это не окончательная стадия моего развития?»

«Такой период роста условно длится до тринадцати лет. После этого ты, постепенно переходя от меньшего желания к большему, можешь начать получать ради Творца. Этот взрослый уровень продолжается примерно до семидесяти лет».

«А что будет в семьдесят лет?».

«Этот возраст соответствует семи сфирот – от хесед до малхут. Им полностью заканчивается исправление, которое твоя душа должна проделать. Это ее путь, у которого есть копия в нашем мире».

«Значит, в духовном мире также существуют духовные отец и мать, есть понятие семени, трех первых дней его существования, сорока дней развития, затем, девяти месяцев. А на десятом? Что будет дальше?».

«На десятом месяце человек уже не может развиваться. Десятой сфирой пользоваться нельзя».

«Ты всегда что-то утаиваешь от меня! Словно я неразумное дитя. Это имеет отношение к обычной душе, а те – особые – души, что спускаются из самого высокого корня в системе Адам? Ведь ты сам говорил, что существует душа, которая нисходит в наш мир всякий раз, когда происходят значимые исторические события…, она может пользоваться десятой сфирой?».

«Ты все норовишь проникнуть в тайны Торы! Твой черед получить все знание еще не пришел. Любому действию должно предшествовать правильное намерение».

Голос Учителя смолк, и урок больше не возобновлялся. Максим с сожалением вздохнул и снова подсел к столу. Его взгляд упал на раскрытую книгу, которую, насколько он знал, Шимон изучал на протяжении многих лет. Максим вдруг увидел, что это была, собственно, не книга, а что-то вроде толстой самодельной тетради, сшитой из отдельных листов тончайшего пергамента. Он попытался проникнуть в смысл этого сочинения, явно переписанного чьей-то трудолюбивой рукой, и с изумлением осознал, что перед ним находится текст, буквы которого абсолютно точно соответствуют таинственному свитку, найденному им в рукоятке кинжала.

«Клинопись! Та же самая пиктограмма, что и в инструкции! Шимон знал этот язык! – воскликнул Максим с горечью. – Я так и думал! Теперь все потеряно, мне уже никогда не придется спросить его об этом! Что ж, зато я полностью свободен от данного ему обещания, – не собирать прибор, пока он жив. Если Учитель не напомнил мне про него в свой последний час, значит, нет ничего страшного в том, что я попытаюсь все же осуществить то, что задумал!».

В этот момент раздался стук в дверь. Пришел Борис и сообщил, что Мири приедет к обеду.

Оставшись один, Максим занервничал. Он совершенно не чувствовал сейчас себя готовым к серьезному разговору с женой. Одно дело – принять решение развестись, и совсем другое – даже просто начать разговор на эту тему.

«Как я ей об этом скажу? – лихорадочно размышлял он, – Невозможно же прямо в лоб…, надо как-то деликатно подготовить, аргументы какие-то привести…, но и врать нельзя. Не желаю ничего скрывать, изворачиваться, что же я, кругом подлец, получается? Пообещал Ульяне, что получу развод, но действительно ли я этого хочу? Тогда мне так казалось…. А теперь? Имею ли я право бросить семью ради случайного увлечения? Мне уже совсем не кажется сейчас, что я люблю Ульяну, наверное, это была мимолетная страсть, я кинулся к ней от одиночества, от обиды на жену. Все равно обязан во всем признаться! Мири не заслуживает лжи…, да, и жена не лапоть, как говорится, ну, не поехала она со мной, и правильно сделала. Конечно, можно было по-другому поступить, обсудить как-то друг с другом, а не ставить меня перед фактом. Может, вместе бы и пришли к какому-то компромиссу…, детский сад прямо…, записочки, тайное бегство…».

Максим вдруг поймал себя на мысли, что постепенно опять выдвигает на первое место вину Мири, ища, тем самым, оправдания для своей неверности. Разозлившись на себя окончательно, он принялся обходить свои крохотные владения в поисках хоть какого-нибудь осколка зеркала.

«Надо же побриться, причесаться, в порядок себя привести, хотя бы минимальный…, не показываться же ей на глаза этаким зачумленным чучелом. Подумает, что я без нее опустился совсем».

Домик Шимона состоял из трех малюсеньких жилых помещений и небольшой кухни. Рядом с комнатой старца Максим обнаружил спальню, явно принадлежавшую женщине.

«Тут, должно быть, жена его жила, неудобно как-то шарить в чужих вещах, хотя, где же еще можно найти зеркало, как ни в комнате женщины? Чистота какая, так аккуратно все прибрано, у каждой вещи свое место, словно хозяйка и после смерти сюда каждый день приходит порядок наводить. Ни пылинки, ни соринки…, а Борис сказал, что она умерла месяца три назад…, Шимон, наверное, следил…, бедный, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к мысли, что он мой родной дед? Странно это, какие только фокусы с нами судьба ни выделывает! Все равно, он навсегда останется для меня, прежде всего Учителем!».

Максим, стоя на пороге, еще раз обвел взглядом спальню, так и не решившись туда войти, и перешел в смежную комнату, служившую, по всей видимости, столовой. Она была несколько больше других, и ее убранство составлял обеденный стол с двумя притаившимися под ним табуретками, посудный шкаф и несколько стеллажей со старинными книгами в роскошных кожаных переплетах. К ним-то Максим и направился в первую очередь, тотчас забыв о своем намерении привести себя в порядок. Его внимание привлек старенький потрепанный альбом, и он с трепетом взял его в руки.

С сердечным волнением и большим вниманием вглядывался Максим в суровые лица бородатых, убеленных сединами старцев, юных девушек и пожилых женщин с огромными прекрасными глазами. Наконец, его внимание привлекла одна фотография военных времен, на которой был изображен молодой, бравый чернобровый и черноволосый боец в форме Польской Освободительной Армии, крепко обнимающий за плечи высокую тоненькую юную особу, голову которой обвивала толстая коса, уложенная короной. Максим вздрогнул, тотчас узнав Таисию Петровну. Он не раз видел эту фотографию и в их семейном альбоме.

«Значит, все это правда? Ну, почему они мне ничего не рассказали?! Она тогда, умирая, было, обмолвилась, только я не понял! Мальчик, если родится, просила, видно, Шимоном назвать, а успела сказать одну первую букву. Разве мог я понять, что она имела ввиду?!», – подумал он, вдруг особенно остро ощутив боль от утраты этих бесконечно дорогих ему людей, и сморгнув невольные слезы, осторожно положил альбом на прежнее место. Однако эта фотография произвела неожиданную перемену настроения Максима, – она словно подтверждала права на его присутствие в этом доме. Он вдруг почувствовал себя, действительно, наследником всего скромного хозяйства Шимона.

Повозив немного на ощупь электробритвой по лицу, Максим умылся, пригладил волосы и, по-хозяйски заперев дверь, быстрыми шагами направился к дому Бориса. До назначенного Мири часа, оставалось еще достаточно времени, но ему хотелось кое-что обсудить с этим мудрым и добросердечным человеком.

– Значит, вы советуете мне сохранить семью? Но ведь мы живем в разных государствах! Она никогда со мной не поедет…, а я…, как же быть? Хотя теперь многое изменилось, но у меня есть одно дело, которое я просто обязан довести до конца!

– Самое трудное, научиться отделять себя от своего желания, не отождествляться с ним, – сказал Борис задумчиво, – попытаться препарировать его что ли…, четко понимать, что оно собой представляет. Тогда все становится проще…, может быть, это ваше дело на самом деле не такое уж и важное…, как вам кажется…, оно… касается женщины? Простите, что вмешиваюсь, но мне искренне хочется вам помочь, да, и судьба Мири мне не безразлична, мой сын некоторым образом сломал ей жизнь. Я чувствую ответственность за эту женщину. Ваша дочка не должна расти без отца…, как когда-то Яша, хотя вы относились к нему как к родному сыну…, и я вам очень благодарен за это. Если не секрет, что за важное дело удерживает вас?

– Ко мне в руки случайно попал один таинственный прибор, – начал Максим, с трудом подбирая слова, – из такой глубины веков, что возраст его не поддается точной датировке. Хотя материал, из которого изготовлены все детали, сейчас только находится в разработке…, в секретной…. Потом, столь же мистическим образом, в мою сумку некто подкинул схему и инструкцию по сборке…, написанную на очень древнем языке. Прочитать ее нет никакой возможности…, теперь, когда Учитель больше не с нами. Он знал этот язык, я нашел в его доме книгу, написанную на нем…. Когда-то я дал ему обещание, что не буду собирать прибор, пока он жив, но сейчас я свободен от наложенного им запрета. Думаю, что назначение этого аппарата было ему хорошо известно, потому он и взял с меня слово.

– Но ведь есть же у вас какое-то предположение о назначении этого таинственного прибора? Иначе, зачем он вам? – Воскликнул Борис в большом волнении, – что вы ждете от него?

– Я думаю, что это…, грубо говоря, некий накопитель энергии…, так сказать, окружающего света, если облучить человека потоком этой энергии, он сможет мгновенно перейти махсом! Должно быть, древние пользовались таким методом, я очень хотел бы повторить эксперимент! Внешне прибор напоминает минору…, его семь трубок разной длины можно уподобить семи нижним сфирот…, конечно, надо еще многое обдумать, произвести точные вычисления, собрать прибор, прежде всего! На все это потребуется какое-то время, может быть, даже год…

– Кажется…, я что-то слышал об этом! – Вскричал Борис, побледнев. – В некоторых древних текстах его называют «Властелин Случая»! Использовать его очень опасно! Я думал, что это легенда…. Максим, вы изучаете каббалу уже более двух лет! Ваш Учитель возлагал на вас столько надежд…, он говорил мне об этом! Ведь не можете же вы не понимать, что в материальном мире нет ничего, что способно помочь человеку исправить свои свойства, да, еще в одну минуту! На любовь, ненависть, желания и молитву невозможно воздействовать с помощью материальных предметов!

– Я хочу в этом убедиться! А вдруг мы ошибаемся! Видите ли, физика и каббала – науки о строении Мироздания. Я довольно не плохо изучил строение микромира, очень многое знаю о поведении элементарных частиц. Да, и вам, наверняка, известно о влиянии на человека различных видов излучения, рентгеновского, радиоактивного. Они меняют биоструктуру! Говорят, что наши древние предки даже слышали голос Вселенной! У них были другие органы чувств, вернее, их сенсоры обладали иными возможностями, значит, можно попытаться их вернуть, восстановить! Овладеть древним способом возгонки сознания. Я должен попытаться! Иначе, мне не будет покоя…, никогда, нигде и ни с кем! Не отговаривайте меня, пожалуйста, не тратьте свое красноречие, это бесполезно. Я все решил! Так уж я устроен.

В этот момент Максим увидел, что по дорожке от калитки к ним идет Мири, и вдруг его охватило непередаваемое ощущение. Однажды, еще в первый свой приезд в Хайфу, Максиму встретилось необыкновенное дерево, весь ствол и ветви которого были усыпаны огромными треугольными колючками-шипами, напоминающими пирамидки. Он тогда почувствовал такую неимоверную агрессию, исходящую от этого странного растения, что даже невольно попятился. Точно такое же чувство он испытал сейчас, глядя на Мири. Сердце его сжалось от боли и раскаяния. Он понял, что ей страшно, и она отчаянно защищается. Максим мгновенно вскочил и побежал навстречу жене. Он схватил ее в охапку и крепко прижал к себе, почувствовав, как она сразу обмякла в его руках и, уткнувшись лицом в грудь мужа, горько разрыдалась.

– Ты приехала одна? – разочарованно спросил Максим, когда Мири немного успокоилась. – А Тайсон? Я так соскучился по малышке!

– Я не знала, как ты меня встретишь, – оправдывалась она, – боялась, что вообще разговаривать со мной не захочешь, зачем же травмировать ребенка. И потом, она недавно переболела краснухой, я побоялась ее простудить, зима в этом году очень холодная. Говорят по телевизору, что даже снег должен выпасть. Прости, пожалуйста. Хочешь, прямо сейчас поедем к нашим? Там все рады будут…

Мири с надеждой посмотрела мужу в глаза, но он отрицательно покачал головой и твердо сказал:

– Давай прежде поговорим. Мне очень многое надо тебе сказать…, может быть, ты передумаешь звать меня к родителям и вообще не захочешь больше жить со мной…. Мири, я так виноват перед тобой! Даже оправдываться не имеет смысла…

Максим откровенно признался жене в своей измене и сидел, опустив голову в ожидании приговора, не решаясь поднять на нее глаза.

– Я сама во всем виновата, отказалась с тобой поехать, сбежала без всяких объяснений, не поговорила даже, – сказала она, наконец, после долгого молчания. – Давай забудем все плохое и попробуем начать с самого начала. Вдруг у нас получится? Я тебя очень люблю…, и дочка тоже…, она постоянно с твоей фотографией разговаривает, спрашивает: «А когда папа к нам приедет?». Мы ведь – семья…, не смотря ни на что! А она очень красивая, та женщина?

– Какая разница, – пожал плечами Максим, – обычная, добрая очень, славная…, мы каббалой вместе занимались, как-то само собой вышло…. Я не оправдываюсь, пойми, я и перед ней тоже виноват. Сбежал без всяких объяснений. Надеюсь, она меня правильно поняла.

– Может быть, тебе не возвращаться в Россию? – осторожно предложила Мири, – Работу ты всегда найдешь…, в Тель-Авиве или в Хайфе…. Деньги у нас есть. Из тех, что ты нам оставил, я ни копейки не потратила! Можно снять жилье, а хочешь, домик купим, тут, в Цфате, рядом с твоим старцем!

– Шимон умер три дня назад, – сказал Максим и тяжело вздохнул, – Ты еще не все знаешь…, он был моим дедом, признался перед самой кончиной и завещал мне свой домик.

– Значит, у нас есть жилье! – воскликнула Мири радостно, но сразу осеклась, увидев реакцию мужа, – Прости, я очень сожалею, что так все случилось. Прими мои соболезнования. Тебе, наверное, его не хватает, ведь он был твоим Учителем, вы были так близки.

– Когда праведник уходит, всем добавляется свет его души, – сказал Максим тихо, – только не получается у меня почему-то радоваться этому событию, наверное, менталитет другой, у нас принято скорбеть о кончине близких и дорогих нам людей. А в его домике все останется, как было при нем. Мы не сможем там жить…, это просто невозможно! Поверь, я знаю, что говорю…

– Хорошо, не сердись, мы найдем другое жилье! Я могу этим заняться хоть завтра! Ты согласен?

– Согласен, – твердо сказал Максим. – Только остаться прямо сейчас я не могу. У меня есть одно дело, которое я просто обязан довести до конца! Это связано с одним серьезным научным экспериментом. Потерпи еще немного, мы обязательно будем вместе! Я тебе обещаю! Дай мне полгода, от силы, год. Пожалуйста! Для меня это, действительно, очень важно. А теперь, когда мы все обсудили, можно ехать к дочке. Поживу в кругу семьи до начала конгресса.

– С ума сойти! Это же целая неделя! – воскликнула Мири счастливым голосом и бросилась обнимать мужа.

Конгресс прошел на одном дыхании. Если бы Максима попросили описать атмосферу, которая там царила, то он едва ли смог бы сказать что-то еще, кроме одного слова: ЕДИНСТВО. Работа мужчин и женщин на всех постах была абсолютно слаженной и самоотверженной. Такой любви, заботы и внимания он не встречал еще ни разу в жизни, хотя побывал за время свой научной карьеры ни на одном симпозиуме. Уроки были максимально насыщенными и потрясающе интересными, еда вкуснейшей, а культурная программа обширной и разнообразной. Все потрудились на славу. Однако особенно важным достижением конгресса стало то, что главная задача была выполнена: достигнута точка единения.

В какой-то момент Максиму показалось, что вдалеке мелькнуло лицо Ульяны, но он был в тот момент увлечен разговором с молодым чернокожим африканцем и не стал отвлекаться, чтобы это уточнить.

«Хорошо, конечно, было бы решить все проблемы здесь, разом, и уже не отвлекаться на них в Москве, – подумал он, засыпая вечером в своем гостиничном номере, – но я, наверное, ошибся. Уля не собиралась ехать, говорила, что паспорт еще не готов…, ладно, если она здесь, то мы обязательно увидимся. На что же тогда решимо!».

Ульяна подкралась незаметно, когда он в одиночестве пил кофе в маленьком безлюдном кафе перед тем, как отправиться в Цфат, и, прижавшись к нему всем телом, прошептала в самое ухо:

– Прячешься от меня, любимый?

– Ты ошибаешься, – жалко улыбнулся Максим, пытаясь отстраниться. – Не думал даже, видел тебя мельком, но решил, что показалось. Ты ведь, кажется, ехать не собиралась…

– В самый последний день все решилось. Сама не ожидала, что мне так повезет! Может, пойдем куда-нибудь? Ты сильно переменился…

– Прости, у меня совсем нет времени. Я заказал такси ровно на одиннадцать утра, а сейчас уже без пяти…. Давай… здесь поговорим, заказать тебе что-нибудь, ты завтракала?

– Да, но кофе выпью с удовольствием. Только без сахара, пусть это будет самым горьким воспоминанием от моей поездки. Ведь мне дают отставку, не так ли?

– Уля, пойми, все очень не просто…, у меня семья, дочка. Мы поторопились, ты потом сама поймешь, что наши чувства нельзя назвать любовью.

– Говори о себе, пожалуйста, не надо за меня решать! Не бойся, я не собираюсь нарушать твою семейную идиллию, как-нибудь проживем без тебя. Не я первая, не я последняя…

– О чем ты говоришь? – Максим слегка напрягся, оттого, что она произнесла слово «проживем» во множественном числе.

– Я беременна. Уже восемь недель…, хотела тебя еще в Москве порадовать, да не случилось. Ты как в воду канул. Только это ничего не значит, я вовсе не собираюсь спекулировать своим положением. Ты абсолютно свободен, я ведь знала, что у тебя есть семья, и твое обещание развестись никак не повлияло бы на мое решение оставить ребенка. Скоро родители вернутся…, одна не останусь, а ты – живи спокойно, никто тебя терроризировать не будет.

– Ульяна! О чем ты говоришь? Я не собираюсь отказываться и бегать от ответственности за вашу…, – Максим замялся в поисках нужного слова, а потом махнул рукой и горько добавил, – я один во всем виноват. Прости меня, если сможешь. Запутался я совсем…, одни только неприятности доставляю близким людям. Что же нам делать? Знаешь, я ведь решил окончательно перебраться в Израиль, помирился с женой, даже работу начал подыскивать. Но в Москву я непременно еще вернусь. Есть обязательства. Перед собой, как я думал, но оказывается не только…. Мы еще обсудим эту проблему, когда я приеду. Ты… береги себя и….

Максим кивнул на ее еще совсем плоский живот, неловко чмокнул Ульяну в щеку и решительно вышел из кафе.

Она смотрела ему в след, коварно улыбаясь.

«Кажется, поверил. Пусть теперь мучается, дон Жуан местного значения. До чего же все мужики одинаковые! Даже скучно с ними. Нет, не напрасно я приехала, а то бы так и не нашла случая поддеть его на крючок. Может, это и подло с моей стороны, но должны же мои «грешники» дать о себе знать, а то, так и не поймешь, продвигаешься ты или нет?».

Ульяна вышла из кафе и вернулась в свой номер, где ее ожидал молодой человек из Южной Африки.

Максим возвращался в Цфат совершенно пришибленный новостью, которую сообщила ему Ульяна.

«Как же теперь быть? Одно, несомненно – Мири должна об этом узнать. Господи, ну, за что мне все это!? Кретин несчастный! Оскопить себя что ли…».

Вдруг в его голове сами собой всплыли слова Виктории Юрьевны: «Было у девчонки несчастливое замужество, короткое совсем, буквально, несколько месяцев, или год, не помню уже точно. Муж был автогонщик, разбился насмерть на каких-то международных соревнованиях, ну, у нее выкидыш случился на почве стресса…. Сделали сложную операцию. Теперь детей иметь не может…».

«Да! Это круто! – Восхитился Максим, – теперь уж точно – пойду и оскоплюсь на всю голову! Как говорила про меня моя несравненная Таисия Петровна: «Терпеть нельзя. Можно только любить».

– Вы свободны и полностью оправданы, можете отправляться домой, – с удовлетворением сообщил адвокат Игорю Павловичу. – Примите мои поздравления, товарищ полковник!

– Вы не представляете, как я вам благодарен! Только, все же, может быть, скажите на прощанье, кто вас нанял? Я ведь знаю, что такие услуги стоят сейчас не дешево…, с меня что-нибудь причитается? – с беспокойством настаивал недавний подозреваемый.

– Не волнуйтесь, все оплачено, благодарите своего благодетеля. Он и свидетелей организовал, что вы чек на предъявителя на улице нашли, и мне гонорар полностью выплатил.

– Так, я и спрашиваю: кого мне благодарить! Скажите хотя бы фамилию…

– Он сам вас найдет, я не уполномочен ее называть. Всего вам наилучшего. Впредь будьте более осмотрительны, нельзя в вашем возрасте так себя вести, да, еще при вашей профессии.

– Наверное, это кто-нибудь из наших…, – Игорь Павлович украдкой бросил взгляд на адвоката, проверяя его реакцию.

– И не надейтесь! Сослуживцы ваши из Главного Управления и пальцем пошевелить не рискнули, открестились от вас двумя руками. Думаю, им с вами уже не по пути…

– Вероятно, вы правы. Скорее всего, я уже уволен в запас окончательно, без выходного пособия, как говориться…. Как теперь жить? Чем кормить семью? Знали бы вы, сколько у меня ртов на иждивении!

– Ничего, все как-нибудь образуется, я уверен, – адвокат фамильярно похлопал своего подопечного по плечу. «Прошу вас, не хмурьтесь, поручик Голицын!». Адьё! Вот, моя визитка, всегда, как говорится, к вашим услугам!

– Нет уж, нет уж! – в ужасе замахал руками полковник ФСБ, – Спаси и сохрани! Не дай Бог, еще раз тут оказаться!

Игорь Павлович вышел из ворот казенного дома и уныло побрел по скользкому бугристому тротуару к остановке общественного транспорта. Пройдя метров двести, он глазом опытного пограничника заметил двигающийся у самой обочины в том же направлении с черепашьей скоростью старенький черный «Шеврале».

«Хвост! – мгновенно сообразил полковник, – Надо уходить дворами, но нельзя подавать виду, что я их заметил! Могут и подстрелить…».

Игорь Павлович привычно и осторожно оглядел окрестности боковым зрением и уже хотел, было, нырнуть в лабиринт дворов, но в этот момент машина чуть прибавила скорость и, щедро обдав его веером жидкой грязи, остановилась рядом.

– Прошу вас, Игорь Павлович, – водитель потянулся вперед и услужливо открыл правую дверцу, – нам теперь по пути!

– Как прикажете вас величать? – спросил полковник, недовольно отряхивая жижу с куртки, и, кряхтя, усаживаясь на переднее пассажирское сидение. – Очевидно, вы и есть мой таинственный благодетель?

– Зовите меня Жоржем, – ответил тот, и машина быстро стартовала с места. – Слушайте меня внимательно и не задавайте лишних вопросов. Выбор у вас невелик: назад в кутузку или к светлой, обеспеченной старости. Мы подыскали вам подходящую работу. Она не так обременительна, как ваше предыдущее поприще, вот, конверт с подробными инструкциями. Прямо сейчас ознакомьтесь со всеми деталями и уничтожьте. Там же и небольшой аванс, для восстановления психического равновесия. У ближайшей станции Метро мы расстанемся. На связь выходить буду сам, не пытайтесь меня выследить, у вас ведь, кажется, многочисленное семейство, не следует подвергать их опасности. Да, успокойтесь вы, дражайший полковник, Родину у вас никто не покупает, все очень невинно, поверьте. Нам от вас нужна просто небольшая услуга, чисто бытовая, ничего криминального…

– Господи, Горюша, ну, наконец-то ты дома! – воскликнула жена, снимая с Игоря Павловича забрызганную засохшей грязью куртку. – Мы тут места себе не находили все это время! Давай, немедленно в ванну, надо еще тебя на педикулез проверить, все же не на курорте отдыхал! У нас дети маленькие, и вообще, завтра с утра ко мне в поликлинику на полное обследование…

– Конечно, Веруша, как скажешь…

Игорь Павлович с наслаждением погрузился в обжигающую воду, покрытую густой ароматной пеной.

– Ты бы мне коньячку, что ли рюмочку принесла…, устал я, Веруша, измучился весь. Ладно, работу потерял, а стыд-то какой!

– Начальство Институтское со мной теперь не здоровается, – горестно вздохнула Вера Матвеевна, – не то чтобы откровенно, а делают вид, что не заметили, глазки так невинно опускают и мимо шасть…. А иные и вовсе на другую сторону улицы переходят, да, так резво! Все же я не перестаю удивляться людской неблагодарности! Как перед тобой раньше все заискивали, лебезили, ни один банкет не проходил без тебя…, я даже тост твой коронный помню, который ты всегда произносил на защитах: «Диссертант должен быть благодарен нашему ведомству, что мы не помешали ему защититься…», или что-то в этом роде.

– Да, прежде я и в ливень мог пыль поднять…

– Хоть бы кто из друзей твоих позвонил…, – продолжала Вера Матвеевна гнуть свое, – один только Жорик и остался, я, правда, не помню его совсем, но он проявил большое участие.

– Какой еще Жорик? – Игорь Павлович широко открыл глаза, куда немедленно попал шампунь.

– Он фамилию не назвал, сказал, что из Управления…, это он все организовал, адвоката, материальную помощь…, ты что…, тоже его не помнишь? – растерянно проговорила Вера Матвеевна, – но он был полностью в курсе наших дел…, всех девочек по именам знал, положение наше…

– Ах, да, Жорик…, черт, какой шампунь этот едкий! Помню…

– Это я тебе собачий дала, которым мы Асту от блох прошлый раз мыли…, что же с нами будет-то, Горюша?

– Ты совсем с ума сошла! Скоро на сухой корм меня переведешь! Помешалась совсем на своей гигиене! Проживем, работа у меня уже есть. Опять же – Жорж помог. Начальник охраны в астрофизической лаборатории МГУ. Правда, жить придется пока в общежитии, каждый день домой не наездишься…, оклад солидный, плюс бонус….

– Дожили на старости лет! – всплеснула руками Вера Матвеевна, – Как же ты там один? А мы?

– Что вы? И так все ради вас! Думаешь, мне много надо? Вполне мог бы на свою пенсию прожить! – раздраженно возвысил голос Игорь Павлович, а про себя подумал горько: «Так и не дослужился я до генерала…. Хотя, если Волков этот, действительно, в чем-то замешан, заарканю его и сдам нашим. Сами разберемся, шиш вам, господа-хорошие, мы своих шпионов своими руками ловить привыкли!».

Ночью, лежа в постели и крепко прижимаясь к плечу мужа, Вера Матвеевна вдруг спросила:

– Горюша, а ты веришь в переселение душ?

– А? Что? – спросил уже задремавший, было, Игорь Павлович, – Переселение, куда?

– Ну, из тела в тело, понимаешь? Есть такая теория, я по телевизору передачу видела, что душа не умирает вместе с телом. Рождается какой-нибудь ребеночек, а прежняя душа в него вселяется.

– И ты туда же! Чушь какая-то…. Запретить надо телевизор, одни неприятности из-за него!

– А я верю, – мечтательно произнесла Вера Матвеевна. – Я так тебе предана! Мне иногда кажется, что мы с самого первого воплощения были мужем и женой!

– Ну, да, еще, когда на ветках жили! Я был орангутанг, а ты орангутаниха. Спи уже, устал я до смерти.

– Так уж и на ветках, – пробормотала Вера Матвеевна, засыпая, – а вдруг я была Крупская, а ты Владимир Ильич?

– Нет, тогда уж я был Феликсом Эдмундовичем, ходят же байки, что у них был роман…

– Мы с тобой в этот приезд и не поговорили толком, жаль, – сказал Семен. – Закрутился ты совсем – похороны Шимона, выяснения отношений с женой, а на конгрессе и вовсе не до разговоров было. Месяц пролетел мгновенно. Расскажи хоть, какие у тебя планы?

– Планов – громадьё, борода! – с воодушевлением ответил Максим. – С первого марта выхожу на новую работу. Осмотрюсь немного и начну собирать прибор. Команду себе уже присмотрел. Студент мой и Виктория Юрьевна, профессор той же кафедры. Обещала мне все теоретические выкладки сделать. Жаль, вот, только, что инструкция расшифровке не поддается, но зато схема есть, это уже хорошо, понятно, как собирать эти запчасти таинственные.

– Ты уже разобрался, что за принцип лежит в основе его работы?

– Не совсем. Тут у нас с Викторией мнения немного разошлись…. Она предлагает взять за основу волновую теорию времени, ну, ту, что Велимир Хлебников нащупал в своих «Досках судьбы».

– Не читал. Это же ты у нас поэт.

– Помимо этого, Хлебников был еще и студентом матфака. У него, я бы сказал, эвереттический подход.

– Не понял. Как это связано с литературой?

– Просто литература охотно подхватила идею о том, что История есть мощнейшее древо с многочисленными «корнями-прошлыми» и пышной кроной «ветвей-будущих», интуитивно переосмысляя ее в качестве альтернативной.

– Да, есть такая теория, где физическая реальность представлена, как множество миров, каждый из которых по выбору сознания может оказаться для него точкой «здесь и сейчас». Так называемый, «мультиверс», или, проще говоря, параллельные миры, между которыми существует взаимосвязь.

– Тогда многие из таинственных загадок и мистических тайн являются физическими следствиями эвереттической трактовки квантовой механики. Хлебников дает картину эвереттической реальности, состоящей из массы «стройных многочленов», ветвей «мультиверса», каждая из которых существует физически. Если принять во внимание точку зрения на квантовую механику, выдвинутую Эвереттом, то в «Досках судьбы» Велимира Хлебникова мы имеем дело со склейкой работы нескольких ветвей «структурного ландшафта» мультиверса.

– Знал бы Хью Эверетт, чем обернется его новая, «некопенгагенская» трактовка квантовой механики для современной художественной литературы! – Воскликнул Сеня со смехом. – Ну, а ты, что предлагаешь? Что-нибудь еще более навороченное?

– Я предполагаю, что в основе действия прибора лежит принцип сингулярности! Помнишь теорию о «червоточине». Она мне кажется достаточно здравой.

– Гипотетическая белая дыра, в область которой ничего не может войти, образующиеся при выходе из-за горизонта событий вещества черной дыры, находящейся в другом времени! С ума ты сошел что ли? Ведь при нынешнем уровне развития физики такая сингулярность является лишь теоретическим построением. Описание пространства-времени вблизи нее предполагает квантованность гравитационного поля, а о нем…

– Я исхожу из того, что существует топологическая особенность пространства-времени, представляющая собой в каждый момент времени «туннель» в пространстве. Общая теория относительности вполне допускает существование таких «кротовых нор». Для этого необходимо, чтобы проход был заполнен экзотической материей, создающей сильное гравитационное отталкивание и препятствующее «схлопыванию» «туннеля-червоточины».

– То есть, ты полагаешь, что твой прибор позволяет накапливать эту экзотическую материю? Но это же абсурд!

– Поведаю тебе одну страшную тайну! За 4 года до Де Бройля, который в своей знаменитой диссертации выдвинул гипотезу о волновой природе электрона, Хлебников писал: «такт пульсации электрона так мал, что никакими ныне существующими приборами не может быть измерен. Когда в итоге остроумного эксперимента этот такт будет обнаружен, кто-нибудь по ошибке припишет электрону волновую природу». А дальше, как тебе известно, была борьба «дискретного» и «волнового» понимания природы материи, и последняя одержала победу.

– Конечно, гипотетически это дает возможность путешествия во времени, если, например, один из входов «туннеля» движется относительно другого, или, если он находится в сильном гравитационном поле, где течение времени замедляется, но я не пойму одного – тебе-то это зачем?

– Я хочу просто собрать прибор, который случайно попал мне в руки и проверить принцип его работы.

– Ты думаешь, что древние представители Ойкумены шагнули так далеко? – с сомнением в голосе спросил Сеня.

– Это мы безнадежно отстали! – убежденно воскликнул Максим.

– Не знаю, – пожал плечами Сеня, – стоит ли испытывать прибор неизвестного назначения и проводить эксперимент с непредсказуемыми результатами? Авантюрист вы, батенька, чистейшей воды!

– Обещаю, что буду подробно описывать тебе каждую стадию сборки. Возможно, мне понадобиться твой совет. Понимаешь…, я даже озвучить это боюсь…, у меня такое ощущение, словно я когда-то уже собирал этот прибор! Словно он – мой, мною придуман!

– Ладно, оставим это, вечно тебя не туда заносит. Меня гораздо больше интересует, что ты решил делать дальше, после того, как соберешь этот пресловутый агрегат? Очень надеюсь, что тебе не удастся его запустить.

– Дальше было раньше, – засмеялся Максим. – Обещал жене, что вернусь сюда, может, преподавать буду, не решил еще. У тебя есть конкретные предложения? Предъявляй, рассмотрю с удовольствием!

– Ладно, пока ты там громоздишь свою, как ты ее называешь, минору, я постараюсь что-нибудь придумать. Да, кстати, ты уже как-нибудь назвал свой прибор?

– Весьма условно, – Максим немного помялся, – я хочу присвоить ему имя «Владыка Вероятности».

– Значит, так: ты будешь держать меня в курсе всех своих действий, – четко выговаривая каждое слово, напутствовал Сеня друга в аэропорту, цепко держа его за лацканы пиджака. – Обещаешь?

– Торжественно клянусь! – Максим приложил согнутую в локте руку к голове, как примерный пионер. – Мири, прикажи ему, чтобы он отстал от твоего бедного мужа, у меня уже мозоль на языке.

– Сеня совершенно прав, – серьезно сказала Мири, – что-то у меня на душе кошки скребут…

– Бросьте вы, ребята, прямо, как на войну меня провожаете, честное слово! Ничего со мной не случится. Самый обычный эксперимент. Помнишь, Сенька, как у нас Анатоль головой в пучок попал? Он тогда на пульт позвонил, попросил его отключить, – начал Максим рассказывать Мири подробности давнего пришествия на ускорителе, – а они, то ли забыли, то ли смена другая пришла, не помню уже подробностей. Одним словом, когда он дверь в камеру открыл, защита не сработала. Анатоль видит – все тихо. «Отключили», – подумал, а потом затылком тепло почувствовал и привет. Прошил его пучок насквозь, все сосуды оплавились, так у него потом какие-то сверх-способности открылись, в уме гигантские цифири складывать начал. Диссертации целое поколение врачей написало по этому поводу. Может, и мне повезет!

– Типун тебе на язык, балабол несчастный, – в ужасе воскликнул Сеня. – Очень утешительную историю ты вспомнил. Что б завтра же написал! – Потом помолчал немного и признался. – Я ведь прочитал «Доски судьбы», скачал из Интернета. Интересная концепция, но не сама его идея меня поразила, она не так уж и оригинальна…, старомодна немного, что ли…

– А что же? – удивился Максим.

– Видишь ли, этот человек постиг нечто в устройстве Мироздания, и ему удалось передать свой восторг и почти детское, наивное удивление перед самим фактом постижения. А это само по себе – дорого стоит!

– А-а-а, – сказал Максим злорадно, рассматривая свою фотографию, – вот, он – общий предок обезьяны и человека, связующее звено эволюционного процесса! Пиролапитек каталонский! А каббала утверждает, что Homo Sapiens произошел после обезьяны, а не от нее. Поглядели бы они на этот портрет недочеловека! Эволюция меня не коснулась…

– Н-да-а-а, – протянул Юра, заглядывая через его плечо, – где это вас так обезобразили, Максим Сергеевич?

– В столовой «Здоровье», где же еще! А, вы ведь не знаете, что в этом здании, когда-то был любимый пункт общепита всех обитателей нашего поселка.

– Если они так же готовили тогда, как сейчас фотографируют на документы, то я вообще удивляюсь, что кто-то из аборигенов остался в живых! – Засмеялся Антон.

– Ты прав, юноша, почти никого и не осталось! Я выжил чудом, благодаря тому, что питался, исключительно, по месту жительства. Нет, вы мне скажите, как я могу отдать эту фотографию на солидный документ? Меня же через проходную не пропустят! Каждый день проблемы будут.

– Я как-то был свидетелем возмущения одной дамы, получавшей там свою фотографию, и меня просто сшибло с ног объяснение, с позволенья сказать, фотографа: «Мы, говорит, специально вам лицо растянули, чтобы не было видно морщин». – Поделился своими воспоминаниями Юра.

– Уж лучше морщины, право, это как-то почтеннее. «Для настоящего мужчины, лишь возраст, шрамы и морщины, как дорогие украшенья – их больше с каждым днем рожденья!», – патетически продекламировал Максим. – Самое печальное, что я уже перефотографироваться не успеваю. У меня билет на самый первый автобус. Ладно, черт с ним! Не возьмут – в Москве забегу куда-нибудь и щелкнусь. Значит, Юра, повторяю: жду тебя в среду в 11-00. Ты поезжай от «Киевской» на седьмом троллейбусе. Это чуть дольше, зато удобнее добираться.

– Да, Максим Сергеевич, понял, буду, как штык.

– Я вам даже немного завидую, – грустно сказал Антон, – если бы мама не заболела, тоже напросился бы к вам в компанию прибор собирать. Везуха тебе, Юрец! Будешь в МГУ практику проходить!

– Ничего, если мама быстро поправится после операции, ты еще успеешь руку приложить, – пообещал Максим. – Думаю, там всем работы хватит.

Всю неделю по возвращении домой Максим буквально «бил копытом», так ему не терпелось приступить к сборке прибора. Виктория Юрьевна за время его отсутствия увеличила схему и разбила ее на сегменты. Теперь предстояло самое главное – разобрать комплектующие в соответствии с рисунками. Это Максим хотел поручить Юре.

Войдя в тесный кабинетик начальника охраны, чтобы сдать фотографию на пропуск, Максим был поражен, увидев за столом Игоря Павловича.

– Вот, так, удача! – воскликнул он совершенно искренне, – Игорь Павлович, мне вас прямо Бог послал!

– Милости прошу, Максим Сергеевич, в мою скромную обитель, – елейным голоском пропел глава ВОХРа. – Никак не ожидал вас тут встретить. С чем пожаловали? Неужто, к нам на работу? Весьма рад, весьма. Искренне, можно сказать, счастлив! Прямо, как родного человечка встретил на чужбине…, чем могу быть полезен?

– Да вот, взгляните сами, – Максим неуверенно подал ему фотографии, – можно ли такую страсть отдать на постоянный пропуск…, а времени совсем нет бежать куда-то, чтобы другую сделать…

– Сей момент. Отчего же – нельзя? Для вас все можно, ведь столько лет вместе, не я ли вас пестовал? Конечно, сделаем, всем ребятам вас представлю лично, всему составу, не сомневайтесь, все будет в лучшем виде.

«Да, уж, пестун ты мой, нежный и ласковый, – усмехнулся про себя Максим, – хоть бы раз без тебя где-нибудь обойтись! Видать, такая у меня судьба, и на том свете на Райских Вратах стоять будешь, чтобы пропуск у меня проверить! Неужели и он доживет до Окончательного Исправления? Вот бы, на него посмотреть! Ничего не поделаешь, этот тип тоже входит в систему Адам Ришон, наверное, он из ногтя большого пальца левой ноги, или откуда-нибудь из пятки…».

Максим, конечно, не надеялся, что дело пойдет быстро, однако к его великому огорчению на сборку первого «колена» ушел почти месяц.

«Это меня еще к основной работе не привлекли, – думал он иногда со страхом, – А что будет, когда проект утвердят, на который меня брали, и начнется настоящая свистопляска! Пока начальство милостиво закрывает глаза на мое «хобби», да, и авторитет Виктории играет свою роль. Не думаю, что я смог их убедить своим докладом на семинаре, будто эта груда металла представляет серьезный научный интерес! Видел я их ухмылочки, но глаза-то из орбит повылазили, когда прочитали аннотированный отчет о физико-химических свойствах исследуемого объекта, не поверили, конечно, но приумолкли, не трогают пока. Выжидают. А, может, пожалели уже, что юродивого на работу взяли, подождут, когда трехмесячный испытательный срок истечет и коленом под зад. Надо обязательно успеть за это время! Кровь из носу!».

Весь этот месяц Максим старался, как можно чаще бывать в Центре, ощущая острую необходимость «подпитываться» энергией, которую давали ему уроки. Иногда он встречал там Ульяну, они сухо кивали друг другу издали, но ни один из них не предпринимал попытки выяснить отношения. Жил он пока у Виктории Юрьевны, так как его квартирант попросил о продлении контракта на аренду его квартиры. Это огорчало Максима, но деньги были не лишними, и он терпел, к тому же, жаркие научные споры, постоянно возникающие между ним и его хозяйкой, доставляли ему истинное наслаждение.

Виктория Юрьевна продолжала «исповедовать» концепцию Хлебникова, и Максиму приходилось прилагать не малые усилия, чтобы склонить ее на свою сторону и доказать собственную правоту. Она обладала способностью логично, последовательно и очень убедительно отстаивать личную точку зрения, однако, будучи человеком увлекающимся, с богатейшей фантазией, могла легко попасть под очарование чужой изящной идеи, пусть даже бредовой на первый взгляд, и начинала охотно, с подлинным энтузиазмом развивать и муссировать ее на все лады.

– Да, вы поймите, – жарко убеждал Максим своего научного оппонента за чашкой утреннего кофе, – если прибор когда-то работал и создал «червоточину», то при его повторном включении есть шанс, что он ее отыщет! Более того, он «вернется» в ту же самую точку!

– Надеюсь, ты не рассчитываешь, что этот переход будет осуществлен в физическом теле? – строго спросила Виктория, поправив указательным пальцем очки, постоянно съезжающие со своего места.

– Разумеется, переход будет виртуальным!

– Я не очень понимаю, как мы сможем найти другой вход в «кротовую нору»…, – проговорила она с сомнением, – ты, как себе это представляешь?

– Другой конец может «болтаться», он не фиксирован, если все пойдет, как надо, и у нас хватит энергии, то мы с помощью прибора, как бы притянем его.

– А что, если в пространстве полно таких старых дыр! – разыгралась у Виктории писательская фантазия, – Их могли оставить наши предшественники, или соседи, братья по разуму…. Да, сюжетец для романа – будь здоров! Что называется, прямо на блюдечке с голубой каемочкой.

– Главное – верить! – поставил Максим точку в их научной дискуссии, – А я убежден, что мы найдем «червоточину»!

– Все! Побежали, пора ваять дальше! Прямо руки чешутся.

Однако руки чесались не только у непосредственных участников загадочного эксперимента, зудели они и у Игоря Павловича.

Согласно полученным инструкциям, он обязан был иметь о его ходе, как можно больше информации, и потому, подстрекаемый по истине царской щедростью нового начальства, полковник постоянно был начеку.

Как-то раз, улучив минуту, когда в помещении, где проходила сборка прибора, никого не оказалось, Игорь Павлович с осторожностью опытного лазутчика, проник в его засекреченные недра. Держа ухо востро, он подошел к ящику с комплектующими и присвистнул:

«Ну и ну, да, тут все детали из чистого золота! Вот, почему они никого сюда не пускают! Теперь понятно…, колечки какие красивые, прямо огнем горят! Есть совсем тонюсенькие, точно на внучкин пальчик…, а у девочки скоро день рождения. Пятнадцать лет! Хорошо бы ей такой роскошный подарок сделать…, если я возьму одно маленькое колечко, никто и не заметит его исчезновения, они ведь у них не наперечет…, пустяк какой!».

Игорь Павлович быстро схватил золотой ободок самого маленького диаметра и засунул его во внутренний карман своего камуфляжного костюма, закрывающийся на «липучку».

«Так надежнее, – он привычным жестом одернул полы форменной куртки и крадучись вышел из лаборатории, плотно прикрыв за собой дверь. Убедившись, что его эскапада осталось незамеченной, он гаркнул во весь голос, – Ефременко, заступите на пост по охране границы, тьфу, объекта! Видите, все лежит без присмотра, заходи и бери! Но чтобы даже носа мне не совать внутрь!».

– Все-таки, что-то связывает этот осколок с прибором! – Убежденно сказал Максим. – Не могу понять, что именно, но чувствую, – не случайно он оказался в одном из мешков!

– По виду это обсидиан…, – раздумчиво проговорила Виктория Юрьевна, – значит, несомненно, вулканического происхождения. Однако меня смущает, что от его поверхности ничего не отражается, а из обсидиана в древности делали зеркала, стало быть, отражать он должен! Если только…

– Что «если только»? – нетерпеливо теребил ее Максим, – У вас есть предположение?

– Совершенно дикое, даже, как ты говоришь, смешно озвучивать. Его могли с определенной целью подвергнуть какому-нибудь неизвестному, мощному излучению, и кристаллическая структура изменилась…

– Правильно! Но что нам это дает? Указание на время события, или на место? Да, конечно на место! Ну-ка, давайте сюда вашу легенду о зеркале! Где там происходили события? На Бахрейнских островах? Значит, там прибор и включали! Следовательно, «вход» в «туннель» на одном из островов! Правда, эта информация сама по себе – пустышка…, – разочарованно закончил он.

– Да, прибор мы собрали, а как его оживить – не понятно, – подвел Юра итог их научной дискуссии. – Что делать-то будем?

В лаборатории повисла тишина. Вся троица, лихорадочно размышляя, сидела за сборочным столом, подперев подбородки ладонями, и молча переводила недоумевающие взгляды с каменного «зеркала» на готовый прибор, красовавшийся посреди комнаты. Неожиданно сквозь тонкую щелочку в плотных оконных занавесках проскользнул солнечный луч. Он, словно ударился о непроницаемую поверхность камня и, отскочив от нее, осветил входное отверстие прибора. Послышалось слабое гудение, будто чья-то невидимая рука робко тронула нижнюю мануалу органа.

– Поляризованный свет, – завопила Виктория Юрьевна, и вскочила на ноги, едва не опрокинув стол, – поляризованный свет! Нам срочно нужен лазер! Я теперь понимаю, для чего положили в мешок этот осколок: они хотели дать понять, как прибор приводится в действие, и где его активировали.

Тотчас в дверь лаборатории просунулась любопытная физиономия Игоря Павловича, и он с волнением спросил:

– Что? Неужели получилось? Заработал, голубчик!

– Игорь Павлович, миленький, мы поняли! – кинулась к нему Виктория Павловна, готовая, казалось, обнять весь мир от этой счастливо осенившей ее голову идеи. – Нам срочно нужен лазер! Вы нам поможете? Срочно пошлите за ним кого-нибудь! Дайте нам помощника, пожалуйста, пусть принесет!

– Конечно, дражайшая, какой может быть разговор! Одно дело-то делаем, ради науки трудимся, я – человек привычный, столько лет в научных кругах, нешто я не понимаю! – услужливо затараторил Игорь Павлович и помчался за подмогой, чтобы как можно прочнее закрепить свою причастность к столь важному событию.

– Значит, это не легенда…, – задумчиво сказал Максим, когда дверь за полковником закрылась. – Зеркало, действительно, существовало, а, возможно, и до сих пор находится на том же месте, и служило оно для того, чтобы в определенное время суток направить луч поляризованного света прямо на это устройство! Как бы нам не переусердствовать с мощностью лазерного пучка, да, длина волны не ясна…, ведь подбираем «методом тыка»…

– Ну, это можно посчитать…, хотя бы в первом приближении…, – неуверенно заявила Виктория Юрьевна.

Пока шла установка прибора, Юра, уже давно успевший снискать своим трудолюбием и смекалкой любовь и уважение Виктории Юрьевны, высоко ценившей профессионализм любого рода деятельности, спросил:

– Я еще из школьно курса физики знаю, что поляризованный свет является оптическим феноменом в повседневной жизни. Это правда?

– Юноша! – укоризненно воскликнул Максим, – Вам, выпускнику технического ВУЗа, уже следовало бы знать, что поляризация есть физическая характеристика оптического излучения, описывающая поперечную анизотропию световых волн, то есть, неэквивалентность различных направлений в плоскости, перпендикулярной световому лучу.

– Что ты, Юра! Поляризованный свет, буквально, окружает нас! Сейчас я тебе все популярно объясню. – Виктория Юрьевна выразительно взглянула на Максима. – Поляризовано небо в зените в ясный полдень, радуга, даже любой блик, отраженный от неметаллической поверхности. Все дело в устройстве человеческого глаза. Наше зрение весьма чувствительно к длине волны, то есть, к окраске и к яркости света, однако третья его характеристика – поляризация – ему, практически, недоступна. Человек страдает «поляризационной слепотой». Некоторые представители фауны, к примеру, пчелы, гораздо совершеннее нас в этом отношении. Они различают его так же, как цвет и яркость. К сожалению, мы не можем увидеть мир глазами пчелы. Проще говоря, поляризация – это ориентированность колебаний световой волны в пространстве, перпендикулярная направлению движения светового луча. Квант света, или элементарная световая частица, представляет собой волну. Ее можно сравнить для наглядности с волной, которая бежит по канату, если один его конец закреплен, а другой встряхивают рукой. Направление колебаний каната может быть различным, смотря по тому, как его встряхивать. Так же и направление каждой световой волны сохраняется в пространстве, но пучок состоит из множества квантов, и если их колебания различны, то свет не поляризован. А если все они одинаково ориентированы, то свет называют полностью поляризованным.

Закончив свою небольшую научно-популярную лекцию, Виктория Юрьевна добавила в пространство:

– Если ученый не в состоянии объяснить даже домохозяйке смысл своей работы, то он никудышный специалист.

– Потрясающе! – в дверях раздались аплодисменты Игоря Павловича. – Сударыня, вы – гений! Побольше бы таких педагогов, а то одни урокодаватели остались, детей учить совершенно некому.

Полковник горестно вздохнул и пропустил в лабораторию сотрудника, несущего миниатюрную лазерную установку.

Наконец, вся система была отлажена, и наступил торжественный момент самого главного эксперимента в жизни Максима.

Пока шла вся эта суета с установкой лазера, Максим неожиданно почувствовал легкое покалывание в висках, он крепко сжал их обеими ладонями и вдруг, как наяву услышал голос Учителя:

«Я тебя понимаю. Ты хочешь разом избавиться от всего своего эгоизма и уподобиться по свойствам Творцу. Так не бывает. Это искушение Змея. Ведь именно таким образом он предлагал поступить Адаму в Райском Саду! Ты совсем не понимаешь, что такое Песах. Я расскажу тебе. Слушай внимательно.

Песах – «пасах» – «перескакивающий».

Творец подсчитывает только наши правильные поступки, мысли, усилия и не подсчитывает все то, что связано с нашими оплошностями, с нашими падениями, с нашим бессилием.

В сказании говорится: «Он проходит между домами и каждый египетский дом поражает язвой…».

Все Гальгальта вэ Эйнаим – то есть, отдающие, альтруистические сосуды – собираются вместе, а АХАП – сосуды получения – откладываются и на них делается дополнительный Цимцум – сокращение. Тогда отдающие сосуды и получают Высший свет. Таким образом, человек отрывается, вырываясь своими минимальными альтруистическими желаниями наружу.

Это называется рождением его первого, наименьшего кли. Пусть авиют у него нулевой, но это уже отрыв от эгоистических сосудов, и человек может существовать в альтруистических, ощущать себя – хотя бы в таком маленьком кли – но в слиянии с Творцом. Вот, это и есть выход из Египта, который является Песахом: аккумулирование желаний получать и желаний отдавать, а затем, отделение одних от других. Весь процесс Песаха происходит посредством десяти избирательных казней или ударов.

Казни предназначены Фараону. Творец как бы говорит Моисею – этой точке в сердце, стремящейся к Творцу: «Я вместе с тобой пойду к Фараону. Ты только выкажи желание, что хочешь от него оторваться, уйти. А всю остальную работу буду делать Я».

В чем состоит работа, влияющая на Фараона? В том, что дается больший свет. А свет для Фараона – это усиление тьмы, потому что свет, который не может войти в эгоистические желания, вызывает в этом эгоистическом желании еще большую тьму. Все наши страдания потому и происходят: у нас возникают все большие и большие эгоистические желания, мы жаждем все большего и большего наполнения, но не можем наполниться – от этого страдает и отдельный человек, и все человечество.

Так вот, явление Творца вместе с Моисеем Фараону и является причиной десяти ударов, десяти казней. Выявляется десять видов света, которые попеременно светят на Малхут, и она при этом четко отделяет себя от девяти первых сфирот. Выделяется «лев эвэн» «каменное сердце», состоящий из 10-ти основных клипот, – это и есть Паро (Фараон), который потом проявляется в Амане и в 10-ти сыновьях Амана и т.д. Против 10-ти нестираемых имен Творца есть 10, соответствующих им, имен в клипот, неисправляемых желаниях Малхут, которые исправляются только в Гмар Тикун. В прохождении этих ударов и состоит работа в Песах, которую проделывает человек.

Когда наберется достаточно наших усилий, (в зародыше, конечно, потому что мы не понимаем, где и как они формируются в нас, ведь мы находимся в двойном скрытии, а затем, в одиночном скрытии), то уже начнется этап взаимодействия с Фараоном, то есть, мы доберемся до самой низшей ступени Высшего Мира. До этого момента мы работаем на предыдущих этапах эгоизма, когда четко не ощущаем – действуем ли мы ради отдачи или ради получения.

Это – предварительная работа в Египте, после которой начинается осознание эгоизма как зла. Эгоизм начинает проявлять себя, а человек начинает ощущать, что его эгоизм, на самом деле, является злом, и не помогает ему. Нам становится очевидным, что если человек избавится от эгоизма, от мыслей, намерения «ради себя» (ведь эгоизм – это не просто желание насладиться, это желание насладиться ради себя) и будет жить в слиянии, в радости с Творцом, в отдаче, тогда он придет к совершенно другому состоянию – внутреннему и, как следствие, внешнему.

Этот процесс начинается с «семи голодных лет», когда альтруистические желания, которые заключены внутри эгоистических (вследствие разбиения души Адама и перемешивания частей его души) и могут быть устремлены к Творцу, отделяются от таких желаний, которые не могут быть к Нему устремлены. Причем, человек начинает четко выделять телесные желания, которые обусловлены нашим животным организмом, желания человеческие, и желания, устремленные к Творцу.

Это четкое разделение на три вида желаний и работа с каждым из них начинают проявляться перед свиданием с Фараоном. Человек приступает к процессу четкой сортировки их в себе. Своими животными желаниями он, в принципе, не занимается, потому что они – потребности тела. Их все равно не изменишь, даже подавлять не надо, они сами собой определенным образом трансформируются, тем более, когда человек устремляется к духовному, эти желания поневоле становятся минимальными: сколько человеку надо для тела, он потребляет, а потом об этом просто не думает.

Человеческие желания – это то, что возникает в нас под воздействием зависти, стремления к власти, к знатности, к почестям, к излишним наслаждениям (не телесным, а, к тому, что человечество ценит). Когда между этими человеческими желаниями и желаниями к Творцу начинает происходить борьба, человек выделяет из человеческих желаний те, которые, как он видит это в себе, не могут никоим образом трансформироваться, стать исправленными – так вычленяется часть, называемая «Фараоном».

На самом деле, «Фараон» – это очень большая духовная сила, которая полностью выделяется только в результате подъема до Высшей точки, и в этой самой последней точке происходит уже Полное исправление. Там совершенно отделяются, остаются в своем чистом виде 10 клипот, и только тогда они исправляются. То есть, в течение всего пути снизу-вверх с «каменным сердцем» человека каждый раз как бы соскабливается с него еще что-то, что можно присоединить к работе на Творца. А когда с «лев эвэн» уже полностью все снимается, это означает, что все, что можно было, человек исправил – достиг своего полного исправления.

Но «лев эвэн» он сам не в состоянии исправить, потому что это – центральная точка, Малхут мира Бесконечности. Она исправляется уже именно результатом его предыдущей работы – одним ударом.

Что значит одним ударом? Соединяются вместе все исправленные сосуды получения, все «лев эвэн», и происходит на мгновение, если можно так сказать, очень яркое противостояние всех исправленных келим и неисправленных «лев эвэн» (потому что исправить их невозможно), и ощущается, что эти «лев эвэн» – это то, что создано Творцом, но абсолютно противоположно свету, и тогда происходит их трансформация в желания к Творцу. Что это значит? Даже «лев эвэн» получает намерение «ради Творца».

Как это возможно, я не знаю. Так сказано. Этого невозможно себе представить, ведь та часть Малхут мира Бесконечности, которая ощущает, что получает от Творца, но не ощущает Его свойств, то есть, не может ими проникнуться, – только делает на себя Цимцум – это максимум, что она может совершить. Каким образом она, затем, получает свойства Творца, так, что может себя изменить, это непонятно».

– Стойте! Не надо, я все понял! Их должно быть десять! Я не хочу испытывать этот прибор! Его идея не продумана до конца! Она в корне не верна! Остановитесь! Выключите излучатель! Немедленно!

Максим кинулся к агрегату и закрыл своим телом входное отверстия, подставив себя под луч лазера. Игорь Павлович, внимательно наблюдавший за этой картиной в полуоткрытую дверь, широко распахнул ее и бросился оттаскивать Максима, который был уже без чувств. Затем, они оба рухнули на прибор и провалились в черноту.

Никто из участников этого странного эксперимента так никогда и не узнал, что в тот самый момент, когда Максим закрыл собой входное отверстие «Миноры»… крейсер УРО «Геттисберг» проводил плановые учебные стрельбы. Противокорабельная ракета «Гарпун» была выпущена по учебной цели в ста милях к северу от острова, и ее путь проходил в 10 милях от зеркального монолита.

В момент испытания московской установки главное «Зеркало» находилось в створе РЛС крылатой ракеты, которая только что включилась в режим поиска и захвата цели. Дальнейшие события не заняли и пятидесяти секунд. Сигнал от «Зеркала», пришедший на фразированную решетку был настолько мощным, что вызвал сбой бортовой системы управления, включилась аварийная цепь, которая без особых затей просто перенацелила ракету на самый мощный источник радиосигналов. Команда на самоликвидацию, посланная с крейсера не прошла, забитая помехами, испускаемыми монолитом, который излучал во всех диапазонах. «Гарпун» попал точно в центр «Зеркала», и 488 фунтов дестекса превратили таинственный артефакт в щебенку.

Долю секунды все стояли на своих местах в немом оцепенении, глядя на два, сползших на пол, недвижимых тела. Потом Юра, словно в беспамятстве, истошно закричал: «Максим Сергеевич! Что вы делаете!» и кинулся к ним.

– Стоять! Ни с места! – услышал он за спиной грозный окрик Виктории Юрьевны, которая, не утратив самообладания, быстро метнулась к рубильнику и отключила электричество.

Свет в помещении погас и лазер ослеп. В полумраке лаборатории они вдруг увидели, как прибор начал светиться, постепенно изменяя цвет от красного к оранжевому, потом, к желтому и так далее, по всему спектру. Затем, раздался мощный аккорд, словно невидимый органист заиграл на великолепно настроенном инструменте. Это была, действительно, мелодия! Звучала гармоничная, гениальная музыка сфер и мощность ее, постепенно нарастала. Казалось, еще немного и вся материя станет ей подвластна, распавшись на первоэлементы. Однако этого не случилось. Внезапно прибор сильно завибрировал и, буквально, рассыпался на запчасти, которые со звоном попадали на каменный пол. Все смолкло, и в лаборатории повисла оглушительная тишина.

– Как вы думаете, они живы? – Безнадежно спросил Юра и не услышал своего голоса.

– Сейчас проверим…, – Виктория Юрьевна решительно направилась к лежащим, встала перед ними на колени и пощупала пульс у Игоря Павловича. – Живы! Слава Богу!

В этот момент с пола раздался возмущенный, негодующий голос Максима:

– О, вонючий сын шакала и ослицы! Как ты посмел коснуться меня своими грязными лапами!

Он решительно выбрался из цепких объятий Игоря Павловича, еще не пришедшего в себя, нетвердо встал на ноги и пнул его под ребра.

– Поднимайся, ишак!

– Я не понял, что он сказал? На каком языке говорит Максим Сергеевич? – Оторопел Юра.

– Неужели, получилось!? – В восторге воскликнула Виктория Юрьевна, и ее лицо засияло удовлетворением, какое испытывает настоящий ученый, получивший в результате эксперимента ожидаемые результаты.

Наконец Игорь Павлович пошевелился и открыл глаза. Обведя присутствующих мутным взором и остановив полный ужаса взгляд на Максиме, не сводившем с него свирепо горящих глаз, он жалобно пролепетал:

– Прости, о, великий, я только хотел защитить тебя от этой горящей трубки.

– Юра, быстро звони, вот, по этому телефону! Скажи, что от меня. Попроси сюда срочно приехать Муххамеда Бактимировича. Это – известнейший в Москве специалист по семитским языкам.

Тем временем, оба пострадавших пришли в себя, и начали с любопытством разглядывать место, которого, казалось, никогда прежде не видели, и окруживших их людей.

Виктория Юрьевна храбро приблизилась к ним и сказала, тыча себя пальцем в грудь:

– Виктория.

– Эль-Магги. – С достоинством ответил Максим и приложил в свою очередь ладонь к груди. – Значит, мои расчеты подтвердились! Мы попали в будущее! Хотя мне казалось, что мы окажемся в другом месте, значительно выше, в чертогах Самого Всевышнего. И прибор переместился вместе с нами, но не уцелел! Я не ожидал этого…

При взгляде на беспорядочную груду металла, по его лицу промелькнула гримаса разочарования и боли.

– Опять все нужно начинать с самого начала, он не выдержал перехода через барьер времени, – горестно вздохнул Максим.

Виктория Юрьевна отрицательно покачала головой, давая понять, что язык, на котором он говорит, ей неизвестен.

– Ой-ей-ей! – Тихо причитал тем временем Игорь Павлович, – где мои одежды? Зачем вы украли их, и одели на меня эти жуткие узкие пятнистые тряпки? Женщина! Как ты смеешь говорить с Верховным Жрецом?

– Садитесь, пожалуйста, – не обращая внимания на его вопли, предложила Виктория Юрьевна, указав на стулья подле журнального столика, на котором они обычно пили чай, – вам надо немного отдохнуть после столь трудного путешествия.

«Гости» последовали за ней в дальний угол лаборатории, и Максим молча уселся на предложенное место. Казалось, он лучше хозяйки понимал, насколько бессмысленно вести беседу на разных языках, совершенно не понимая друг друга.

Виктория Юрьевна заварила свежий чай, разлила его по чашкам, гостеприимно пододвинув гостям вазочку с рафинадом и печенье.

Игорь Павлович с опаской взял предложенный напиток, несколько кусков сахара и удалился на почтительное расстояние от своего спутника. Он, кряхтя, уселся на пол у окна, с трудом скрестив ноги под толстым животом. Видимо, его невысокое социальное положение не позволяло вкушать что-либо в присутствии Верховного Жреца. Максим проводил своего непрошенного спутника равнодушным взглядом и с наслаждением сосредоточился на чаепитии. Поставив пустую чашку на стол, он устало прикрыл глаза и погрузился в глубокие раздумья.

Виктория Юрьевна тихо, чтобы не нарушать размышления «гостя», вышла из лаборатории, и отправилась встречать знаменитого языковеда. Ей было необходимо дать ему кое-какие инструкции.

Наконец, появился Юра в сопровождении щуплого всклокоченного человечка, на орлином носу которого поблескивало старомодное пенсне.

– Я немного ввел господина Алиева в курс дела, – тихо доложил Юра. – Как они?

– Чай пили. Сидят, думают…, в шоке, наверное, по крайней мере, Игорь Павлович. Не знаю, долго ли они пробудут в таком состоянии…, может, всю оставшуюся жизнь…

Светило лингвистики решительно подошел к Максиму и протянул ему руку. Максим царственным жестом подал ему свою, видимо ожидая церемониальных почестей.

– Силим… сум! – Приветствовал его языковед на шумерском языке.

– А, так, ты толмач! Я – Верховный Жрец. Объясни этим людям, что я прибыл к ним из другого времени. Там я сделал прибор, который назвал «Владыка вероятности», – быстро заговорил Максим, – испытания прошли успешно, хотя я и ошибся несколько в расчетах. Со мной случайно увязался этот осел. В какое время я попал?

Светило усиленно вслушивался в незнакомую речь, он, казалось, еще уменьшился в размерах, и, выдержав небольшую паузу, обескуражено пролепетал:

– Видите ли, в чем дело, я не могу с точностью классифицировать этот язык. Мои знания не безграничны! Скорее всего, это «лишана аттика» – эдесский диалект, близкий по корневому составу к ивриту. Одно могу с уверенностью констатировать, что это не ассирийский, фонетика которого мягче и красивее. Из-за рассеяния редкие евреи смогли сохранить истинную фонетику иврита, они утратили гортанные звуки, долготу, закрытость гласных. В частности, букву «тав» этот господин выговаривает иначе, чем теперь принято, и это придает его речи мягкое звучание, но с другой стороны, дорсальные и билабиальные звуки он произносит…. В шумерском языке слова состоят из цепочки отдельных суффиксов и морфем. Это агглютинативный язык и эргативным синтаксисом! Его не удается отождествить ни с одной из ныне известных языковых групп.

– Насколько я вижу из вашего научного экскурса, вы не поняли ни одного слова? – Надменно спросила Виктория Юрьевна. – Зачем же было морочить нам голову этими, хотя и очень любопытными, лингвистическими подробностями? Так бы и сказали…

– Нет, я понял несколько слов…, – обиженно оправдывался опозоренный лингвист, плачущим голосом. – В частности, мне удалось идентифицировать слово «ансе», которое означает «осел» и «патеси», то есть, «Верховный Жрец». Ведь это мертвый язык…

Произнеся эту оправдательную речь, он решительно откланялся и с достоинством ретировался.

– У этих гумашек, вечно каша в голове, ничего толком объяснить не могут, – возмущенно фыркнула представительница точных наук, дернув худеньким плечиком.

– Ну, и что мы будем с ними делать? – Расстроено спросил Юра. – Прямо руки опускаются…, хоть плачь!

– Да, незадача…, – согласилась Виктория Юрьевна, не испытывавшая, казалось, ни малейшего раскаяния, – и домой его не заберешь. Придется обращаться к специалистам по психиатрии, может, им удастся как-то вывести их из этого состояния. Везем наших бедолаг в клинику.

Максим внимательно вслушивался в разговор и, наконец, произнес:

– Кажется, контакт установить не удалось?Не смущайтесь, делайте все, что считаете нужным. Я был готов ко всему, когда отправлялся в путешествие во времени, даже к самому худшему – быть испепеленным Божественным Огнем, как пугал меня мой друг и учитель, постигший тайную силу единого истинного Творца.

Он с достоинством поклонился, словно давая понять тем самым, что добровольно отдает себя в руки своих хозяев.

Виктория Юрьевна достала из сумочки мобильный телефон и позвонила своему знакомому психиатру, чтобы договориться относительно консультации. «Гости» смотрели на нее во все глаза, – один со священным ужасом, а другой с нескрываемым любопытством.

– Удалось договориться только на завтра…, у них, видишь ли, все мазурки расписаны! Болваны, знали бы они, с чем им предстоит иметь дело, все бы тотчас же побросали! Этот случай попахивает не одной докторской диссертацией, а уж роман получится – закачаешься! Найди машину, пожалуйста, Юра, – распорядилась, затем, она.

Паренек испуганно кивнул и помчался вперед ловить такси.

Игорь Павлович категорически отказывался садиться в машину. Он плакал, стенал, что-то быстро лопотал на своем «агглютинативном» языке, воздевая руки к небесам.

– Замолчи, язычник! – сурово приказал ему Максим, – Никто тебя не просил шпионить за мной. Сидел бы сейчас дома и вырезал из дерева своих идолов.

Он решительно подошел к ярко-желтому автомобилю, и пока Виктория Юрьевна беседовала с обеспокоенным таксистом, объясняя ему, что эти двое пассажиров прибыли в Россию из мест не столь цивилизованных, внимательно разглядывал диковинное средство передвижения.

Осмотрев машину, Максим без приглашения занял место рядом с водителем, а полковник, дрожа всем телом, забился в угол заднего сидения.

Наконец, все уселись, и такси плавно отъехало от дверей лабораторного корпуса.

– Неужели их обязательно надо везти в психушку? – выразил опасение Юра. – Может, попытаться как-то объяснить Максиму Сергеевичу, что произошло?

– Ты не подскажешь, как? Мы даже не знаем, в каком времени побывали эти двое! Они говорят на языке, который давно исчез из обращения, и даже аналогов ему не осталось!

– У меня есть одна идея! – воскликнул вдруг Юра после сосредоточенных раздумий. – Надо показать им их документы!

– И что нам это даст? Они же все равно не смогут их прочитать! Ну, посмотрят на свои фотографии и ничего не поймут. Кстати, тебе не показалось, что Максим несколько изменился, ну, постарел, что ли, а Игорь Павлович похудел немного? Или у меня воображение разыгралось?

– Я не присматривался…, – растерянно пробормотал Юра, – до сих пор не могу прийти в себя от шока! Это же надо – каких-то пара секунд – и ты уже провалился в доисторические времена!

– Ну, не совсем в доисторические…, я думаю, что динозавры у них там по улицам не ходят, скорее уж, в «до библейские». Нам бы определить, из какой они эпохи, тогда и специалиста по языкам можно будет подыскать. Нет, ты только представь: время, буквально, моргнуло – и все для тебя изменилось! Знаешь, а я им ужасно завидую! Хотела бы я оказаться на их месте! Ты только представь, – сколько гениальных произведений им предстоит прочитать, сколько открытий совершить для себя! И почему я не кинулась оттаскивать Максима вместо этого ВОХРовца?

– Скажите, а… это обследование…, оно не опасно?

– Видишь ли, наш мозг – чрезвычайно сложный инструмент! Он хранит все, даже мельчайшие события нашей жизни, только у них они сейчас заперты на ключ…, ученые ведь до сих пор не имеют четкой теории о том, что собой представляет человеческая память, хотя психология в последнее время сильно шагнула вперед. В психиатрии появилось множество новых направлений, методов лечения, диагностики, NLPi, в частности…, – с сомнением в голосе развивала свою мысль Виктория Юрьевна. – Понимаешь, у меня просто нет другого решения! Если говорить честно, я и сама не верю, что им может что-то помочь…, лично я считаю, что наша психика – это темная лошадка…

– А что такое – эта гештальтпсихология? Я никогда о ней не слышал.

– Это, когда наша психика рассматривается с точки зрения целостных структур – «гештальтов», а не расчленяется на ассоциативные элементы.

– Очень туманно…, – признался Юра, – хотелось бы поподробнее…

– Ну, ты, наверное, слышал теорию о том, что внутренняя системная организация целого определяет свойства и функции его частей.

– Не-а, не слышал, – с огорчением признался Юра. – Я невежественный очень. Это у нас Антон всем интересуется.

– -Ну, проще говоря, зрительно мы воспринимаем образ предмета или «фигуру» в зависимости от его окружения, то есть, «фона».

– И что это дает? – Продолжал допытываться Юра.

– Тогда, анализируя интеллектуальное поведение, можно проследить роль сенсорного образа, и его влияние на двигательную реакцию. На мотивацию человеческого поведения влияет система приоритета…, а знаешь, Юра, ты прав! Вот, сейчас несла всю эту чушь и подумала, что нет никакого смысла в консультации у психиатра! Языковой барьер, не говоря уже о разнице в менталитете, культурном наследии, традициях, сведет все усилия психологов к нулю. Нечего их зря травмировать, у них и так достаточно впечатлений. Везем наших друзей к вам домой!

– Совершенно с вами согласен! – Виктория Юрьевна. – «Гештальтов» у них и дома достаточно! А вдруг – окажутся они в привычной обстановке, и все сразу вспомнят?

В городок странная компания добралась уже к вечеру. Игорь Павлович наотрез отказался входить в кабину лифта, и Юра повел его, причитающего на все лады, на седьмой этаж по лестнице. Оказавшись у дверей квартиры первыми, Виктория Юрьева решилась на очередной эксперимент. Она достала из кармана ключи, и жестом предложила Максиму последовать ее примеру. Он внимательно посмотрел на нее и, запустив руку в карман брюк, с удивлением извлек оттуда увесистую связку.

– Открывай! – скомандовала она, показывая на замок.

К ее величайшему изумлению, Максим безошибочно выбрал нужный ключ и вставил его в замочную скважину.

– Память рук! У тебя сохранилась память рук, – ликовала Виктория Юрьева. – Это потрясающе!

На этом ассоциации закончились. Максим вошел в прихожую, обвел ее равнодушным взглядом, и устало опустился на небольшой диванчик. Было видно, что он чувствует себя неуютно в этом совершенно чужом для него месте.

– Вы тут хозяйничайте, в холодильнике есть сыр и колбаса, – сказал Юра, проведя гостей на кухню, – а я поищу в местном справочнике домашний телефон Игоря Павловича и попрошу прийти к нам его жену. Может, он ее вспомнит…. Черт! Как же его фамилия? Я ведь понятия не имею!

– Надо в пропуске посмотреть, – предложила Виктория Юрьевна, – скорее всего, он во внутреннем кармане. Вы уж сами…, мне неудобно.

Молодой человек осторожно приблизился к Игорю Павловичу и, невзирая на его протестующие вопли, стал хлопать его по груди, определяя место, где могут лежать документы. Потом запустил руку во внутренний карман форменной куртки и извлек оттуда паспорт. Открыв первую страницу, он показал остолбеневшему полковнику его собственную фотографию и громко, отчетливо выговаривая каждое слово, прочитал: «Козлов Игорь Павлович».

– Это вы, понимаете? Вы! – Прокричал ему Юра в самое ухо.

– Тал-тэ, – пролепетал, наконец, Игорь Павлович и отрицательно покачал головой, давая понять, что пребывает в недоумении. Он в ужасе посмотрел на своего «соотечественника», словно чувствуя себя безмерно опозоренным.

– Номер не прошел, – огорченно сказал Юра. – Наверное, он решил, что я факир какой-нибудь, или как там у них фокусников называют.

– Да, он ничего не понял, и на фотографии себя не узнал, должно быть, редко свое отражение видел…, если вообще видел в том, «своем» мире…, зеркала-то уже были у них интересно, или нет? Странную вещь я заметила, – вдруг засмеялась Виктория Юрьевна, – почему-то, разговаривая с иностранцами, языка которых не знаем, мы невольно повышаем голос, будто это как-то поможет им нас понять! Вот, ты сейчас, буквально, прокричал Игорю Павловичу его имя, словно он глухой.

Юра ушел, и в кухне воцарилась тишина. Вдруг за стеной послышались звонкие музыкальные удары старинных часов, отчего лицо Максима исказилось мукой, и он начал молча шевелить губами, явно посчитывая их количество. Виктория Юрьевна впилась в него пристальным взглядом, ей на мгновение показалось, что он узнал этот звук и вот, сейчас, сию минуту все вспомнит! Звон часов смолк, и Максим, переведя на нее недоуменный взгляд, показал десять растопыренных пальцев, словно спрашивая, что это означает.

– Часы! Время! Понимаешь? – С надеждой в голосе воскликнула она.

Максим отрицательно покачал головой.

– Посмотри на свое запястье!

Виктория Юрьевна взяла его левую руку и, сдвинув рукав свитера, показала часы. Глаза Максима округлились от недоумения, и он с головой ушел в созерцание странного прибора с циферблатом, пристально следя за быстрым бегом секундной стрелки.

Через пятнадцать минут настойчиво заверещал домофон. «Гости» вздрогнули и вопросительно уставились на хозяев.

– Ваша жена, наверное, – сообщил Юра Игорю Павловичу и поспешил к двери.

– Напился! – воскликнула мадам Козлова, кидаясь к перепуганному до смерти супругу, – До белых чертей! Совсем обнаглел, еще и любовницу свою приволок, не постеснялся! Мог бы хоть помоложе найти! И давно вы в этом вертепе?

Она гневно повернула красное от возмущения лицо к Виктории Юрьевне.

– Мадам, вы все не так поняли, – сделала попытку объяснить происходящее, та. – Это, конечно, может показаться странным, но…

– Конечно! Легенду он уже заготовил! На это он мастер! Что на сей раз? Секретное задание по поимке нарушителей государственной границы? Отвечай, мерзавец! Что молчишь? Допился до «белочки», а я теперь тебя должна в чувство приводить!

– Тал-тэ, – опять произнес Игорь Павлович и жалобно посмотрел на Максима.

– Ниталам, – засмеялся тот, угадав, что разбушевавшаяся дама имеет честь претендовать на звание супруги. – Ту ниталам!

Вдруг взгляд мадам Козловой упал на скалку с красивыми резными деревянными ручками, некогда принадлежавшую покойной Таисии Петровне. Она ловким жестом сдернула ее с гвоздя и ринулась в лобовую атаку. Юра едва успел вклиниться между супругами, рискуя получить смертельный удар по голове. Он с силой схватил женщину за запястье, разъяренная фурия со стоном опустила руку и скалка, выскользнув из разжатой ладони, со стуком упала на пол, покатившись к ногам Игоря Павловича. Полковник нагнулся и с нескрываемой радостью поднял единственный предмет, вызвавший в его затуманенном чуждой действительность мозгу знакомые ассоциации. Он ласково, по-детски улыбаясь, погладил деревянный предмет домашнего обихода, восхищенно поцокал языком, глядя на искусную резьбу ручек, и, наконец, сказал, глядя на Юру:

- Сес, ниг-ба?

- Дарю, дарю, берите, пожалуйста, раз вам она так понравилась, – догадался Юра.

– Что он бормочет? – уже более спокойно спросила Вера Матвеевна. – Объяснит мне, наконец, кто-нибудь, что здесь происходит!

– Пойдемте в комнату, – тяжело вздохнув, сказала Виктория Юрьевна, – попробую вам все объяснить.

Когда, спустя довольно продолжительное время, Виктория Юрьева и Вера Матвеевна вернулись к мужчинам, они застали на кухне картину, достойную кисти художника Перова. Посреди стола красовалась бутылка армянского коньяка, уже прилично опустошенная. Юра, слегка заплетающимся языком, давал «гостям» урок русского языка.

– А-а-а, вот, и наши дамы! – Душевно улыбаясь, произнес он, – прсойдтняйтесь, пжалста. Давайте выпьем все вместе за счастливое вссоединение двух любящих сердец! Представляете, Вктря Юрьна, они уже столько наших слов знают. Скажи!

Игорь Павлович радостно закивал головой и начал с энтузиазмом демонстрировать диапазон полученных знаний:

– Сыр, кол-бас, рюм-ка, тост, хлеб, жена.

– Ну, эти слова он всегда хорошо выговаривал! – Засмеялась Вера Матвеевна, ласково поцеловав мужа в щеку. Потом вздохнула и добавила, – и все же мне трудно поверить в эту фантастическую историю. Неужели, это не розыгрыш?

Игорь Павлович не противился, казалось, ему была по душе мысль, что он так быстро обрел в чужом месте спутницу жизни.

– Гештальтпсихология в действии,– засмеялась Виктория Юрьевна.

Они выпили все вместе, и Максим уснул, положив голову прямо на стол.

Вера Матвеевна засобиралась домой.

– Пора и честь знать, пойдем дорогой, а вы, молодой человек, уж не держите на меня зла, я ведь, Бог знает, что подумала! Все не так страшно. Знаете, как русские женщины говорят: «Хоть плохонький, да свой!».

Она протянула Юре руку в знак примирения. Тот приложился к ней губами и вдруг мгновенно протрезвел.

– Какое у вас интересное колечко, Вера Матвеевна! – Воскликнул молодой человек с тревогой в голосе, – если не секрет, откуда оно у вас?

– Это все он, – кивнула мадам Козлова в сторону мужа, – купил внучке на день рождения, а ей великовато оказалось, да, и рано еще малявке такие кольца носить. Зачем внимание привлекать? Вот, я взяла пока. Вырастет, все равно все ей достанется.

Закрыв за Козловыми дверь, Виктория Юрьевна с большим облегчением вздохнула и сказала устало:

– Одной проблемой меньше. Как хорошо, что полковник не сопротивлялся! Мы отделались легким испугом. Он, кажется, даже рад был…, да, и подаренная скалка ему сильно скрасила печаль разлуки с соотечественником! Видать, он в своем мире был столяром-краснодеревщиком. Знаешь, что сказала мне его жена на прощенье? «Может, стоило его скалкой долбануть…, глядишь, мозги бы на место и встали». Вот, тебе и вся гештальт-терапия! Теперь надо решить, что делать с Максом. Юра, ты чего такой озабоченный?

– Я все понял! Виктория Юрьевна, помните, еще когда «колена» эти собирал, закралось у меня сомнение, что одного малюсенького сегмента не хватает! Сказал Максиму Сергеевичу, а он мне ответил, что это не так важно…, ну, я подумал, «глюки», успокоил себя как-то…, ан, правда. Видать, Игорь Павлович стырил у нас одно колечко-то. Самое первое, которое крепится у основания трубки. Подумал, наверное, что это золото…

– Оно дороже золота, Юра! Этот сплав вечный! Так вот, в чем могла быть причина аварии! А я-то все гадала, что могло случиться? Что ж, сделанного не вернешь…, – кивнула она на Максима. – Как с ним-то прикажешь теперь быть?

– Жене надо сообщить, в Израиль. Я сейчас найду в компьютере адрес его друга, он с ним постоянно переписывался, каждый день почти. Мы ведь ноутбук его с собой привезли.

– Ты прав! Иди, отправь сообщение, а, впрочем, нет, я сама напишу, ты только адрес мне найди, тут надо аккуратно сообщить, чтобы не напугать там людей до смерти, но сначала надо нам Макса в постель уложить, намаялся он сегодня. Смотри, улыбается во сне! Дорого бы я дала, чтобы узнать, что ему сниться!

Эль-Магги сидел на песке, скрестив под собой ноги, и сосредоточенно выводил деревянной палочкой знаки на сырой глиняной табличке. Сегодня ему удалось добиться от Гарла, чтобы палочка была заточена особенно остро, и она глубоко врезалась в мягкую, податливую глину.

«Учитель уверяет меня, что нашим миром управляет не множество богов. Есть только одна сила, которой подвластны все мы и то, что нас окружает. Учитель пытался постичь мир, в котором мы живем, и ощутил существование мира Высшего, того, что правит нами. Там есть свои законы и силы, можно даже вывести формулу, по которой они работают. Он поручил мне сделать это.

Некогда наша вселенная представляла собой огромное скопление неживых образований, – каменных глыб и газов. Затем, в результате борьбы между различными естественными силами возникла солнечная система, в том числе и наша Земля. За долгое время на ней сложились условия для жизни, и следом за неживой, растительной и животной природой, появился человек.

В какой-то момент Учитель почувствовал, будто находится внутри некой сферы, окружающей нашу вселенную. Он ощутил внешние скрытые силы, пронизывающие все, в том числе и людей. Эти силы управляют всем в совершенной гармонии, их задача – привести человека к полному восприятию Высшего мироздания, чтобы он мог существовать на уровне, который называется Человек, то есть, Эдаме.

На этом уровне все законы Вселенной станут понятны и очевидны каждому из людей. Мы осознаем силы, которые в ней действуют, то, как своими мыслями и поступками воздействуем на Высшую и низшую Природу, увидим ожидаемый результат наших деяний, поймем, какой ответной реакции хотим добиться. Узнав все это, человек поневоле начнет поступать правильно, существовать в соответствии с этими высшими законами.

Учитель теперь будет диктовать мне книгу, которую он назвал «Разиэль Малах», чтобы я записал для потомков, что есть скрытая сила, которую не воспринимают наши органы чувств. Ему же она раскрылась в результате внутреннего, чувственного постижения мироздания. Он именует эту единую силу, управляющую вселенной, «ангел», а она в свою очередь состоит из отдельных сил, подчиняющихся ей, и более низких по уровню. Нам предстоит в меру своего понимания описать их устройство, взаимодействие, влияние на все, происходящее в нашем мире.

«Тайной» Учитель назвал эту силу потому, что она скрывается от человека за картиной нашего мира, но он подчиняется ей неизменно, и существует по законам, которые она устанавливает.

Это будет самая первая книга на земле о науке получать, мы снабдим ее рисунками и чертежами. Может быть, это вообще будет первый письменный источник о великом Знании, которым когда-нибудь овладеет все человечество.

Очень трудно передавать чувственное постижение словами человеческого языка. Хватит ли у меня метафор, чтобы изложить иносказательно это тайное знание, открывшееся Учителю! Поведать людям все то, что он узнал об основах Мироздания! Ведь он осваивал Высший мир, тот, что находится над нашим, область, до селе неизведанную, где пребывает каждая душа до своего рождения в физическом теле, и куда она поднимается после того, как человек заканчивает свой путь на этой планете.

Теперь я знаю, что есть в вышине командный пункт управления нашим миром, и сколько бы раз я ни родился в этом мире, у меня не будет другой мечты, как подняться туда в физическом теле».

Рано утром позвонил Семен. Он был очень напуган сообщением, которое получил от Виктории Юрьевны и сказал, что прилетит, как только уладит все формальности.

Сеня не спал всю ночь, и они с Милой бурно обсуждали происшедшее с другом несчастье, гадая на все лады, как бы поделикатнее дать знать об этом жене Максима. Однако Мири, словно почувствовала что-то неладное и позвонила сама.

Положив трубку после разговора с Сеней, Виктория Юрьевна взмолилась:

- Юра, миленький, свари кофе, да покрепче. Глаз почти не сомкнула, ну, и денек у нас вчера выдался! Я думала, он никогда не закончится. Нам надо обсудить, что делать дальше. Мы ведь пока не можем оставить его без присмотра ни на одну минуту! Он, словно дитя малое, неразумное…, даже поесть без нас не сможет.

- Я уж думал об этом, – мрачно сказал Юра. – У меня сессия на носу, три госа…

Он засыпал в большую джезву четыре столовых ложки «с горкой» молотого кофе и, с тревогой показав на часы, сказал:

- Тринадцать часов уже спит, может, разбудить?

- Ни-ни! А ты заметил, что мы избегаем называть его по имени? – неожиданно сказала Виктория Юрьевна, – Будто это совсем другой человек. Странное ощущение, ты не находишь?

В этот момент на кухню вышел Максим, протягивая им свой мобильный телефон, который звонил, не умолкая. Его мимика выдавала досаду, отчаяние и недоумение. Юра отвернулся, чтобы скрыть от него свое огорчение, непроизвольно отразившееся на его лице.

- Все очень просто, Макс, – спокойно сказала Виктория Юрьевна, и, взяв у него из рук телефон, начала терпеливо объяснять при помощи слов и жестов, как младенцу, – нажми пальцем, вот, на эту зеленую кнопку, потом приложи к уху и скажи «алло». Понял?

Максим кивнул головой и точно выполнил ее указания. Однако дальше этого дело не пошло. Услышав в «говорящей трубке» незнакомый женский голос, он в ужасе отшвырнул ее от себя.

– Ничего, ничего, – успокоила его Виктория Юрьевна, – ты привыкнешь.

Она подняла со стола трубку и продолжила разговор вместо него, объясняя насмерть перепуганной Мири, кто она такая и почему здесь находится. Затем, на другом конце раздались короткие гудки. «Не поверила, – огорченно подумала Виктория Юрьевна, – ничего, Семен с ней свяжется и все объяснит. Поверит, если не совсем дурочка, даже Вера Матвеевна не усомнилась!».

– Кофе будете, Максим Сергеевич? – спросил Юра. – Или вас Магги теперь называть?

– Эль-Магги, – обрадовано закивал Максим, услышав, наконец, хоть одно знакомое слово.

– Сначала покажи ему ванную, дружок, и научи пользоваться краном, душем, полотенце свежее выдай, а то еще подумает, что у нас весь барак не умывается, ну, и сортир, заодно…, не мне же его вести…, – сказала со смехом Виктория Юрьевна, которую, казалось, очень забавляло все происходящее.

Дни потекли за днями, и у обитателей квартиры началась размеренная будничная жизнь. Виктория Юрьевна, к великой радости Юры, приняла решение жить пока с ними. Максим на удивление быстро перешел на «ты» с домашней утварью, и очень часто демонстрировал поразительный феномен «памяти рук». Понемногу осваивал он и русский язык, так что, к концу второй недели после злополучного события в лаборатории, знал уже достаточно слов, чтобы более-менее сносно общаться со своими «домочадцами». Только выговаривал он слова с сильным акцентом, совсем не так, как было принято в русской орфоэпии, и это придавало его речи непередаваемый – «древний» – оттенок.

– Не перестаю удивляться, какая у него поразительная память! – часто повторяла Виктория Юрьевна после занятий русским языком. – Безмерный диапазон, безмерный! Схватывает все, буквально, налету! Интересно, он все языки одинаково легко будет усваивать или только русский, потому что говорил на нем? Вот бы, всем так, сколько бы гениев было. Я лично, никогда не отличалась хорошей памятью. Прочитаю что-нибудь, а через пару минут уже забуду…, а уж про иностранные языки вообще молчу, столько лет санскрит учила, а без словаря все равно обходиться не могу.

«Вот, и прекрасно, бодливой коровке Бог рожек не дал, – злорадно подумал Юра, – ужас был бы, если бы ты все помнила, тебя и так не переслушаешь, тараторишь без умолку с утра до вечера…».

Виктория Юрьевна обучала Максима с таким энтузиазмом, что Юра иногда даже злился на нее.

«Не пойму, что ее так забавляет в этой истории, – кипятился он про себя, – по-моему, она просто счастлива, что является непосредственным участником такого уникального эксперимента. Ей бы только опыты над людьми ставить! Павлов в юбке!».

Семен и Мири звонили ежедневно. Они ждали, когда будут готовы загранпаспорта, чтобы немедленно вылететь в Москву.

– Пора, – сказал Виктория Юрьевна как-то вечером, когда Максим уже спал, – пора рассказать ему кое-что. Мне в голову пришла замечательная идея!

«Ну вот, – подумал Юра, внутренне похолодев, – опять что-то затевает! Господи, скорее бы уже жена его приехала, да увезла этого несчастного подольше от таких экспериментов! У него и так крышу снесло, а тут еще измываются над ним по-всякому…». Однако вслух он спросил:

– Что вы еще придумали?

– Ты не знаешь, где у Максима хранятся семейные фотографии?

– В книжном шкафу, должно быть, – высказал предположение Юра, – никогда их не видел.

На другое утро Виктория Юрьевна, тщательно исследовав книжные полки, извлекла откуда-то большой объемистый пакет с семейным архивом Максима. Он присоединился к ней с большим интересом.

– Это фотографии, Макс, – она упорно называла его прежним именем, не желая употреблять столь чуждое ее уху «Эль-Магги». Он спокойно откликался на него, как будто, привык, и уже не поправлял ее, как в первые дни. – Смотри, узнаешь кого-нибудь?

Максим отрицательно покачал головой, откладывая одну фотографию за другой. Наконец, в его руках оказался старый, пожелтевший от времени снимок военных лет, на котором был изображен бравый воин в форме Польской Народной Освободительной армии, крепко прижимающий к себе молодую девушку.

– Кто? – спросил Максим в явном волнении.

– Понятия не имею, – пожала плечами Виктория Юрьевна, – должно быть, кто-то из твоих родных…

Максим долго и пристально разглядывал фото, затем, указав пальцем на солдата, твердо сказал: «Учитель!». Его лицо озарилось радостной улыбкой узнавания. Он взял фотографию, положил на журнальный столик рядом со своим диваном, и впал в глубокую задумчивость, сразу потеряв интерес к семейному фото-архиву.

«Да, – подумала почему-то Виктория Юрьевна, – действительно, мудрые не оставляют следов…».

Наконец, к вящей радости Юры и непритворному огорчению Виктории Юрьевны, приехали Мири с Семеном. Оформив все необходимые документы, не взирая на ее доводы и протесты, они увезли Максима в Израиль. Он же, – хотя и не узнал ни жены, ни ближайшего друга, – отправился с ними с искренней радостью, не взяв из дома ничего, кроме старой, пожелтевшей фотографии военных лет.

Прошло пятнадцать лет.

За эти годы Мири и Семен потратили много усилий, чтобы вернуть Максиму утраченную память, но это не дало никаких результатов. Все врачи в один голос заявляли, что его физическое здоровье в превосходном состоянии, как, в прочем, и психика. Они даже высказывали сомнения, что пациент вообще терял когда-либо память…

Максим без всяких затруднений выучил иврит, однако работать где-либо он не мог. Не имея никакой специальности, ему негде было приложить свои усилия. Жена уговорила его купить в Цфате квартиру, но он проводил почти все дни в домике Шимона, и только там, среди старинных рукописей и книг, чувствовал себя вполне счастливым. Читал он, буквально, запоем! Хотя упорно избегал знакомства с современной художественной литературой. Круг его чтения составляли, главным образом, книги по каббале, да труды по физике и астрономии.

– Семен, Максим меня очень беспокоит в последнее время, – пожаловалась однажды Мири по телефону старому другу семью. – Сидит целый день за столом, уставившись в свой старинный фолиант. Мне и детям запрещает даже внутрь входить! Постучишь к нему, он выйдет на пять минут, сумку с апельсинами из рук возьмет, и, ни слова не говоря, назад. Дома появляется только два раза в неделю. Правда, гуляет со мной охотно в окрестностях Цфата часа по два-три в день. Особенно кладбище любит посещать, обязательно завернет туда, где бы мы ни были. Пару раз на Кинерет его вытаскивала, надеялась, может, вспомнит что-нибудь…. Мы даже остановились у прежнего хозяина, мой-то домик тогда сгорел.

– И как? Успехи были?

– Куда там! Восхищался, на берег ходил каждое утро почти затемно, сидел там подолгу, бормотал что-то на своем языке, даже на рыбную ловлю несколько раз с Самуэлем ездил, но память ни на йоту не проснулась….

– Да, он никого из нас так и не вспомнил, а ведь ближе меня у него друга не было, и юмор он наш современный никак не воспринимает, а ведь раньше из него шутки и анекдоты так и сыпались…, язык был острый, как бритва!

– Яша тут приезжал погостить, – продолжала жаловаться Мири, видимо, думая о своем, и не обращая особого внимания на реплики Семена, – решил его навестить, постучал в окно, так, Максим чуть рассудка не лишился! Вскочил, кинулся дверь открывать, а потом отругал его ни за что, ни про что, хотя не узнал даже. «Зачем, мол, в окно стучал? Не имеешь прав ты стучать в окно! Только в дверь».

Я как-то изловчилась, подкралась тихонько к окну, а оно пыльное – ужас! Мыть-то он его не разрешает…, смотрю, сидит, книжку свою читает, а потом поднимет глаза и в окно смотрит, словно ждет кого-то. Мне даже жутко сделалось, наверное, стоит, его опять психиатру показать, уже два с лишним года не обследовался. А? Сень, что ты думаешь? Может, съездишь к нему? И знаешь, что еще…, – Мири замялась, не решаясь по-видимому высказать вслух беспокоящую ее мысль, – может, мне это только кажется, но по-моему стареет он слишком быстро, не так как другие мужчины. Ведь внешне Макс выглядит уже глубоким стариком, вот, вы же с ним ровесники, а ты – совсем другое дело. Седины у тебя мало, а он белый весь, как лунь.

– Хорошо, – покорился Семен, тяжело вздохнув, – съезжу, только, что это даст? Поговорим о каббале, как обычно. Он теперь со мной других разговоров вести не желает. Поначалу никак не мог в себя прийти, что эта наука так далеко шагнула. В мое время, говорит, она только зарождалась. Хотя я чувствую, что он гораздо дальше меня продвинулся, это раньше я его учил, а теперь мне до него далеко. По-моему открылось ему что-то…, некое глубинное постижение, которого я не пережил. Только мне он этого открывать не хочет…, могучий он стал. Мудрый!

Знаешь, что меня более всего удивляет? Он ведь нам не поверил, когда мы ему всю правду рассказали! Только вид сделал, чтобы нас успокоить, чтобы мы его в покое оставили и не докучали разными глупостями. А сам остался при своем убеждении, что совершил путешествия во времени. Он просто не захотел в это поверить! Не интересно ему так считать…

– Ты думаешь, так и не поверил? – С сожалением спросила Мири, – однако жить-то со мной согласился, не сбежал. Двоих детей я от него еще родила, и не могу пожаловаться, что была ему неприятна. Относится ко мне хорошо, уважает, можно даже сказать – любит, по-своему, конечно, своеобразно…, но я не ропщу.

– Теперь, скажу тебе откровенно, – мне с ним общаться очень тяжело, чужой он какой-то. Не знаю я этого человека и никогда прежде не был с ним знаком, – признался неожиданно Семен. – Прости, но я никак не могу отделаться от ощущения, что он нас дурачит! Видишь ли, у каждого человека есть в жизни события, которые ему хочется забыть. Ведь мы, вводя его в курс дела, пытались, по сути, заново сформировать его личность, как бы без его участия, со своих слов и мнений. А ведь, если он, действительно, потерял память, то мы для него – люди посторонние, у него свой мир, и он уверен, что этот мир единственно реален. Мы как-то не считались с тем, хочет ли Максим вообще вернуть свое настоящее «я». Ты, кстати, не знаешь, что случилось с тем, другим человеком, который вместе с ним загремел в прошлое? Виктория Юрьевна нам про него рассказывала, помнишь?

– Помню. Игорь Павлович его зовут. Когда я ей последний раз звонила, лет пять назад, она сказала, что он даже русский язык с большим трудом понимает. Выучил лишь несколько обиходных слов. Зато деньги большие зарабатывает, чуть ли ни миллионером стал!

– Это чем же? – Изумился Семен, улыбаясь. – Он ведь чекист, насколько я помню? Неужели на службу назад взяли? Или шумерский диалект преподает на кафедре востоковедения?

– По дереву режет! Да, так ловко, скалки, в основном, доски разделочные, иногда болванов деревянных, но особенно хорошо древний орнамент у него выходит. Специалисты прямо в обморок падают от его таланта. Удивляются, где он мог перенять это искусство, образцов-то наперечет, да и те в музеях, которые он ни разу в жизни не посещал, в силу своей профессии. Жена даже работу в больнице бросила, бизнесом теперь занялась, реализует его рукотворную продукцию.

– Поди же ты! Недаром говорят: дурная голова рукам покоя не дает. А как сама Виктория Юрьевна поживает? Надеюсь, та история не повредила ее научной карьере?

– Она сразу поле тех событий ушла окончательно на пенсию. Переживала страшно, что не хватило ума Макса остановить, поддалась на его авантюру, да еще с таким энтузиазмом! Тебе ли не знать ученых – им только дай возможность, поставить какой-нибудь эксперимент! А не дашь, так, они сами найдут…. Не верится мне как-то в искренность ее сожалений…. Теперь Виктория Юрьевна уехала к сыну в Германию и кроме литературы ничем не занимается. Хорошо, что напомнил, надо бы ей позвонить, рассказать про Максима, я обещала….

Мне ребята иногда звонят, те, что у Макса на квартире жили. Семьи у них уже. Юра в Москве работает в какой-то крупной консалтинговой фирме, а Антон не знаю точно, чем занимается, но говорит, что каббалу не бросил…. Очень они за Максима волнуются, все надеются, что память к нему, в конце концов, вернется, Антон даже приезжал сюда однажды. Принял его…, поговорил как с совершенно незнакомым человеком, но вежливо так, любезно, я бы даже сказала, с большим интересом выслушал все, что тот говорил. Даже вопросы задавал какие-то, что с ним редко теперь бывает, значит, не безразлично ему было то, о чем Антон рассказывал…

– Ладно, я его навещу, даю тебе слово, Эль-Магги твоего. А как Борис поживает? Здоров ли?

– Вполне, держится, одряхлел, конечно, особенно после смерти Марка. Они с Максимом постоянно о Шимоне говорят. Борис ему все рассказал…, Максим переживал очень, потом успокоился…, но мне почему-то кажется, что он его помнит. Вот, ты говоришь, что он нам не поверил, а Борису верит…, мне так кажется. Все до мельчайших подробностей у него выпытывает. Позвони мне потом, как навестишь его, расскажешь о своих впечатлениях.

– Непременно!

– Здравствуйте, Семен, очень рад вас видеть, – сказал Максим по-русски с сильным акцентом, равнодушно принимая из рук старого друга пакет с фруктами и пивом. – Право, не стоило тратиться, беспокоиться, у меня все есть. Жена полностью снабжает всем необходимым, да, и ем я совсем мало, в основном, апельсины и овощи, вон, даже лук посадили, целую грядку….

Они расположились на неудобных брезентовых шезлонгах подле деревянного столика под плотным парусиновым навесом, который Максим сам соорудил во дворе для приема редких посетителей.

– Как ты…, вы тут…? – вежливо поинтересовался Семен, совершенно не зная, что говорить.

– Спасибо, у меня все замечательно. Вы привезли мне последние лекции вашего Учителя, как обещали прошлый раз?

– Да, но как всегда, в электронном виде, – заторопился Сеня достать диски, – вы уже освоили компьютер?

– Конечно! – засмеялся Максим. – Это оказалось совсем несложно. Я, словно за ним родился! А вот, с мобильником у меня проблемы, вечно кнопки путаю, уж про СМСки даже не говорю. Дети мне пишут, а я им ответить не могу. Звоню просто…

– Я тут пивка прикупил, вы как? Раньше мы с вами могли употребить его в безмерном количестве!

– С большим удовольствием, день сегодня очень душный, – ответил Максим с готовностью, но было видно, что это невинное напоминание о несуществующем для него прошлом ему неприятно. Он нахмурился и ушел в себя.

Дальнейшие полчаса прошли в полном молчании, прерываемом лишь звуком льющегося в стаканы напитка. Когда пиво было выпито, Семен посидел еще немного для приличия и стал прощаться. Хозяин его не удерживал.

– Заходите, я вам всегда рад, – с холодной вежливостью сказал Максим, – только материалов бы по каббале побольше, особенно, свежих…, уж очень далеко ваш Учитель шагнул в разработке этой науки, я им восхищаюсь…, мудро, очень мудро! Академия каббалы! Это замечательно!

«Да, – думал Семен, возвращаясь после своего визита к старому другу, – Эйнштейн прав, массивные тела деформируют пространство…, хотя я бы сказал, что они манипулируют пространством, а заодно и временем…».

Эль-Магги сидел за стареньким письменным столом, углубившись в чтение книги. Наконец, он оторвал от нее взгляд и глубоко задумался.

«Столько лет я собираюсь закончить свои заметки и все никак не решусь, – думал он, перелистывая знакомые до последнего значка страницы. – Надо же, наконец, изложить все события, происшедшие со мной после перехода! Здесь я подробно описал свой прибор, принцип его действия, и все то, чему учил меня мой Учитель. Эта повесть не окончена…, я обязан ее завершить! И еще…, я должен очень многое успеть узнать, понять, постичь, чтобы передать ему, когда он в свой черед придет учиться от меня. Время. Самая непостижимая субстанция в этом мире! Оказавшись в «будущем», мне труднее всего было свыкнуться с тем, как «здесь» исчисляют время, словно не понимая, что оно делится на то, которое подвластно измерению и то, над которым мы не имеем никакой власти. Неужели «они» правы? Может быть, я на самом деле просто заблудился во времени? Стал его заложником! Там, где я «жил прежде», единственным циферблатом было небо над головой. Каббала рассматривает время с точки зрения частоты возникающих желаний. В Гмар Тикун времени не будет…, как не будет скорости и пространства….».

Он взял шариковую ручку, повертел ее с усмешкой в руках некоторое время, но писать так и не начал, а поднял глаза от пустой страницы и поглядел на улицу сквозь запыленное стекло. Вдруг ему показалось, что за окном мелькнула тень. Сердце Эль-Магги учащенно забилось, он чуть-чуть приподнялся и подался вперед, опершись ладонями о скрипучую столешницу.

С той стороны стекла на него внимательно глядели глаза мальчика лет тринадцати. Он прикрывал их сбоку руками, сложив наподобие шор, чтобы яркий солнечный свет не мешал ему лучше видеть обстановку внутри комнаты и человека, сидевшего за столом. Эль-Магги помедлил несколько секунд, а потом сделал едва заметный приглашающий жест рукой. Губы его шевельнулись, словно шепча: «Шалом, Шимон! Вот, я тебя и дождался! Конечно, ты должен идти другим путем, времена каббалистов-одиночек, говорят, давно миновали. Я не стану тебя удерживать, но передам тебе все, что помню, и успел постичь, как когда-то это сделал ты».

Мальчик кивнул в ответ на призыв седовласого старца и быстрыми легкими шагами направился к двери.